Пардальян надеялся узнать его по голосу, но незнакомец, вместо ответа, лишь молча обнажил шпагу. Шевалье отсалютовал ему и в свою очередь изготовился к бою.
— Сударь, — проговорил он, — прежде чем скрестить наши шпаги, прошу заметить, что мало кто знает о моем нынешнем местопребывании; меня разыскивают по всему Парижу и если отыщут — убьют. Несмотря на это, я без колебаний принял ваше приглашение. Кроме того, мой покой был потревожен, а это обычно приводит меня в дурное расположение духа на весь день. Я был с вами весьма терпелив и вежлив, поэтому прошу оказать мне одну услугу. Я вас совсем не знаю. Вы же меня знаете слишком хорошо. Не могли бы вы сказать мне, каким образом и от кого вы узнали, что я проведу эту ночь в гостинице «У ворожеи»? Я понимаю, что вы рассчитываете повергнуть меня на эту мостовую, но если моей счастливой звезде не будет угодно, чтобы я был сражен вами насмерть, мне было бы очень интересно узнать, как и благодаря кому мое убежище раскрыто. Так не будете ли вы добры объясниться?
Вместо ответа незнакомец встал в стойку.
— А вы не очень-то любезны, милейший, — сказал Пардальян, — и мне все-таки придется сорвать вашу маску, чтобы узнать то, что мне необходимо. Защищайтесь, сударь, защищайтесь! Я обещаю вам взглянуть на ваше лицо!
Через несколько мгновений шпаги скрестились. Лишь слабые лучи последних угасающих звезд освещали этот замечательный поединок, и лишь звон клинков нарушал тишину улицы.
Первые же выпады ошеломили Пардальяна. Он дрался, наверное, не меньше сотни раз, знал всех мастеров клинка королевства, владел самыми искусными приемами, но нынче ему встретился поистине опасный соперник. Никогда он не видел руки более гибкой и более твердой, шпаги более изворотливой и острия более угрожающего.
Он попытался было потеснить своего противника, однако тот твердо стоял на ногах и оставался совершенно бесстрастным: плечи развернуты, рука будто застыла, но кисть двигалась с необычайно быстротой. Внезапно его шпага рванулась вперед, и самому Пардальяну пришлось отскочить назад.
— Примите мои поздравления, — произнес шевалье, отвечая подобным же ударом, — у вас были все шансы убить меня… Кроме, пожалуй, одного. Он-то меня и спас!
Пардальян перешел в атаку и, будучи блестящим фехтовальщиком, мог бы не раз нанести своему противнику укол в грудь, но он обещал метить только в лицо и перестал бы уважать себя, если бы не сдержал слова.
Между тем наступало утро. Начинали распахиваться окна, в которых уже появились головы любопытных, желающих присутствовать на этой дуэли, которая никого, впрочем, особенно не напугала. Ведь не было ничего необычного в том, что два дворянина, проведя ночь в пользующемся дурной славой кабачке, сцепились из-за прекрасных глазок какой-нибудь кокетки. Внезапно зрители вздрогнули, ибо один из сражавшихся испустил ужасный крик — крик смертельно раненного человека… Однако никто из соперников не упал!
Вскрикнул незнакомец. После целой серии искусных выпадов Пардальян уколол его в лоб. Шпага проткнула маску, и та осталась висеть на острие.
— Женщина! — изумился Пардальян.
Он сразу же опустил шпагу, и черная маска соскользнула на мостовую. Пардальян несколько мгновений задумчиво смотрел на нее, а затем поднял глаза на своего противника. Он тут же узнал эту женщину, и его смущение как рукой сняло.
На лбу у Фаусты алело маленькое пятно крови. Она подняла лицо к небу, словно демонстрируя ему это красное пятнышко, эту едва различимую ранку, которая сама по себе была совершенно неопасна. Может быть, она думала о том, что шпага грубо коснулась не плоти ее, но — души! Фауста считала себя поверженной, побежденной, униженной. Впервые ее вере был нанесен удар.
Пардальян с преувеличенной любезностью и несколько театрально снял шляпу, отступил на два шага и поклонился:
— Если бы я знал, что удостоился чести скрестить шпагу с принцессой Фаустой, клянусь, я бы, не сопротивляясь, отдал в ваше распоряжение собственное сердце!
Он вложил в эти слова двойной смысл. Фауста окинула его пылающим взглядом и хрипло выдохнула лишь одно:
— Защищайтесь…
Пардальян вложил шпагу в ножны. Она стала наступать на него, задыхаясь от любви и от кипящей в ней ненависти, великолепная и жуткая.
— Защищайся, или я убью тебя! — шипела она.
Пардальян скрестил руки на груди. Тогда безумие овладело Фаустой. Она схватила свою шпагу за клинок и, словно кинжал, занесла ее над головой. Она безмолвно ринулась на шевалье, и в ее сверкающих глазах отражалось смятение, охватившее ее душу. В ту минуту, когда острая сталь уже готова была вонзиться в его грудь, Пардальян молниеносным движением одной рукой схватил Фаусту за запястье, а другой — выхватил у нее шпагу. В одно мгновение Фауста была обезоружена и с криком, подобным тому, который она испустила, когда ее ранили в лоб, отступила, закрыв лицо руками.
Пардальян взял шпагу Фаусты за острие и с поклоном протянул ее владелице.
— Сударыня, — проговорил он с некоторым волнением, — из всех благ в мире у меня есть только жизнь, и она мне еще понадобится. Простите же меня за то, что я ее защищаю, извините меня за то, что я вижу на ваших щеках слезинки, пролившиеся оттого, что я не могу позволить пролиться своей крови.
— О, дьявол, — рыдала она, — дьявол, которого сам ад послал на землю, чтобы испытывать и искушать меня, ты победил меня дважды — в моем сердце и в поединке! Но не спеши торжествовать. Я вырву тебя из своего сердца, и Гревская площадь вот-вот отомстит за меня!
Эти безумные слова она произнесла так глухо, что шевалье едва разобрал их и уж, во всяком случае, не понял их смысла.
Положив шпагу у ног Фаусты, он отошел в сторону. Но Фауста резко покачала головой и наступила на клинок ногой; тот сломался. Сделав над собой нечеловеческое усилие, она вновь обрела обычно присущую ей невозмутимость.
— Прощайте, — произнесла она, — или, вернее, до скорого свидания. Так как я очень надеюсь, что вы будете сегодня в десять утра на Гревской площади.
— Гревская площадь, — прошептал Пардальян, глядя ей вслед. — Вот уже второй раз она говорит об этом. Почему? Назначает свидание, готовит ловушку? Разрази меня гром! Сударыня, вы, по-видимому, беззаветно преданы герцогу де Гизу, которому не терпится запрятать меня в Бастилию или туда, откуда вообще никто не выходит, — в могилу! Мне кажется, настал час, когда нужно смотреть в оба. А для начала побыстрее съехать из «Ворожеи».
Фауста была уже в конце улицы. Она удалялась своей обычной грациозной и уверенной походкой, будто бы не испытала только что потрясения, будто бы не чувствовала себя униженной из-за проигранного боя, на который шла убежденная, что сам Господь Бог направляет ее шпагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159