Тысячи частей здесь соединены в одно целое, и каждая из них в прекрасной гармонии приспособлена к другой и помогает выразить мысль, которая наполняла душу творца этой залы. Какое другое искусство было бы способно создать такое вековечное, далеко превосходящее всякую обыкновенную меру произведение?
– Поэтесса подносит лавровый венок архитектору, – сказал император. – Но разве область поэта не беспредельна и разве зодчий переходит когда-нибудь за пределы конечного и ограниченного?
– А существо богов разве доступно измерению? – спросила Бальбилла. – Нет, однако мне кажется, что эта зала устроена так, что божество могло бы поместиться в ней.
– Это потому, что она обязана своим происхождением мастеру, душа которого, когда он создавал залу, касалась границ вечности. Но думаешь ли ты, что эти храмы переживут песни Гомера…
– Нет, однако же память о них сохранится в не меньшей степени, чем память о гневе Ахилла и странствованиях хитроумного Одиссея.
– Жаль, что тебя не слышит Понтий! – вскричал император. – Он окончил план одной постройки, которой суждено пережить и меня, и тебя, и всех нас. Я говорю о моем надгробном памятнике. Сверх того, я хочу поручить ему постройку в Тибуре ворот, дворов и зал в египетском стиле, которые будут напоминать нам о нашем странствовании по этой удивительной стране. Я жду его завтра.
– Завтра? – спросила Бальбилла, и все ее лицо залилось ярким румянцем.
XII
Вскоре после своего отъезда из Фив, состоявшегося второго ноября, Адриан пришел к важному решению.
Вер должен быть признан не только сыном, но и наследником императора.
Одних наставлений Сабины самих по себе было бы недостаточно для того, чтобы положить конец его колебанию, но как раз в это время они совпали с собственными желаниями императора.
Сердце его жены жаждало иметь дитя; но и его сердце тосковало по сыну, и он обладал им в лице Антиноя.
Его любимец был подобранный на дороге ребенок незнатного, хотя и свободного происхождения, но во власти императора было сделать его важным лицом, возложить на него высшие почетные должности Рима и наконец открыто признать его своим наследником.
Если кто-нибудь заслуживал этого, то именно Антиной, и только ему он мог без зависти передать все, чем обладал сам. Эти мысли, эти желания зародились в нем много месяцев тому назад, но осуществлению их все более и более препятствовали ум и характер вифинца.
Адриан серьезнее своих предшественников старался поднять понизившееся значение сената, но все же он мог быть вполне уверенным в его согласии на самые рискованные мероприятия. Руководящие правительственные учреждения республики, даже при самых необузданных из его предшественников, были официально признаны и продолжали свою деятельность. Правда, все они, какое бы ни носили название, должны были повиноваться императору, но все же они были налицо, и империя, даже с каким-нибудь слабым властителем во главе, могла продолжать свое существование без сужения ее границ, установленных Адрианом.
Однако же за несколько месяцев до этого времени император не осмелился бы думать об усыновлении своего любимца. Теперь он надеялся, что стоит ближе к исполнению своего желания.
Антиной, правда, оставался мечтателем по-прежнему, однако же его путешествия и охота в Египте сделали его бодрым и сильным, и со времени отъезда из Фив он иногда оказывался веселым и отважным до дерзости.
Этого Антиноя он мог вышколить под собственным руководством, и, когда он возвысится, переходя от одной почетной должности к другой, наступит время назначить его своим наследником. На первое время этот план должен был сохраняться в тайне.
Если он открыто усыновит Вера, то этим самым будет исключена всякая мысль о новом выборе сына. К тому же он смело мог решиться назначить любимца Сабины своим наследником, так как знаменитейшие римские врачи, к которым он обращался с вопросом, писали ему, что полуразрушенное здоровье претора не может быть восстановлено. В лучшем случае ему остается прожить еще очень небольшое число лет.
Итак, пусть он спокойно сойдет в могилу среди своих блистательнейших надежд. Только тогда, когда сомкнутся его глаза, наступит время поставить на его место мечтателя, достигшего возраста зрелого, деятельного мужа.
На обратном пути из Фив в Александрию Адриан встретился со своей супругой в Абидосе и открыл ей свое решение назначить избранного ею сына своим наследником.
Сабина поблагодарила его словом «наконец-то!», которое выражало ее удовольствие и в то же время досаду на долгое промедление.
Адриан позволил ей возвратиться из Александрии в Рим, и в тот же день были уже отправлены гонцы с посланиями в сенат и к префекту Египта.
Послание к Титиану заключало в себе приказ публично провозгласить усыновление претора, устроить по этому случаю радостное празднество и даровать народу, от имени императора, все милости, предписываемые египетскими обычаями властителю при рождении наследника престола.
Свита императорской четы отпраздновала это событие великолепными пирами, но Адриан не принимал в них участия. Он велел переправить себя через Нил и у Антеополя направился в пустыню, чтобы проникнуть оттуда в ущелье Аравийских гор и поохотиться за дикими зверями. Его не сопровождал никто, кроме Антиноя, Мастора, нескольких охотников и собак.
У Безы он думал встретить корабли. Посещение этого города он отложил до обратного пути, потому что находился теперь на западном берегу Нила, а переправа через реку отняла бы у него слишком много времени.
В один душный ноябрьский вечер шатры путников были раскинуты между Нилом и известковыми горами, в которых находился длинный ряд могил времен фараонов.
Адриан посетил их, потому что его забавляли достопримечательные изображения на их стенах; но Антиной остался в лагере, так как ему уже приходилось осматривать подобные гробницы в Верхнем Египте гораздо чаще, чем он желал. Он находил эти изображения однообразными и некрасивыми, и у него недоставало терпения углубляться в их смысл. Чтобы не оставлять Адриана одного, а вовсе не ради них, он сто раз входил с императором в эти старые пещеры, но сегодня едва сдерживался от нетерпения и досады, потому что знал, что несколько часов пути привели бы его в Безу, к Селене.
Император во всяком случае не должен был вернуться раньше чем через три часа, и если бы у него, Антиноя, хватило смелости, он мог бы до возвращения Адриана навестить девушку, по которой тосковало его сердце, и все-таки возвратиться раньше своего повелителя.
Но раздумье пришло раньше, чем действие!
Вон там император взбирается на гору и может его видеть. Ждут гонцов, и ему поручено принять их. В случае дурных известий император не должен оставаться один ни при каких условиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
– Поэтесса подносит лавровый венок архитектору, – сказал император. – Но разве область поэта не беспредельна и разве зодчий переходит когда-нибудь за пределы конечного и ограниченного?
– А существо богов разве доступно измерению? – спросила Бальбилла. – Нет, однако мне кажется, что эта зала устроена так, что божество могло бы поместиться в ней.
– Это потому, что она обязана своим происхождением мастеру, душа которого, когда он создавал залу, касалась границ вечности. Но думаешь ли ты, что эти храмы переживут песни Гомера…
– Нет, однако же память о них сохранится в не меньшей степени, чем память о гневе Ахилла и странствованиях хитроумного Одиссея.
– Жаль, что тебя не слышит Понтий! – вскричал император. – Он окончил план одной постройки, которой суждено пережить и меня, и тебя, и всех нас. Я говорю о моем надгробном памятнике. Сверх того, я хочу поручить ему постройку в Тибуре ворот, дворов и зал в египетском стиле, которые будут напоминать нам о нашем странствовании по этой удивительной стране. Я жду его завтра.
– Завтра? – спросила Бальбилла, и все ее лицо залилось ярким румянцем.
XII
Вскоре после своего отъезда из Фив, состоявшегося второго ноября, Адриан пришел к важному решению.
Вер должен быть признан не только сыном, но и наследником императора.
Одних наставлений Сабины самих по себе было бы недостаточно для того, чтобы положить конец его колебанию, но как раз в это время они совпали с собственными желаниями императора.
Сердце его жены жаждало иметь дитя; но и его сердце тосковало по сыну, и он обладал им в лице Антиноя.
Его любимец был подобранный на дороге ребенок незнатного, хотя и свободного происхождения, но во власти императора было сделать его важным лицом, возложить на него высшие почетные должности Рима и наконец открыто признать его своим наследником.
Если кто-нибудь заслуживал этого, то именно Антиной, и только ему он мог без зависти передать все, чем обладал сам. Эти мысли, эти желания зародились в нем много месяцев тому назад, но осуществлению их все более и более препятствовали ум и характер вифинца.
Адриан серьезнее своих предшественников старался поднять понизившееся значение сената, но все же он мог быть вполне уверенным в его согласии на самые рискованные мероприятия. Руководящие правительственные учреждения республики, даже при самых необузданных из его предшественников, были официально признаны и продолжали свою деятельность. Правда, все они, какое бы ни носили название, должны были повиноваться императору, но все же они были налицо, и империя, даже с каким-нибудь слабым властителем во главе, могла продолжать свое существование без сужения ее границ, установленных Адрианом.
Однако же за несколько месяцев до этого времени император не осмелился бы думать об усыновлении своего любимца. Теперь он надеялся, что стоит ближе к исполнению своего желания.
Антиной, правда, оставался мечтателем по-прежнему, однако же его путешествия и охота в Египте сделали его бодрым и сильным, и со времени отъезда из Фив он иногда оказывался веселым и отважным до дерзости.
Этого Антиноя он мог вышколить под собственным руководством, и, когда он возвысится, переходя от одной почетной должности к другой, наступит время назначить его своим наследником. На первое время этот план должен был сохраняться в тайне.
Если он открыто усыновит Вера, то этим самым будет исключена всякая мысль о новом выборе сына. К тому же он смело мог решиться назначить любимца Сабины своим наследником, так как знаменитейшие римские врачи, к которым он обращался с вопросом, писали ему, что полуразрушенное здоровье претора не может быть восстановлено. В лучшем случае ему остается прожить еще очень небольшое число лет.
Итак, пусть он спокойно сойдет в могилу среди своих блистательнейших надежд. Только тогда, когда сомкнутся его глаза, наступит время поставить на его место мечтателя, достигшего возраста зрелого, деятельного мужа.
На обратном пути из Фив в Александрию Адриан встретился со своей супругой в Абидосе и открыл ей свое решение назначить избранного ею сына своим наследником.
Сабина поблагодарила его словом «наконец-то!», которое выражало ее удовольствие и в то же время досаду на долгое промедление.
Адриан позволил ей возвратиться из Александрии в Рим, и в тот же день были уже отправлены гонцы с посланиями в сенат и к префекту Египта.
Послание к Титиану заключало в себе приказ публично провозгласить усыновление претора, устроить по этому случаю радостное празднество и даровать народу, от имени императора, все милости, предписываемые египетскими обычаями властителю при рождении наследника престола.
Свита императорской четы отпраздновала это событие великолепными пирами, но Адриан не принимал в них участия. Он велел переправить себя через Нил и у Антеополя направился в пустыню, чтобы проникнуть оттуда в ущелье Аравийских гор и поохотиться за дикими зверями. Его не сопровождал никто, кроме Антиноя, Мастора, нескольких охотников и собак.
У Безы он думал встретить корабли. Посещение этого города он отложил до обратного пути, потому что находился теперь на западном берегу Нила, а переправа через реку отняла бы у него слишком много времени.
В один душный ноябрьский вечер шатры путников были раскинуты между Нилом и известковыми горами, в которых находился длинный ряд могил времен фараонов.
Адриан посетил их, потому что его забавляли достопримечательные изображения на их стенах; но Антиной остался в лагере, так как ему уже приходилось осматривать подобные гробницы в Верхнем Египте гораздо чаще, чем он желал. Он находил эти изображения однообразными и некрасивыми, и у него недоставало терпения углубляться в их смысл. Чтобы не оставлять Адриана одного, а вовсе не ради них, он сто раз входил с императором в эти старые пещеры, но сегодня едва сдерживался от нетерпения и досады, потому что знал, что несколько часов пути привели бы его в Безу, к Селене.
Император во всяком случае не должен был вернуться раньше чем через три часа, и если бы у него, Антиноя, хватило смелости, он мог бы до возвращения Адриана навестить девушку, по которой тосковало его сердце, и все-таки возвратиться раньше своего повелителя.
Но раздумье пришло раньше, чем действие!
Вон там император взбирается на гору и может его видеть. Ждут гонцов, и ему поручено принять их. В случае дурных известий император не должен оставаться один ни при каких условиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147