— Моревер, ты безумец, — сказал герцог тем же тоном. — Оставим все как есть, пусть бежит. Итак, господа, — прибавил он громко, — мы сделали все, что смогли… А это что еще за видение ада?
В самом деле, на проселочной дороге показалась длинная и тяжелая, полуразвалившаяся, скрипучая, облупившаяся от солнца и дождя карета, а вернее — пыльный фургон, влекомый тощей лошадью.
Рядом с измученным животным шагала цыганка в красной маске. Она держалась со странным достоинством; роскошные волосы цвета расплавленного золота ниспадали на плащ, в который она куталась. Королевская осанка, размеренный шаг, ни одного лишнего жеста — в своей красной маске она казалась вызывающим дрожь привидением.
Цыганка остановилась, но не произнесла ни слова.
— О небеса! — вскричал герцог. — По-моему, эта чертовка издевается над нами!..
Он не договорил, ибо в эту секунду из отвратительной повозки послышалась музыка. Невыразимо чистый голос выводил под аккомпанемент гитары какую-то мелодию. Приглушенные чарующие звуки волновали и восхищали.
Герцог де Гиз, внезапно побледнев, замер и прислушался.
— О! Этот голос! Это ее голос! Это она! Гадалка, кто там поет? Говори! Ты что, глухая или немая?
В это мгновение какой-то человек выскочил из повозки и с чрезмерным почтением склонился перед герцогом.
— Цыган Бельгодер! — прошептал Генрих де Гиз. Лицо его порозовело. Он попытался скрыть волнение, охватившее его.
— Скажи мне, цыган, что это за женщина в маске, более молчаливая, чем ночь, и более таинственная, чем могила?
— Простите ее, милостивый государь! Это Саизума, несчастная безумица, которую я подобрал в день, когда она вышла из тюрьмы… Она все время закрывает лицо, чтобы никто не видел ее позора, но она с радостью погадает вам!
— Не надо! А сам ты кто? Откуда и куда идешь?
— Откуда я иду, сударь? С края света. Куда я иду? В Париж, столицу мира. Кто я такой? Бельгодер — единственный и непревзойденный жонглер-фокусник, шпагоглотатель и мастер на все руки. Желаете увидеть представление? Так я готов!
— Довольно, цыган!.. Скажи мне, не был ли ты в Орлеане три месяца назад?
— Я там был, сударь! — сказал Бельгодер, пряча улыбку, — Я там был со всей моей труппой и отыскал чудо из чудес, певицу Виолетту, которая, как господин Орфей, очаровывает своим пением даже скалы, даже диких зверей! Да что я говорю — даже принцев! Сударь сейчас ее увидит. Виолетта! Виолетта mia! Покажись же! А, вот она!
На передке повозки появилась замиравшая от волнения девочка лет пятнадцати:
— Я тут, хозяин… я тут…
Шепот восхищения пронесся в группе всадников, окружавших де Гиза, сам же герцог, казалось, онемел от восторга.
«Да, это она! — пронеслось у него в голове. — Я испытываю такое же волнение, как тогда, когда увидел ее в первый раз. Святые небеса! Однако что это я так смущаюсь… Если я захочу, эта цыганочка сейчас же будет моей!»
Девочка была не просто чудом, как говорил Бельгодер. Она была сказочно прелестна! Ее золотистые волосы — странно похожие на волосы цыганки Саизумы — рассыпались по полуобнаженным плечам, в ярко-голубых глазах отражалась чистота летней зари, а застенчивая гордость, таящаяся во взгляде, заставляла вспомнить о полевых цветах, прячущихся в траве.
Она склонила голову, увидев незнакомцев, устремивших на нее сверкающие взоры. Затем она встретилась глазами с герцогом де Гизом и пришла в ужас. Она отпрянула, спряталась за кожаными занавесками и прижалась к женщине, лежавшей на тюфяке. Та была бледна, как умирающая, и дышала с трудом.
— Матушка! Матушка! — прошептала Виолетта. — Человек из Орлеана! Он тут! О! Я боюсь! Несчастье кружит надо мной.
Слово «матушка» казалось неуместным, когда столь изящная девушка обращалась с ним к такой заурядной, хотя и исполненной доброты женщине.
— Бедное дитя! — прохрипела больная. — Скоро меня здесь не будет… чтобы защитить тебя… Если бы небеса сжалились над тобой и послали тебе заступника…
— Заступника, матушка? Увы! Увы!
— Надейся, Виолетта. Этот юноша, который ни разу не отважился заговорить с тобой… думается, я прочла в его душе, что он любит тебя…
Виолетта вскрикнула и закрыла лицо руками.
— Виолетта! Виолетта! — орал цыган. — Ужо дождешься у меня, я до тебя доберусь!
— Оставь дитя в покое и отвечай мне, — приказал герцог де Гиз, склоняясь к Бельгодеру. — Ты идешь в Париж?
— Да, милостивый государь, и завтра, в день большой цветочной ярмарки, я буду на Гревской площади… с Виолеттой.
— Это хорошо. Держи!
Цыган поймал на лету кошелек, полный золота. Генрих де Гиз вновь склонился к нему:
— Здесь десять золотых дукатов. Десять таких кошельков ждут тебя, если ты усердно исполнишь то, что завтра от моего имени тебе прикажет один человек.
Бельгодер склонился до земли. Распрямившись, он увидел, что герцог во главе своих всадников поспешно удаляется по дороге к Парижу. Тогда он расправил плечи, бросил косой взгляд на повозку, где скрылась Виолетта, и прорычал:
— Я отомщу!
Глава 2
ГРЕВСКАЯ ПЛОЩАДЬ
В глубине просторной залы, обитой роскошной тканью и обставленной изумительной мебелью, под отливающим золотом шелковым балдахином, в кресле черного дерева прекрасной работы неподвижно сидела женщина.
Женщина!.. Воплощение величественной, ослепительной и роковой красоты. Кто она? Святая, волшебница или же попросту куртизанка? Большие глубокие глаза, иногда томительно-нежные, как траурные цветы, иногда зловеще-блестящие, как черные бриллианты. В высшей гармонии ее черт и манер сочетались поэзия необъятной души, величие властительницы, благородная нега античной гетеры, достоинство девственницы, отвага воительницы эпохи варваров.
Вошел человек: пышный и одновременно строгий, черного бархата костюм дворянина, бледное лицо с печатью неизбывного страдания. Он остановился перед красавицей и преклонил колено.
Она не удивилась подобному выражению почтения и царственным жестом указала на широкое раскрытое окно. Дворянин выпрямился и судорожно прижал руки к груди.
— Гревская площадь! — прошептал он. — О, мои ужасные сны, мои трагические воспоминания…
Женщина наконец заговорила. Никакие слова не способны передать впечатление, производимое звуками ее голоса.
— Кардинал, — сказала она. — Я отдала вам приказ. Подчиняйтесь.
Дворянин содрогнулся, а потом тихо ответил:
— Повинуюсь Вашему Святейшеству!
— Кардинал, — вновь заговорила она без всякого волнения. — Вы произнесли опасные слова. Не забывайте, что если в Риме я действительно та, кем вы меня именуете, — наследница папского перстня Иоанна, то здесь, в Париже, я всего лишь внучка Лукреции Борджиа, принцесса Фауста.
Кем же была эта женщина, державшаяся как императрица, говорившая так, словно на ее гордой голове была тиара?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159