Нет никакого врага! Нет никаких атакующих.
Как же так? Отчего возникла паника? Почему били в набат? Какой колокол зазвонил первым? Никто не знал. Гиз, раздраженный и хмурый, в конце концов пожал плечами и закричал Мореверу и Менвилю, которые находились рядом с ним:
— Если уж наши парижане приходят в такое волнение при виде тени волка, то что будет с ними, если они увидят самого зверя? Мои братья и моя мать правы. Надо уезжать!
Войска вернулись в казармы, толпы народа смущенно разошлись по домам: цепи были сняты, баррикады разобраны…
Герцог де Гиз возвратился в свой дворец. Когда он проезжал по улицам, распространился слух, что скоро будет устроено большое шествие и что сын Давида, Великий Генрих, Святой Генрих, вот-вот встретится с Валуа.
Около семи часов утра Гиз вернулся во дворец и приказал немедленно начать приготовления к отъезду в Шартр.
— Моревер, вы нас сопровождаете! — добавил герцог, пристально глядя на него.
— Конечно, я приму участие в путешествии, ваша светлость, — с поклоном ответил Моревер. — А разве могло быть иначе?
— Я полагал, что вы, возможно, захотите уладить кое-какие дела… В Монмартрском аббатстве, например.
Моревер побледнел. Гиз приблизился к нему, приставил кончик пальца к его лбу и глухо, чтобы только Моревер мог слышать его, произнес:
— Даже тогда, когда у вас будет сто тысяч ливров, — вы слышите меня, Моревер?.. даже когда вы будете достаточно богаты, чтобы покинуть меня, даже тогда, когда вы согласитесь стать соглядатаем в аббатстве бенедиктинок…
— Монсеньор!
— Даже тогда, когда вы будете счастливо и достойным образом женаты — ты слышишь, Моревер?.. даже тогда я запрещаю тебе глядеть на ту девушку… Я запрещаю тебе покидать меня!
— Ваша светлость, — сказал, запинаясь, удивленный горячностью герцога Моревер, — будьте уверены в том, что…
— Ты больше меня не покинешь: ты будешь жить, здесь; и я требую, чтобы на пути в Шартр ты все время был рядом, если хочешь, чтобы голова, которой я только что коснулся, оставалась у тебя на плечах…
Моревер поклонился, бормоча заверения в полнейшей покорности. Но про себя подумал: «Как только проклятый Пардальян будет подвергнут пытке, я уеду!.. Именно потому, что дорожу моей головой!»
Вслух же он сказал:
— Монсеньор, нынче утром мы должны отправиться в Бастилию… Простите, что я напоминаю об этом, но вы мне обещали…
— Да-да, — сказал герцог, успокоенный показным раболепием Моревера, — ты хороший слуга и можешь быть уверен в том, что я никогда ничего не забываю… даже то, что тебе был обещан чин капитана дворцовой гвардии!
Моревер вздрогнул.
— Но помни, — продолжал герцог, — чин надо заслужить, постоянно выказывая преданность тому, кто сможет его тебе пожаловать!
— Да, мой господин, и нам уже время ехать! — нетерпеливо сказал Моревер. — Палачу было назначено прийти в семь часов и…
— Лошадей! — закричал де Гиз, смеясь. — Поторопимся же удовлетворить желание нашего друга, иначе он вот-вот бросится на нас и разорвет на кусочки. В Бастилию! Ты с нами, Менвиль?
— По чести говоря, монсеньор, я признаю, что у меня вырос на Пардальяна огромный зуб, — отозвался Менвиль. — Но он все же храбрец, а мне претит видеть, как умирают люди, которые не могут защищаться со шпагой в руке…
— О, что до меня, то я, напротив, обожаю подобные зрелища! — воскликнул Моревер.
И он поспешно направился к двери, как бы приглашая герцога Гиза следовать за ним. В этот момент в прихожей раздался какой-то шум, и эта самая дверь — несмотря на то, что во дворце герцога правила этикета были еще более строгими, чем в Лувре, — отворилась. В комнату стремительно шагнул какой-то человек. Это оказался Бюсси-Леклерк!
— Объяснитесь! — загремел герцог. — Что это значит?
— Монсеньор! Ваша светлость! Ударьте меня! Избейте меня! Убейте меня!.. Я сошел с ума! Я — презренный негодяй!
И Бюсси-Леклерк упал на колени перед изумленными де Гизом и Менвилем. Что касается Моревера, то он отступил на три шага, белый как полотно, потрясенный до глубины души ужасным предчувствием.
Бюсси-Леклерка била дрожь. Взглядам присутствовавших предстало его искажённое лицо; он лязгал зубами. Казалось, он готов умереть от гнева и обиды.
— Встаньте, Леклерк, — приказал герцог де Гиз, — и расскажите все по порядку! Или, клянусь Богоматерью, я и вправду поверю, что вы сошли с ума.
— Почему, ну почему я не сумасшедший? — захрипел Бюсси-Леклерк. — Почему я не умер? То, что случилось со мною сегодня, хуже всякой беды, хуже смерти! Монсеньор… Бастилия…
— Ну? Так что с Бастилией? Говорите же, черт возьми!..
— Пардальян!.. Чертов Пардальян!..
— Пардальян?! — возопил герцог, грохнув кулаком по столу.
— Он бежал! — выпалил Бюсси-Леклерк и покачнулся.
Послышалось ругательство, затем — душераздирающий крик… Моревер упал без чувств… Никто, однако, не обратил на это внимания.
— Черт возьми! — зарычал герцог Гиз, бледный от ярости.
— Проклятие! — глухо повторил пораженный Менвиль.
— Да! О, да! Проклятие! — проговорил Бюсси-Леклерк, запинаясь и по-прежнему стоя на коленях.
Когда прошло минутное оцепенение, вызванное изумлением, с герцогом случился страшный припадок ярости. Менвиль, которому были знакомы эти ужасные приступы, увидев, что лицо герцога смертельно побледнело и покрылось синеватыми пятнами, глаза налились кровью, а все тело затряслось как от озноба, попятился, дрожа, и, наткнувшись на бесчувственного Моревера, застыл на месте. Он подумал: «Бюсси-Леклерк — мертвец!»
Бюсси-Леклерк тоже был знаком с приступами гнева, которые бывали у его повелителя. Он проворно встал и перед лицом того, что предвидел, вновь обрел хладнокровие. Герцог смотрел на него одну секунду оценивающим взглядом, будто решая, как поступить… Затем его рука поднялась с той медлительностью, которая всегда свидетельствует об осознанности оскорбления. Бюсси-Леклерк заметил этот жест. Гордо выпрямившись, он быстрым, как молния, движением схватил кинжал, лежавший на столе, протянул его герцогу и ровным голосом произнес:
— Ваша светлость, если вы ударите, то ударьте клинком, как дворянин дворянина…
Герцог судорожно сжал кулак, и его рука упала, не коснувшись лица Леклерка. Тот бросил кинжал на паркет и опустил глаза.
Вся эта сцена, происходившая в молчании — а молчание иногда способно кричать громче любого крика, — длилась не более двух секунд. Герцог де Гиз принялся ходить по комнате из угла в угол, тяжело ступая и громко звеня шпорами. Наконец он немного успокоился и подошел к Бюсси-Леклерку:
— Что бы ты сделал, если бы я дал тебе пощечину?
— Монсеньор, — сказал Бюсси-Леклерк с отвагой человека, который рискует головой ради того, чтобы укрепить свое пошатнувшееся положение, — я бы пронзил вам грудь, а затем обратил бы кинжал, обагренный вашей кровью, против самого себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Как же так? Отчего возникла паника? Почему били в набат? Какой колокол зазвонил первым? Никто не знал. Гиз, раздраженный и хмурый, в конце концов пожал плечами и закричал Мореверу и Менвилю, которые находились рядом с ним:
— Если уж наши парижане приходят в такое волнение при виде тени волка, то что будет с ними, если они увидят самого зверя? Мои братья и моя мать правы. Надо уезжать!
Войска вернулись в казармы, толпы народа смущенно разошлись по домам: цепи были сняты, баррикады разобраны…
Герцог де Гиз возвратился в свой дворец. Когда он проезжал по улицам, распространился слух, что скоро будет устроено большое шествие и что сын Давида, Великий Генрих, Святой Генрих, вот-вот встретится с Валуа.
Около семи часов утра Гиз вернулся во дворец и приказал немедленно начать приготовления к отъезду в Шартр.
— Моревер, вы нас сопровождаете! — добавил герцог, пристально глядя на него.
— Конечно, я приму участие в путешествии, ваша светлость, — с поклоном ответил Моревер. — А разве могло быть иначе?
— Я полагал, что вы, возможно, захотите уладить кое-какие дела… В Монмартрском аббатстве, например.
Моревер побледнел. Гиз приблизился к нему, приставил кончик пальца к его лбу и глухо, чтобы только Моревер мог слышать его, произнес:
— Даже тогда, когда у вас будет сто тысяч ливров, — вы слышите меня, Моревер?.. даже когда вы будете достаточно богаты, чтобы покинуть меня, даже тогда, когда вы согласитесь стать соглядатаем в аббатстве бенедиктинок…
— Монсеньор!
— Даже тогда, когда вы будете счастливо и достойным образом женаты — ты слышишь, Моревер?.. даже тогда я запрещаю тебе глядеть на ту девушку… Я запрещаю тебе покидать меня!
— Ваша светлость, — сказал, запинаясь, удивленный горячностью герцога Моревер, — будьте уверены в том, что…
— Ты больше меня не покинешь: ты будешь жить, здесь; и я требую, чтобы на пути в Шартр ты все время был рядом, если хочешь, чтобы голова, которой я только что коснулся, оставалась у тебя на плечах…
Моревер поклонился, бормоча заверения в полнейшей покорности. Но про себя подумал: «Как только проклятый Пардальян будет подвергнут пытке, я уеду!.. Именно потому, что дорожу моей головой!»
Вслух же он сказал:
— Монсеньор, нынче утром мы должны отправиться в Бастилию… Простите, что я напоминаю об этом, но вы мне обещали…
— Да-да, — сказал герцог, успокоенный показным раболепием Моревера, — ты хороший слуга и можешь быть уверен в том, что я никогда ничего не забываю… даже то, что тебе был обещан чин капитана дворцовой гвардии!
Моревер вздрогнул.
— Но помни, — продолжал герцог, — чин надо заслужить, постоянно выказывая преданность тому, кто сможет его тебе пожаловать!
— Да, мой господин, и нам уже время ехать! — нетерпеливо сказал Моревер. — Палачу было назначено прийти в семь часов и…
— Лошадей! — закричал де Гиз, смеясь. — Поторопимся же удовлетворить желание нашего друга, иначе он вот-вот бросится на нас и разорвет на кусочки. В Бастилию! Ты с нами, Менвиль?
— По чести говоря, монсеньор, я признаю, что у меня вырос на Пардальяна огромный зуб, — отозвался Менвиль. — Но он все же храбрец, а мне претит видеть, как умирают люди, которые не могут защищаться со шпагой в руке…
— О, что до меня, то я, напротив, обожаю подобные зрелища! — воскликнул Моревер.
И он поспешно направился к двери, как бы приглашая герцога Гиза следовать за ним. В этот момент в прихожей раздался какой-то шум, и эта самая дверь — несмотря на то, что во дворце герцога правила этикета были еще более строгими, чем в Лувре, — отворилась. В комнату стремительно шагнул какой-то человек. Это оказался Бюсси-Леклерк!
— Объяснитесь! — загремел герцог. — Что это значит?
— Монсеньор! Ваша светлость! Ударьте меня! Избейте меня! Убейте меня!.. Я сошел с ума! Я — презренный негодяй!
И Бюсси-Леклерк упал на колени перед изумленными де Гизом и Менвилем. Что касается Моревера, то он отступил на три шага, белый как полотно, потрясенный до глубины души ужасным предчувствием.
Бюсси-Леклерка била дрожь. Взглядам присутствовавших предстало его искажённое лицо; он лязгал зубами. Казалось, он готов умереть от гнева и обиды.
— Встаньте, Леклерк, — приказал герцог де Гиз, — и расскажите все по порядку! Или, клянусь Богоматерью, я и вправду поверю, что вы сошли с ума.
— Почему, ну почему я не сумасшедший? — захрипел Бюсси-Леклерк. — Почему я не умер? То, что случилось со мною сегодня, хуже всякой беды, хуже смерти! Монсеньор… Бастилия…
— Ну? Так что с Бастилией? Говорите же, черт возьми!..
— Пардальян!.. Чертов Пардальян!..
— Пардальян?! — возопил герцог, грохнув кулаком по столу.
— Он бежал! — выпалил Бюсси-Леклерк и покачнулся.
Послышалось ругательство, затем — душераздирающий крик… Моревер упал без чувств… Никто, однако, не обратил на это внимания.
— Черт возьми! — зарычал герцог Гиз, бледный от ярости.
— Проклятие! — глухо повторил пораженный Менвиль.
— Да! О, да! Проклятие! — проговорил Бюсси-Леклерк, запинаясь и по-прежнему стоя на коленях.
Когда прошло минутное оцепенение, вызванное изумлением, с герцогом случился страшный припадок ярости. Менвиль, которому были знакомы эти ужасные приступы, увидев, что лицо герцога смертельно побледнело и покрылось синеватыми пятнами, глаза налились кровью, а все тело затряслось как от озноба, попятился, дрожа, и, наткнувшись на бесчувственного Моревера, застыл на месте. Он подумал: «Бюсси-Леклерк — мертвец!»
Бюсси-Леклерк тоже был знаком с приступами гнева, которые бывали у его повелителя. Он проворно встал и перед лицом того, что предвидел, вновь обрел хладнокровие. Герцог смотрел на него одну секунду оценивающим взглядом, будто решая, как поступить… Затем его рука поднялась с той медлительностью, которая всегда свидетельствует об осознанности оскорбления. Бюсси-Леклерк заметил этот жест. Гордо выпрямившись, он быстрым, как молния, движением схватил кинжал, лежавший на столе, протянул его герцогу и ровным голосом произнес:
— Ваша светлость, если вы ударите, то ударьте клинком, как дворянин дворянина…
Герцог судорожно сжал кулак, и его рука упала, не коснувшись лица Леклерка. Тот бросил кинжал на паркет и опустил глаза.
Вся эта сцена, происходившая в молчании — а молчание иногда способно кричать громче любого крика, — длилась не более двух секунд. Герцог де Гиз принялся ходить по комнате из угла в угол, тяжело ступая и громко звеня шпорами. Наконец он немного успокоился и подошел к Бюсси-Леклерку:
— Что бы ты сделал, если бы я дал тебе пощечину?
— Монсеньор, — сказал Бюсси-Леклерк с отвагой человека, который рискует головой ради того, чтобы укрепить свое пошатнувшееся положение, — я бы пронзил вам грудь, а затем обратил бы кинжал, обагренный вашей кровью, против самого себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159