.. м-ме... Шутиков
("шу-шу-шу-шу" -- зашушукал митинг), три ваших бывших военачальника, три так
называемых "подполковника", товарищи, а именно: Хапов (с левого фланга: "Позор!
Долой!")... Кикомонов ("К стенке его, жмота позорного!")... Копец ("Под солюкс,
вредителя!").., три этих подлых предателя с партбилетами (тут я, признаться,
вздрогнул) в карманах, похитив... м-ме... секретную документацию, деньги и...
м-ме... ядерную боеголовку с нашей с вами единственной ракетной... м-ме...
установки (все так и ахнули, как по команде оглянулись назад, где на газоне у
клуба стоял тягач и -- о горе, горе! -- действительно увидели, а точнее --
не увидели на "изделии" его самой существенной, носовой части!..),
перебежали на сторону врага!.. Но и это еще не все, господа! Перебегая, они
смертельно ранили стоявшего в это время на посту простого советского часового,
комсомольца -- рядового Блаженного, обливаясь кровью, павшего, за свободу...
м-ме... рыночной торговли, товарищи, за торжество идей либеральной демократии,
милостивые дамы и господа!
Надо ли говорить, что это сообщение буквально ошеломило нас, теперь уже всех,
невзирая на фланги, звания, возраст, национальность и выслугу лет! В
наступившей тишине стало слышно, как в офицерском кафе, хлопнув рюмку об пол,
тонюсенько взвизгнула наша общая любимица Виолетточка. "Господи, -- подумал я,
-- ну ладно, черт с ней с боеголовкой -- при такой охране просто удивительно,
что ее раньше какой-нибудь Шпырной не спер. Шут с ней, с атомной бомбой, но
Ваньку-то, Ваньку за что?!"
Торопливый пурпурный свет воровато переметнулся по небу. Зазудели зубы, опасно
вздрогнул под ногами бетон. Из распахнутых, вовсю освещенных электричеством
окон кафе донесся звон разбитой посуды, веселое женское "йех!", лошадиное
ржание товарища комбата и его же возглас:
-- Тебе бы, Христиночка, не тарелки мыть, а белой лебедушкой по морю плыть!
И ответ -- смаху, не в бровь, а в глаз:
-- Охота была жопу из-за вас мочить, Василий Максимович!
Потрясение наше было столь велико, что тирада Христины Адамовны пролетела мимо
ушей и, подхваченная темным, ненашенским ветром таинственной Парадигмы
Беспамятства, унеслась прочь.
-- Но и это еще не все! -- горестно вскричал Рихард Иоганнович. -- Дезертируя,
четыре нечистых на руку негодяя похитили мои личные... м-ме...
провиденциалистические очки. Находящийся среди вас рядовой М. подтвердит, что
слепота без черных очков -- это слепота в квадрате, господа. -- При этом он,
сволочь, скосил глаза на левое плечо и щелчком отшиб нутро какой-то неосторожно
севшей на него козявке. Совершив это злодеяние, Рихард Иоганнович заложил левую
руку за спину, а правую за борт кителя.
-- Сложившаяся ситуация, -- спокойно продолжил он, -- требует от нас высочайшей
ответственности, железной дисциплины, еще более безоговорочного соблюдения
самого священного для нашей армии принципа -- принципа... м-ме... единоначалия!
Как говорил великий Суворов, только не Виктор -- тьфу, тьфу на него! -- не
перебежчик на сторону врага! Как говорил другой, настоящий Суворов: "Сам
погибай, а приказ вышестоящего... м-ме... начальника -- выполняй!" А поскольку
такового (тут опять раздался гогот товарища майора Лягунова), поскольку
такового на данный момент нет в наличии, предлагаю немедленно избрать на
освободившуюся вакансию самого, на ваш взгляд, достойного, самого... м-ме...
требовательного, компетентного, пользующегося авторитетом товарищей... м-ме...
товарища!.. Желающие предложить кандидатуру есть?
Как ни странно, желающий тотчас же объявился. На трибуну вспорхнул маленький,
востроглазый рядовой Гусман.
-- Так це ж хусь! -- удивился стоявший рядом со мной рядовой
Непришейкобылехвост.
-- Тю! Точно -- салага! -- согласился Митька.
-- Гу-усь! Гусь Гусман! Этот высоко взлетит! -- сказал Отец Долматий.
-- Ежели ему крылышки не подрезать, -- добавил Боб.
-- Ложек ему, блянафуй, крученых, бля, на полотенчике!
-- Гы! -- гыкнул Митька. -- С оттяжечкой!
Встав рядом с Рихардом Ивановичем расторопный гусек сорвал с головы пилотку и,
знакомо зажав ее в кулаке, горячо, с картавинкой, воскликнул:
-- Товагищи!..
Ричард Иоганнович недовольно поморщился.
-- Господа, -- сбавив тон, поправился рядовой Гусман. -- Мы тут посовещались и
пришли к единодушному мнению, что единственная кандидатура, способная
обеспечить принцип единоначалия, -- это наш единственный друг и наставник, наш
единоверец и единомышленник, а кое-кому даже и единокровец, -- тут Рихард
Иванович, до этого слушавший с явным одобрением, проявил некоторые признаки
беспокойства, -- наш родной и горячо любимый, -- тут Гусман сделал эффектную
паузу, во время которой псевдо-слепец снял и снова надел шляпу, сморкнулся в
два пальца, вытер их о поручень и наконец сшиб еще одну сикараху, теперь уже с
другого плеча, -- наш дорогой рядовой М., он же Эмский, он же Тюхин, он же
Тюхин-Эмский, он же Финкельштейн!
Глубокое, ничем не скрываемое разочарование отобразилось на козлиной физиономии
Рихарда Иоганновича.
-- Но позвольте... То есть, это как же... м-ме-е!.. Однако же, страннно, по
меньшей... м-ме... мере! -- сокрушенно заблеял он. -- Тюхин, голубчик, вы,
вы-то что же молчите?
Только после этих его слов я немного пришел в себя. Растерянно оглядевшись, я
обнаружил, что вокруг никого нет: друзья отпрянули от меня. Такое уничтожающее
презрение я испытывал лишь однажды, когда на партбюро Всуев зачитывал некое
подметное письмецо от одной якобы потерпевшей интриганки. Нетрудно догадаться о
чем шла речь в этой оскорбившей мою мужскую честь и достоинство кляузе.
Два больших, антагонистических, как противостоявшие друг другу мировые системы,
чувства противоборствовали во мне. С одной строны -- торжество по поводу
конфузии, явно постигшей стоявшего на трибуне честолюбца и негодяя со
вселенскими претензиями. С другой... впрочем, это другое чувство всегда
было обречено во мне на одни лишь виктории -- потому и Виктор, господа! --
решительные и безоговорочные!
-- Минуточку, минуточку! -- стряхнув с себя секундное оцепенение, -- воскликнул
я.
Через мгновение я уже стоял рядом с этим незадачливым кандидатом в Наполеоны.
Рихард Иоганнович Зорькин заискивающе улыбался и невыносимо смердел козлом.
-- Корешки! Земели! -- щупая по карманам валидол, -- сказал я настороженно
притихшим однополчанам. -- Друганы! -- с чувством сказал я.
Сунув таблетку под язык, я объяснил своим годкам и корефанам, а заодно товарищу
лейтенанту Скворешкину, товарищу старшине Сундукову, всем прочим салагам и
черпакам, что в настоящее время я, рядовой М., чудовищно занят, что в свободное
от боевого дежурства время я вдохновенно готовлюсь к торжественному вечеру,
посвященному 45-й годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции, где
и собираюсь выступить с художественной читкой отдельных глав моего нового,
посвященного Советской Армии, романа, что это только фельдфебель Чапаев,
Василий Иванович мог командовать дивизиями, а что касается меня, Рядового М.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
("шу-шу-шу-шу" -- зашушукал митинг), три ваших бывших военачальника, три так
называемых "подполковника", товарищи, а именно: Хапов (с левого фланга: "Позор!
Долой!")... Кикомонов ("К стенке его, жмота позорного!")... Копец ("Под солюкс,
вредителя!").., три этих подлых предателя с партбилетами (тут я, признаться,
вздрогнул) в карманах, похитив... м-ме... секретную документацию, деньги и...
м-ме... ядерную боеголовку с нашей с вами единственной ракетной... м-ме...
установки (все так и ахнули, как по команде оглянулись назад, где на газоне у
клуба стоял тягач и -- о горе, горе! -- действительно увидели, а точнее --
не увидели на "изделии" его самой существенной, носовой части!..),
перебежали на сторону врага!.. Но и это еще не все, господа! Перебегая, они
смертельно ранили стоявшего в это время на посту простого советского часового,
комсомольца -- рядового Блаженного, обливаясь кровью, павшего, за свободу...
м-ме... рыночной торговли, товарищи, за торжество идей либеральной демократии,
милостивые дамы и господа!
Надо ли говорить, что это сообщение буквально ошеломило нас, теперь уже всех,
невзирая на фланги, звания, возраст, национальность и выслугу лет! В
наступившей тишине стало слышно, как в офицерском кафе, хлопнув рюмку об пол,
тонюсенько взвизгнула наша общая любимица Виолетточка. "Господи, -- подумал я,
-- ну ладно, черт с ней с боеголовкой -- при такой охране просто удивительно,
что ее раньше какой-нибудь Шпырной не спер. Шут с ней, с атомной бомбой, но
Ваньку-то, Ваньку за что?!"
Торопливый пурпурный свет воровато переметнулся по небу. Зазудели зубы, опасно
вздрогнул под ногами бетон. Из распахнутых, вовсю освещенных электричеством
окон кафе донесся звон разбитой посуды, веселое женское "йех!", лошадиное
ржание товарища комбата и его же возглас:
-- Тебе бы, Христиночка, не тарелки мыть, а белой лебедушкой по морю плыть!
И ответ -- смаху, не в бровь, а в глаз:
-- Охота была жопу из-за вас мочить, Василий Максимович!
Потрясение наше было столь велико, что тирада Христины Адамовны пролетела мимо
ушей и, подхваченная темным, ненашенским ветром таинственной Парадигмы
Беспамятства, унеслась прочь.
-- Но и это еще не все! -- горестно вскричал Рихард Иоганнович. -- Дезертируя,
четыре нечистых на руку негодяя похитили мои личные... м-ме...
провиденциалистические очки. Находящийся среди вас рядовой М. подтвердит, что
слепота без черных очков -- это слепота в квадрате, господа. -- При этом он,
сволочь, скосил глаза на левое плечо и щелчком отшиб нутро какой-то неосторожно
севшей на него козявке. Совершив это злодеяние, Рихард Иоганнович заложил левую
руку за спину, а правую за борт кителя.
-- Сложившаяся ситуация, -- спокойно продолжил он, -- требует от нас высочайшей
ответственности, железной дисциплины, еще более безоговорочного соблюдения
самого священного для нашей армии принципа -- принципа... м-ме... единоначалия!
Как говорил великий Суворов, только не Виктор -- тьфу, тьфу на него! -- не
перебежчик на сторону врага! Как говорил другой, настоящий Суворов: "Сам
погибай, а приказ вышестоящего... м-ме... начальника -- выполняй!" А поскольку
такового (тут опять раздался гогот товарища майора Лягунова), поскольку
такового на данный момент нет в наличии, предлагаю немедленно избрать на
освободившуюся вакансию самого, на ваш взгляд, достойного, самого... м-ме...
требовательного, компетентного, пользующегося авторитетом товарищей... м-ме...
товарища!.. Желающие предложить кандидатуру есть?
Как ни странно, желающий тотчас же объявился. На трибуну вспорхнул маленький,
востроглазый рядовой Гусман.
-- Так це ж хусь! -- удивился стоявший рядом со мной рядовой
Непришейкобылехвост.
-- Тю! Точно -- салага! -- согласился Митька.
-- Гу-усь! Гусь Гусман! Этот высоко взлетит! -- сказал Отец Долматий.
-- Ежели ему крылышки не подрезать, -- добавил Боб.
-- Ложек ему, блянафуй, крученых, бля, на полотенчике!
-- Гы! -- гыкнул Митька. -- С оттяжечкой!
Встав рядом с Рихардом Ивановичем расторопный гусек сорвал с головы пилотку и,
знакомо зажав ее в кулаке, горячо, с картавинкой, воскликнул:
-- Товагищи!..
Ричард Иоганнович недовольно поморщился.
-- Господа, -- сбавив тон, поправился рядовой Гусман. -- Мы тут посовещались и
пришли к единодушному мнению, что единственная кандидатура, способная
обеспечить принцип единоначалия, -- это наш единственный друг и наставник, наш
единоверец и единомышленник, а кое-кому даже и единокровец, -- тут Рихард
Иванович, до этого слушавший с явным одобрением, проявил некоторые признаки
беспокойства, -- наш родной и горячо любимый, -- тут Гусман сделал эффектную
паузу, во время которой псевдо-слепец снял и снова надел шляпу, сморкнулся в
два пальца, вытер их о поручень и наконец сшиб еще одну сикараху, теперь уже с
другого плеча, -- наш дорогой рядовой М., он же Эмский, он же Тюхин, он же
Тюхин-Эмский, он же Финкельштейн!
Глубокое, ничем не скрываемое разочарование отобразилось на козлиной физиономии
Рихарда Иоганновича.
-- Но позвольте... То есть, это как же... м-ме-е!.. Однако же, страннно, по
меньшей... м-ме... мере! -- сокрушенно заблеял он. -- Тюхин, голубчик, вы,
вы-то что же молчите?
Только после этих его слов я немного пришел в себя. Растерянно оглядевшись, я
обнаружил, что вокруг никого нет: друзья отпрянули от меня. Такое уничтожающее
презрение я испытывал лишь однажды, когда на партбюро Всуев зачитывал некое
подметное письмецо от одной якобы потерпевшей интриганки. Нетрудно догадаться о
чем шла речь в этой оскорбившей мою мужскую честь и достоинство кляузе.
Два больших, антагонистических, как противостоявшие друг другу мировые системы,
чувства противоборствовали во мне. С одной строны -- торжество по поводу
конфузии, явно постигшей стоявшего на трибуне честолюбца и негодяя со
вселенскими претензиями. С другой... впрочем, это другое чувство всегда
было обречено во мне на одни лишь виктории -- потому и Виктор, господа! --
решительные и безоговорочные!
-- Минуточку, минуточку! -- стряхнув с себя секундное оцепенение, -- воскликнул
я.
Через мгновение я уже стоял рядом с этим незадачливым кандидатом в Наполеоны.
Рихард Иоганнович Зорькин заискивающе улыбался и невыносимо смердел козлом.
-- Корешки! Земели! -- щупая по карманам валидол, -- сказал я настороженно
притихшим однополчанам. -- Друганы! -- с чувством сказал я.
Сунув таблетку под язык, я объяснил своим годкам и корефанам, а заодно товарищу
лейтенанту Скворешкину, товарищу старшине Сундукову, всем прочим салагам и
черпакам, что в настоящее время я, рядовой М., чудовищно занят, что в свободное
от боевого дежурства время я вдохновенно готовлюсь к торжественному вечеру,
посвященному 45-й годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции, где
и собираюсь выступить с художественной читкой отдельных глав моего нового,
посвященного Советской Армии, романа, что это только фельдфебель Чапаев,
Василий Иванович мог командовать дивизиями, а что касается меня, Рядового М.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53