Так наш несчастный господин арестован?
— Я видел, как его уводили гвардейцы герцога де Гиза.
— Ах! Если бы я был там!..
— Все произошло около таверны «У ворожеи», где мы тогда съели так много, что я об этом буду помнить сто лет! Сейчас воспоминания об этом обеде — единственное для меня утешение!
— Ах! Если бы я был там!.. — вновь повторил Кроасс с великолепным апломбом.
— Видя все это, — заговорил господин Пикуик, — я сказал себе, что меня, возможно, тоже схватят. Поэтому я подождал наступления ночи и направился к благословенному дому на улице Барре, где мы не один раз ели на дармовщинку.
— Подумать только! — заорал Кроасс, хлопнув себя по лбу. — Об этом-то я и не подумал! Пойдем туда!.. Бежим!..
— Погоди! Я обнаружил на улице Барре и на соседних улицах отряды вооруженных до зубов людей и понял, что они вот-вот арестуют герцога Ангулемского, друга шевалье де Пардальяна. Тогда я, увидев, что остался без хозяина и без крова, ухитрился выбраться из этого осиного гнезда и вспомнил про наше старое ремесло…
— Певчего? — спросил удивленно Кроасс.
— Нет, вольного горожанина. Но, клянусь потрохами дьявола, я не нашел никого, кто попался бы мне в лапы, кроме тебя, так что сейчас я схожу с ума от голода, жажды и усталости.
— Что с нами будет? — сказал Кроасс, усаживаясь на мостовую.
— У нас есть еще одно средство: заняться вновь нашим третьим ремеслом, ремеслом фокусника.
— Смотри, а ведь правда! Как же это я позабыл о фокусах?! Мы спасены!
Пикуик промолчал. Очевидно, он испытывал некоторое сомнение относительно доходности этой профессии, которая столь воодушевила его компаньона…
Кроасс сначала было просто уселся на мостовую, но вскоре прилег, вытянувшись во весь рост, и заснул. Пикуик же, напряженно прислушиваясь, продолжал молить судьбу о помощи. Провидение, однако, не снизошло до его просьб: никакой обладатель тугого кошелька не появился. Так что почтенный Пикуик тоже в конце концов улегся спать, ибо сон представлялся единственным средством забыть о голоде. Прежде чем заснуть, он случайно задел рукой Пипо, лежащего рядом с Кроассом, и прошептал:
— Смотри-ка! Собака! Да ведь это уже настоящая труппа!..
В скором времени этот уголок улицы в глубине Парижа стал спальней для трех существ, объединенных одним несчастьем.
Пикуик и Кроасс проспали тяжелым сном до самого утра… К Пипо, однако, сон не шел, и он то и дело озирался по сторонам и недовольно повизгивал.
Приятели поднялись рано и увидели, как их пес, давно бодрствовавший, уже ищет себе пищу в ручье, посредством которого город освобождался от массы разнообразнейших отбросов.
Кликнув его, Пикуик и Кроасс отправились в путь и вскоре очутились у монастыря кармелиток. Это означало, что они находились почти в пригороде Парижа.
— Давай вернемся назад по улице Сен-Мартен, — сказал Кроасс.
— Минутку! Если я не ошибаюсь, мы скоро найдем кое-что на завтрак… Смотри, вот кладбище Сен-Николя и паперть монастыря кармелиток. Мне кажется, что раньше, когда я был певчим, я частенько захаживал сюда и находил за этими постройками всякие фрукты, которые прекрасно утоляют жажду и голод.
Пикуик был прав. Между улицами Сен-Мартен и Сен-Николя-де-Шан с одной стороны и тюрьмой Тампль — с другой располагался большой участок земли, занимавший почти то самое место, которое теперь находится между площадью Республики и Институтом Искусств и Ремесел, и называвшийся Полями Сен-Мартен. Зеленщики выращивали там множество овощей, крестьяне окрестных деревень сеяли зерновые. А еще в полях Сен-Мартен росли себе без присмотра несколько виноградных лоз, сливовые деревья и множество яблонь. Именно к ним, этим лозам и фруктовым деревьям, устремлял свой алчный взор Пикуик, и именно на эти сочные плоды и ягоды разевал свой большой рот Кроасс. Они перелезли через какую-то изгородь и принялись искать завтрак, на который надеялись. Там был виноград, но он еще не созрел. Зато сливы будто бы просили, чтобы ими полакомились. Пикуик наполнил свой колпак, уселся на мокрую от росы траву и принялся пожирать собранный урожай.
— Как здорово, что нам не нужна лестница, — сказал Кроасс, которому и впрямь требовалось только протянуть руку.
Заморив червячка и набив карманы сочными ягодами, Пикуик сказал:
— Давай улепетывать, кум, так как уже совсем развиднелось и нас, коли мы замешкаемся, могут застать и крепко побить какие-нибудь бедняки, привыкшие считать этот сад своим.
Через час, когда лавки были уже открыты и на улицах раздавались крики тысяч торговцев, оба горемыки оказались на Гревской площади. Эта площадь была в Париже особенно известной и всегда влекла к себе зевак либо какой-нибудь ярмаркой, либо представлением бродячих актеров, либо казнью через повешение.
На площади по обыкновению была толпа, и на этот раз даже более густая, чем обычно, ибо парижанам, горячо желающим знать, что же сделает их мессия — великий Генрих де Гиз, не сиделось в домах. К тому же в ратуше непрерывно заседали новые члены магистрата, только что названные на выборах. Кроасс был обрадован видом такого количества людей и закричал:
— Сегодня, кум, мы быстро набьем нашу мошну.
Но Пикуик грустно подвигал кончиком своего заостренного носа, что означало, что он не верил в благорасположение толпы, которую в данный момент сожжение на костре парочки безбожников повеселило бы куда больше, чем представление двух нищих бродячих актеров… Однако это не помешало ему попытаться привлечь внимание горожан, и, приставив обе руки ко рту, он стал подражать звукам трубы. Он развивал этот свой талант с давних пор и постоянно в нем совершенствовался. Тем временем Кроасс запел во всю силу голосовых связок песенку, в которой выражалась симпатия к Гизу, а Генрих III являлся предметом всяческих издевок. В песенке содержался намек на то, что король обладал манией устраивать шествия по любому поводу. Она начиналась следующим четверостишьем:
Народу объявив войну,
Разграбил ты свою страну.
Теперь же — что ты нам предложишь?
Слезами горю не поможешь!
Благодаря то ли таланту Пикуика, то ли странному голосу Кроасса, а может быть, той какофонии, которую создавал этот дуэт, вокруг приятелей немедленно образовался круг. Их худоба и чрезвычайно высокий рост были и сами по себе весьма любопытны, а если еще учесть, что песенка полностью соответствовала настроению «правоверных» католиков, то все складывалось просто замечательно.
— Горожанки, благородные девицы, маркизы и принцы, — закричал вдруг фальцетом Пикуик, — я приехал прямо из королевства турок и мавров и прямиком направляюсь к Его Величеству королю испанцев, который вместе со всем своим двором давно уже ожидает меня. Идя навстречу слезным просьбам парижан, я согласился остановиться на денек в вашем прославленном городе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Я видел, как его уводили гвардейцы герцога де Гиза.
— Ах! Если бы я был там!..
— Все произошло около таверны «У ворожеи», где мы тогда съели так много, что я об этом буду помнить сто лет! Сейчас воспоминания об этом обеде — единственное для меня утешение!
— Ах! Если бы я был там!.. — вновь повторил Кроасс с великолепным апломбом.
— Видя все это, — заговорил господин Пикуик, — я сказал себе, что меня, возможно, тоже схватят. Поэтому я подождал наступления ночи и направился к благословенному дому на улице Барре, где мы не один раз ели на дармовщинку.
— Подумать только! — заорал Кроасс, хлопнув себя по лбу. — Об этом-то я и не подумал! Пойдем туда!.. Бежим!..
— Погоди! Я обнаружил на улице Барре и на соседних улицах отряды вооруженных до зубов людей и понял, что они вот-вот арестуют герцога Ангулемского, друга шевалье де Пардальяна. Тогда я, увидев, что остался без хозяина и без крова, ухитрился выбраться из этого осиного гнезда и вспомнил про наше старое ремесло…
— Певчего? — спросил удивленно Кроасс.
— Нет, вольного горожанина. Но, клянусь потрохами дьявола, я не нашел никого, кто попался бы мне в лапы, кроме тебя, так что сейчас я схожу с ума от голода, жажды и усталости.
— Что с нами будет? — сказал Кроасс, усаживаясь на мостовую.
— У нас есть еще одно средство: заняться вновь нашим третьим ремеслом, ремеслом фокусника.
— Смотри, а ведь правда! Как же это я позабыл о фокусах?! Мы спасены!
Пикуик промолчал. Очевидно, он испытывал некоторое сомнение относительно доходности этой профессии, которая столь воодушевила его компаньона…
Кроасс сначала было просто уселся на мостовую, но вскоре прилег, вытянувшись во весь рост, и заснул. Пикуик же, напряженно прислушиваясь, продолжал молить судьбу о помощи. Провидение, однако, не снизошло до его просьб: никакой обладатель тугого кошелька не появился. Так что почтенный Пикуик тоже в конце концов улегся спать, ибо сон представлялся единственным средством забыть о голоде. Прежде чем заснуть, он случайно задел рукой Пипо, лежащего рядом с Кроассом, и прошептал:
— Смотри-ка! Собака! Да ведь это уже настоящая труппа!..
В скором времени этот уголок улицы в глубине Парижа стал спальней для трех существ, объединенных одним несчастьем.
Пикуик и Кроасс проспали тяжелым сном до самого утра… К Пипо, однако, сон не шел, и он то и дело озирался по сторонам и недовольно повизгивал.
Приятели поднялись рано и увидели, как их пес, давно бодрствовавший, уже ищет себе пищу в ручье, посредством которого город освобождался от массы разнообразнейших отбросов.
Кликнув его, Пикуик и Кроасс отправились в путь и вскоре очутились у монастыря кармелиток. Это означало, что они находились почти в пригороде Парижа.
— Давай вернемся назад по улице Сен-Мартен, — сказал Кроасс.
— Минутку! Если я не ошибаюсь, мы скоро найдем кое-что на завтрак… Смотри, вот кладбище Сен-Николя и паперть монастыря кармелиток. Мне кажется, что раньше, когда я был певчим, я частенько захаживал сюда и находил за этими постройками всякие фрукты, которые прекрасно утоляют жажду и голод.
Пикуик был прав. Между улицами Сен-Мартен и Сен-Николя-де-Шан с одной стороны и тюрьмой Тампль — с другой располагался большой участок земли, занимавший почти то самое место, которое теперь находится между площадью Республики и Институтом Искусств и Ремесел, и называвшийся Полями Сен-Мартен. Зеленщики выращивали там множество овощей, крестьяне окрестных деревень сеяли зерновые. А еще в полях Сен-Мартен росли себе без присмотра несколько виноградных лоз, сливовые деревья и множество яблонь. Именно к ним, этим лозам и фруктовым деревьям, устремлял свой алчный взор Пикуик, и именно на эти сочные плоды и ягоды разевал свой большой рот Кроасс. Они перелезли через какую-то изгородь и принялись искать завтрак, на который надеялись. Там был виноград, но он еще не созрел. Зато сливы будто бы просили, чтобы ими полакомились. Пикуик наполнил свой колпак, уселся на мокрую от росы траву и принялся пожирать собранный урожай.
— Как здорово, что нам не нужна лестница, — сказал Кроасс, которому и впрямь требовалось только протянуть руку.
Заморив червячка и набив карманы сочными ягодами, Пикуик сказал:
— Давай улепетывать, кум, так как уже совсем развиднелось и нас, коли мы замешкаемся, могут застать и крепко побить какие-нибудь бедняки, привыкшие считать этот сад своим.
Через час, когда лавки были уже открыты и на улицах раздавались крики тысяч торговцев, оба горемыки оказались на Гревской площади. Эта площадь была в Париже особенно известной и всегда влекла к себе зевак либо какой-нибудь ярмаркой, либо представлением бродячих актеров, либо казнью через повешение.
На площади по обыкновению была толпа, и на этот раз даже более густая, чем обычно, ибо парижанам, горячо желающим знать, что же сделает их мессия — великий Генрих де Гиз, не сиделось в домах. К тому же в ратуше непрерывно заседали новые члены магистрата, только что названные на выборах. Кроасс был обрадован видом такого количества людей и закричал:
— Сегодня, кум, мы быстро набьем нашу мошну.
Но Пикуик грустно подвигал кончиком своего заостренного носа, что означало, что он не верил в благорасположение толпы, которую в данный момент сожжение на костре парочки безбожников повеселило бы куда больше, чем представление двух нищих бродячих актеров… Однако это не помешало ему попытаться привлечь внимание горожан, и, приставив обе руки ко рту, он стал подражать звукам трубы. Он развивал этот свой талант с давних пор и постоянно в нем совершенствовался. Тем временем Кроасс запел во всю силу голосовых связок песенку, в которой выражалась симпатия к Гизу, а Генрих III являлся предметом всяческих издевок. В песенке содержался намек на то, что король обладал манией устраивать шествия по любому поводу. Она начиналась следующим четверостишьем:
Народу объявив войну,
Разграбил ты свою страну.
Теперь же — что ты нам предложишь?
Слезами горю не поможешь!
Благодаря то ли таланту Пикуика, то ли странному голосу Кроасса, а может быть, той какофонии, которую создавал этот дуэт, вокруг приятелей немедленно образовался круг. Их худоба и чрезвычайно высокий рост были и сами по себе весьма любопытны, а если еще учесть, что песенка полностью соответствовала настроению «правоверных» католиков, то все складывалось просто замечательно.
— Горожанки, благородные девицы, маркизы и принцы, — закричал вдруг фальцетом Пикуик, — я приехал прямо из королевства турок и мавров и прямиком направляюсь к Его Величеству королю испанцев, который вместе со всем своим двором давно уже ожидает меня. Идя навстречу слезным просьбам парижан, я согласился остановиться на денек в вашем прославленном городе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159