Тогда, охваченная страхом, она поспешила скрыться.
Она уносила с собой горькое сожаление — но и глубокое удовлетворение. Сожалела Филомена о единственном в своей жизни приключении — впрочем, так и не состоявшемся, а удовлетворение чувствовала от того, что проникла в некую тайну.
Однако еще большей радостью для Филомены было поделиться своим открытием. Не прошло и десяти минут, как, уединившись в своей келье, две сестры — Филомена и Марьянж — приготовились одна рассказывать, а другая — внимательно слушать.
— Ах, сестра Марьянж, какая новость! Но вначале обещайте мне: никому ни слова!
— Бог свидетель! — вскричала Марьянж, которая уже перебирала в уме тех, кому она раззвонит об услышанном.
— В монастыре мужчина!..
— Они и раньше появлялись здесь, так что если ваша новость только в этом…
— Да, но этот мужчина обитает в маленьком домике… вернее, их там уже двое… и еще одна пленница!
И сестра Филомена очень точно и в деталях поведала о том, чему она только что стала свидетельницей. Когда рассказ ее был окончен, сестра Марьянж погрузилась в глубокие раздумья. Выражение лица сразу выдавало в ней пронырливую особу, которая все хватала на лету и, что самое главное, умела извлекать выгоду из добытых сведений. Поразмыслив, она не только решила не разглашать поведанного ей секрета, но и сказала сестре Филомене:
— Послушайте, сестра, все, что вы мне рассказали, — это очень серьезно.
— Вы так считаете, сестра Марьянж?
— Я в этом уверена. Я думаю, что госпожа де Бовилье очень строго накажет нас, если ей станет известно, что мы знаем о новых обитателях монастыря…
— Господи! Вы меня пугаете!
— Полагаю, вам придется сделать над собой усилие и попридержать язычок…
— Да вы меня оскорбляете, милочка!
(Им зачастую случалось забывать, что они сестры, столь непрочны были их «родственные» чувства!)
— Я отлично знаю, — холодно продолжала Марьянж, — что сама мысль о необходимости помолчать хоть минуту оскорбительна для вас. Но на сей раз вам придется пойти на это.
— А что я за это получу? — воскликнула Филомена.
— Может быть, целое состояние! Обеспеченную жизнь! Подумайте-ка об этом, сестра Филомена.
— Но каким же образом?..
— А это уже мой секрет. И поскольку мне не хотелось бы, чтобы о нем узнал весь монастырь, я его оставлю при себе.
— И все же я хотела бы знать!.. Я любопытна, это мой единственный недостаток.
— Вы узнаете позже. А пока, если хотите получить золото, много золота, которое даст вам возможность роскошно одеться и даже завоевать сердце того рыцаря, о котором вы мне рассказывали, — молчите!
Филомена, равнодушная к чарам золота, задрожала при мысли, что могла бы вернуть и окончательно пленить красавца Кроасса. Она поклялась молчать… Ее собеседница поспешила уйти, причем для верности заперла Филомену в келье.
Марьянж без промедления направилась к старому флигелю, который сама указала Пардальяну и Карлу Ангулемскому. Но спешила она напрасно. Флигель оказался пустым. Монахиня бросилась к пролому, вскарабкалась на разрушенную стену и долго обозревала окрестности, однако вокруг не было ни души.
Глава 26
ЗА ОГРАДОЙ МОНАСТЫРЯ
Когда несчастный Кроасс, дрожа с ног до головы, вошел в домик, Бельгодер, который следовал за ним, сжимая в руках свою ужасную дубинку, тщательно запер дверь и обратился к нашему великану, который от страха пошатывался, как пьяный:
— Так говоришь, ты искал меня? Что ж, вот он я. Чего тебе надо? Что ты хотел мне сказать?
— Хозяин… я хотел… вы нас покинули… и я…
Кроасс жалобно косился на грозную дубинку и отчаянно заикался, не зная, каким святым молиться, и не находя себе, несмотря на все усилия, достойного оправдания.
— Тысяча чертей! — взревел Бельгодер, который не отличался долготерпением. — Ты что, онемел? Блеешь, вместо того, чтобы отвечать! Но я развяжу тебе язык!
И цыган уже замахнулся своей дубинкой… это и называлось «развязать язык». Но не успела еще палка коснуться Кроасса, как тот со стоном повалился на землю. Покорно подставив спину, бывший певчий завыл:
— Господи! Я погиб! О, не бейте! Я вам все скажу…
А про себя подумал: «Ах, Филомена, Филомена! Куда ты привела меня, несчастная?»
— Надоело мне твое нытье. То ты блеешь, то мычишь, как теленок. Объяснись, висельник проклятый, и думай, что говоришь, а не то я тебя так отделаю, что своих не узнаешь!
— Ох! — простонал Кроасс. — Зачем вам так утруждаться?.. Впрочем, я привык — ведь что бы я ни сказал и что бы ни сделал, меня все равно вздуют… Бедный я, горемычный…
— Может, если ты станешь говорить правду, — отвечал цыган, — я на этот раз и прощу тебя.
Бельгодер дал сие туманное обещание вовсе не по доброте душевной и не потому, что его тронули громкие жалобы великана. Просто этому негодяю необходимо было узнать, зачем и почему его бывший слуга внезапно появился здесь, за тысячу лье от того места, где он, казалось бы, должен был находиться.
Но так или иначе слова злодея придали некоторую силу и смелость несчастному Кроассу — а он, заметим, в этом очень нуждался.
— Значит, если я скажу вам всю правду, вы не станете бить меня? — тревожно спросил бывший певчий.
— Это будет зависеть от того, что именно ты скажешь. Начинай, я слушаю.
Кроасс прекрасно понимал, что ему придется удовлетвориться таким ответом, сколь бы мало ободряющим он ни был, и что большего от своего палача, яростно проклинаемого им в глубине души, он не добьется. Вид внушительной дубинки в крепких руках цыгана настолько парализовал разум парня, что при первом же нетерпеливом движении Бельгодера он попросту решил выложить всю правду без утайки, нимало не беспокоясь о том, как это аукнется его новым господам — шевалье Пардальяну и герцогу Ангулемскому. Сейчас Кроасс думал о них едва ли не с нежностью: они-то уж, по крайней мере, не разговаривали с ним с палкой в руках. Итак, бедняга приступил к своему рассказу:
— Так вот, хозяин… После вашего внезапного исчезновения… не в упрек вам будь сказано, вы покинули нас так неожиданно, не предупредив…
— Об этом потом, — грубо перебил его цыган. — Я что, отчитываться перед вами должен?
— Нет, конечно, — поспешно произнес Кроасс, — я вовсе не это имел в виду… Вы вольны были отправиться, куда и когда угодно… Я просто хотел сказать, что ваш внезапный отъезд поставил Пикуика и меня в несколько затруднительное положение… хозяин гостиницы «Надежда» выбросил нас на улицу, и мы не знали, что делать!
— А эта скотина не так уж глуп, — бормотал Бельгодер.
Здесь надобно заметить, что Кроасс нахально лгал, поскольку, как мы помним, они с Пикуиком использовали отсутствие цыгана для того, чтобы слоняться по улицам в поисках другого хозяина, который бы расплачивался с ними не только ударами дубинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Она уносила с собой горькое сожаление — но и глубокое удовлетворение. Сожалела Филомена о единственном в своей жизни приключении — впрочем, так и не состоявшемся, а удовлетворение чувствовала от того, что проникла в некую тайну.
Однако еще большей радостью для Филомены было поделиться своим открытием. Не прошло и десяти минут, как, уединившись в своей келье, две сестры — Филомена и Марьянж — приготовились одна рассказывать, а другая — внимательно слушать.
— Ах, сестра Марьянж, какая новость! Но вначале обещайте мне: никому ни слова!
— Бог свидетель! — вскричала Марьянж, которая уже перебирала в уме тех, кому она раззвонит об услышанном.
— В монастыре мужчина!..
— Они и раньше появлялись здесь, так что если ваша новость только в этом…
— Да, но этот мужчина обитает в маленьком домике… вернее, их там уже двое… и еще одна пленница!
И сестра Филомена очень точно и в деталях поведала о том, чему она только что стала свидетельницей. Когда рассказ ее был окончен, сестра Марьянж погрузилась в глубокие раздумья. Выражение лица сразу выдавало в ней пронырливую особу, которая все хватала на лету и, что самое главное, умела извлекать выгоду из добытых сведений. Поразмыслив, она не только решила не разглашать поведанного ей секрета, но и сказала сестре Филомене:
— Послушайте, сестра, все, что вы мне рассказали, — это очень серьезно.
— Вы так считаете, сестра Марьянж?
— Я в этом уверена. Я думаю, что госпожа де Бовилье очень строго накажет нас, если ей станет известно, что мы знаем о новых обитателях монастыря…
— Господи! Вы меня пугаете!
— Полагаю, вам придется сделать над собой усилие и попридержать язычок…
— Да вы меня оскорбляете, милочка!
(Им зачастую случалось забывать, что они сестры, столь непрочны были их «родственные» чувства!)
— Я отлично знаю, — холодно продолжала Марьянж, — что сама мысль о необходимости помолчать хоть минуту оскорбительна для вас. Но на сей раз вам придется пойти на это.
— А что я за это получу? — воскликнула Филомена.
— Может быть, целое состояние! Обеспеченную жизнь! Подумайте-ка об этом, сестра Филомена.
— Но каким же образом?..
— А это уже мой секрет. И поскольку мне не хотелось бы, чтобы о нем узнал весь монастырь, я его оставлю при себе.
— И все же я хотела бы знать!.. Я любопытна, это мой единственный недостаток.
— Вы узнаете позже. А пока, если хотите получить золото, много золота, которое даст вам возможность роскошно одеться и даже завоевать сердце того рыцаря, о котором вы мне рассказывали, — молчите!
Филомена, равнодушная к чарам золота, задрожала при мысли, что могла бы вернуть и окончательно пленить красавца Кроасса. Она поклялась молчать… Ее собеседница поспешила уйти, причем для верности заперла Филомену в келье.
Марьянж без промедления направилась к старому флигелю, который сама указала Пардальяну и Карлу Ангулемскому. Но спешила она напрасно. Флигель оказался пустым. Монахиня бросилась к пролому, вскарабкалась на разрушенную стену и долго обозревала окрестности, однако вокруг не было ни души.
Глава 26
ЗА ОГРАДОЙ МОНАСТЫРЯ
Когда несчастный Кроасс, дрожа с ног до головы, вошел в домик, Бельгодер, который следовал за ним, сжимая в руках свою ужасную дубинку, тщательно запер дверь и обратился к нашему великану, который от страха пошатывался, как пьяный:
— Так говоришь, ты искал меня? Что ж, вот он я. Чего тебе надо? Что ты хотел мне сказать?
— Хозяин… я хотел… вы нас покинули… и я…
Кроасс жалобно косился на грозную дубинку и отчаянно заикался, не зная, каким святым молиться, и не находя себе, несмотря на все усилия, достойного оправдания.
— Тысяча чертей! — взревел Бельгодер, который не отличался долготерпением. — Ты что, онемел? Блеешь, вместо того, чтобы отвечать! Но я развяжу тебе язык!
И цыган уже замахнулся своей дубинкой… это и называлось «развязать язык». Но не успела еще палка коснуться Кроасса, как тот со стоном повалился на землю. Покорно подставив спину, бывший певчий завыл:
— Господи! Я погиб! О, не бейте! Я вам все скажу…
А про себя подумал: «Ах, Филомена, Филомена! Куда ты привела меня, несчастная?»
— Надоело мне твое нытье. То ты блеешь, то мычишь, как теленок. Объяснись, висельник проклятый, и думай, что говоришь, а не то я тебя так отделаю, что своих не узнаешь!
— Ох! — простонал Кроасс. — Зачем вам так утруждаться?.. Впрочем, я привык — ведь что бы я ни сказал и что бы ни сделал, меня все равно вздуют… Бедный я, горемычный…
— Может, если ты станешь говорить правду, — отвечал цыган, — я на этот раз и прощу тебя.
Бельгодер дал сие туманное обещание вовсе не по доброте душевной и не потому, что его тронули громкие жалобы великана. Просто этому негодяю необходимо было узнать, зачем и почему его бывший слуга внезапно появился здесь, за тысячу лье от того места, где он, казалось бы, должен был находиться.
Но так или иначе слова злодея придали некоторую силу и смелость несчастному Кроассу — а он, заметим, в этом очень нуждался.
— Значит, если я скажу вам всю правду, вы не станете бить меня? — тревожно спросил бывший певчий.
— Это будет зависеть от того, что именно ты скажешь. Начинай, я слушаю.
Кроасс прекрасно понимал, что ему придется удовлетвориться таким ответом, сколь бы мало ободряющим он ни был, и что большего от своего палача, яростно проклинаемого им в глубине души, он не добьется. Вид внушительной дубинки в крепких руках цыгана настолько парализовал разум парня, что при первом же нетерпеливом движении Бельгодера он попросту решил выложить всю правду без утайки, нимало не беспокоясь о том, как это аукнется его новым господам — шевалье Пардальяну и герцогу Ангулемскому. Сейчас Кроасс думал о них едва ли не с нежностью: они-то уж, по крайней мере, не разговаривали с ним с палкой в руках. Итак, бедняга приступил к своему рассказу:
— Так вот, хозяин… После вашего внезапного исчезновения… не в упрек вам будь сказано, вы покинули нас так неожиданно, не предупредив…
— Об этом потом, — грубо перебил его цыган. — Я что, отчитываться перед вами должен?
— Нет, конечно, — поспешно произнес Кроасс, — я вовсе не это имел в виду… Вы вольны были отправиться, куда и когда угодно… Я просто хотел сказать, что ваш внезапный отъезд поставил Пикуика и меня в несколько затруднительное положение… хозяин гостиницы «Надежда» выбросил нас на улицу, и мы не знали, что делать!
— А эта скотина не так уж глуп, — бормотал Бельгодер.
Здесь надобно заметить, что Кроасс нахально лгал, поскольку, как мы помним, они с Пикуиком использовали отсутствие цыгана для того, чтобы слоняться по улицам в поисках другого хозяина, который бы расплачивался с ними не только ударами дубинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159