Смею ли я, варвар из Иудеи, выставить ее перед твоими глазами нагую, без всяких прикрас?
– Прошу тебя, говори.
– Вы – евреи, но вы желали бы не быть ими и переносите свое происхождение как неизбежное зло. Только тогда, когда вы чувствуете сильную руку Всевышнего, вы признаете его и заявляете свое право на принадлежность к его избранному народу. При покойном течении повседневной жизни вы гордо причисляете себя к его врагам… Не прерывай меня и ответь мне откровенно на то, что я у тебя спрошу: в какую минуту своей жизни ты всего более чувствовал себя обязанным самой теплой благодарностью богу твоих отцов?
– К чему мне скрывать это? Тогда, когда моя дорогая, ныне покойная жена подарила мне первенца.
– И как вы назвали его?
– Но ты знаешь, что его зовут Вениамин.
– Как любимого сына праотца Иакова. Почему ты так назвал его? Потому, что в тот час, когда ты дал ему это имя, ты был тем, что ты есть; ты чувствовал благодарность за то, что тебе было даровано прибавить одно новое звено к цепи твоего рода; и ты был тогда настоящим евреем, и наш бог был несомненно, да, несомненно, также и твоим. Рождение твоего второго сына уже не так глубоко затронуло твою душу, и ты дал ему имя Теофил. Когда у тебя родился третий сын, ты уже не думал больше о боге твоих отцов, так как этот сын называется, по имени языческого идола, Гефестионом. Словом, вы – евреи, когда бог посылает вам какую-нибудь особенную милость или угрожает вам самыми тяжкими испытаниями; вы – язычники во всякое время, когда ваша тропа не ведет вас по высочайшим вершинам или по глубочайшим безднам человеческой жизни. Я не могу изменить вас; но жена сына моего брата, невестка Бен-Акибы, должна чувствовать себя и утром, и в полдень, и вечером дочерью своего народа. Я ищу для своего Исаака Ревекку, а не Йемену.
– Я не звал вас к нам, – возразил Аполлодор, – но если вы покинете нас завтра, то за вами последует наше глубокое уважение. Не считайте нас худшими, чем мы на самом деле, из-за того, что мы, может быть, больше, чем следовало бы, сжились с обычаями и образом мыслей народа, среди которого выросли и чувствуем себя хорошо. Мы знаем, как высоко стоит наша вера в сравнении с верою язычников. В сердце своем мы – евреи; но разве нам не следует стремиться, где и как только возможно, к изощренности, образованию и облагорожению нашего ума, созданного Господом, конечно, из не менее тонкого материала, чем ум других народов? И в какой школе можно воспитать мышление лучше и по более твердым законам, чем в нашей, – я разумею школу эллинских наставников? Познание высочайшего…
– Это познание, – воскликнул старик с жаром, размахивая руками, – познание высочайшего и всего, что только доступно исследованию чистейшей философии, что самые сильные и чистые из мыслителей, которых ты разумеешь, могут когда-нибудь узнать посредством серьезного и углубленного размышления, – все это каждый ребенок в нашем народе уже получил от своего бога в подарок. Сокровищами, которые ищут ваши мудрецы с таким трудом, мы уже обладаем в нашем писании, в наших заповедях, в нашем нравственном законе. Мы – народ из народов, первенцы Господа, и когда из нашей среды явится Мессия…
– Тогда, – прервал его Аполлодор, – исполнится то, чего я желаю вместе с Филоном: именно, чтобы мы были священниками и пророками для других народов. Тогда мы сделаемся поистине народом священнослужителей, призванных к тому, чтобы своими молитвами испрашивать для всех людей благословение Всевышнего. Для нас, для нас одних явится посланник божий, чтобы из рабов сделать нас царями народов.
Аполлодор с удивлением посмотрел взволнованному старику в лицо и спросил с недоверчивой улыбкой:
– Распятый назареянин был ложным Мессией, но когда появится истинный?
– Когда он появится? – вскричал рабби. – Когда? Разве я могу это сказать? Я знаю только одно. Червь теперь поднимает уже свое жало, чтобы ужалить пяту того, кто его попирает. Слыхал ли ты имя Бар-Кохба?
– Дядя, – прервал Бен-Иохай речь старого рабби, вставая со своего места, – не говори того, в чем ты можешь раскаяться.
– Не беспокойся, – возразил Гамалиил серьезно. – Эти люди здесь низвели божественное до степени человеческого; но они не предатели. – Затем он снова обратился к Аполлодору и сказал: – Сильные во Израиле воздвигли кумиры на нашем святом месте; они хотят снова принудить народ поклоняться этим богам; но мы позволим скорее сломить себе спину, чем согнуть ее.
– Вы снова замышляете большое восстание? – спросил александриец с беспокойством.
– Отвечай мне, слыхал ли ты имя Бар-Кохба?
– Да, как имя безрассудного вождя вооруженных банд.
– Он – герой, может быть, избавитель.
– Это для него ты поручил мне нагрузить мой корабль для перевозки зерна, отправляющийся в Яффу, мечами, щитами и наконечниками копий?
– Разве только одним римлянам позволительно носить оружие?
– Нет; но мне все-таки не годится снабжать друга оружием, когда он желает употребить его против сильнейшего, который, наверное, его уничтожит.
– Бог воинов сильнее тысячи легионов.
– Будь осторожен, дядя! – снова вскричал Бен-Иохай.
Гамалиил с гневом повернулся к племяннику; но прежде чем он мог отклонить предостережение молодого человека, он вздрогнул: дикий рев и грохот сильных ударов, поколебавших железные ворота дома, ворвались в залу и отразились громовым эхом от мраморных стен.
– Это нападение на мой дом! – вскричал Аполлодор.
– Это благодарность тех, для которых ты изменил богу твоих отцов, – сказал старик глухим голосом. Затем он поднял глаза и руки и вскричал: – Услышь меня, Адонаи! Я древен годами и созрел для могилы, но пощади этого человека, сжалься над ним!
Бен-Иохай, подобно своему дяде, поднял руки к небу, и его черные глаза сверкнули мрачным пламенем на бледном лице.
Молитва его и рабби Гамалиила была коротка, потому что опасность надвигалась все ближе и ближе.
Аполлодор ломал руки и ударял кулаком себе в лоб.
Все его движения были судорожны и порывисты. Страх совершенно лишил его прекрасной, сдержанной, спокойной манеры, которую он приобрел, живя среди своих эллинских сограждан. Он бросался во все стороны, перемешивал греческие проклятия и заклинания с призывами к богу своих отцов.
Он искал ключи от подземных комнат своего дома, но не находил; они хранились у ключника, и тот, подобно всем слугам Аполлодора, или развлекался на улице, или сидел в каком-нибудь кабаке.
Теперь в комнату стремительно вбежал недавно купленный еврейский повар, которому празднование в честь Диониса внушало омерзение, и, терзая волосы и бороду, закричал хриплым голосом:
– Филистимляне нападают на нас. Спаси нас, рабби, великий рабби! Возопи о нас к Господу, человек божий!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
– Прошу тебя, говори.
– Вы – евреи, но вы желали бы не быть ими и переносите свое происхождение как неизбежное зло. Только тогда, когда вы чувствуете сильную руку Всевышнего, вы признаете его и заявляете свое право на принадлежность к его избранному народу. При покойном течении повседневной жизни вы гордо причисляете себя к его врагам… Не прерывай меня и ответь мне откровенно на то, что я у тебя спрошу: в какую минуту своей жизни ты всего более чувствовал себя обязанным самой теплой благодарностью богу твоих отцов?
– К чему мне скрывать это? Тогда, когда моя дорогая, ныне покойная жена подарила мне первенца.
– И как вы назвали его?
– Но ты знаешь, что его зовут Вениамин.
– Как любимого сына праотца Иакова. Почему ты так назвал его? Потому, что в тот час, когда ты дал ему это имя, ты был тем, что ты есть; ты чувствовал благодарность за то, что тебе было даровано прибавить одно новое звено к цепи твоего рода; и ты был тогда настоящим евреем, и наш бог был несомненно, да, несомненно, также и твоим. Рождение твоего второго сына уже не так глубоко затронуло твою душу, и ты дал ему имя Теофил. Когда у тебя родился третий сын, ты уже не думал больше о боге твоих отцов, так как этот сын называется, по имени языческого идола, Гефестионом. Словом, вы – евреи, когда бог посылает вам какую-нибудь особенную милость или угрожает вам самыми тяжкими испытаниями; вы – язычники во всякое время, когда ваша тропа не ведет вас по высочайшим вершинам или по глубочайшим безднам человеческой жизни. Я не могу изменить вас; но жена сына моего брата, невестка Бен-Акибы, должна чувствовать себя и утром, и в полдень, и вечером дочерью своего народа. Я ищу для своего Исаака Ревекку, а не Йемену.
– Я не звал вас к нам, – возразил Аполлодор, – но если вы покинете нас завтра, то за вами последует наше глубокое уважение. Не считайте нас худшими, чем мы на самом деле, из-за того, что мы, может быть, больше, чем следовало бы, сжились с обычаями и образом мыслей народа, среди которого выросли и чувствуем себя хорошо. Мы знаем, как высоко стоит наша вера в сравнении с верою язычников. В сердце своем мы – евреи; но разве нам не следует стремиться, где и как только возможно, к изощренности, образованию и облагорожению нашего ума, созданного Господом, конечно, из не менее тонкого материала, чем ум других народов? И в какой школе можно воспитать мышление лучше и по более твердым законам, чем в нашей, – я разумею школу эллинских наставников? Познание высочайшего…
– Это познание, – воскликнул старик с жаром, размахивая руками, – познание высочайшего и всего, что только доступно исследованию чистейшей философии, что самые сильные и чистые из мыслителей, которых ты разумеешь, могут когда-нибудь узнать посредством серьезного и углубленного размышления, – все это каждый ребенок в нашем народе уже получил от своего бога в подарок. Сокровищами, которые ищут ваши мудрецы с таким трудом, мы уже обладаем в нашем писании, в наших заповедях, в нашем нравственном законе. Мы – народ из народов, первенцы Господа, и когда из нашей среды явится Мессия…
– Тогда, – прервал его Аполлодор, – исполнится то, чего я желаю вместе с Филоном: именно, чтобы мы были священниками и пророками для других народов. Тогда мы сделаемся поистине народом священнослужителей, призванных к тому, чтобы своими молитвами испрашивать для всех людей благословение Всевышнего. Для нас, для нас одних явится посланник божий, чтобы из рабов сделать нас царями народов.
Аполлодор с удивлением посмотрел взволнованному старику в лицо и спросил с недоверчивой улыбкой:
– Распятый назареянин был ложным Мессией, но когда появится истинный?
– Когда он появится? – вскричал рабби. – Когда? Разве я могу это сказать? Я знаю только одно. Червь теперь поднимает уже свое жало, чтобы ужалить пяту того, кто его попирает. Слыхал ли ты имя Бар-Кохба?
– Дядя, – прервал Бен-Иохай речь старого рабби, вставая со своего места, – не говори того, в чем ты можешь раскаяться.
– Не беспокойся, – возразил Гамалиил серьезно. – Эти люди здесь низвели божественное до степени человеческого; но они не предатели. – Затем он снова обратился к Аполлодору и сказал: – Сильные во Израиле воздвигли кумиры на нашем святом месте; они хотят снова принудить народ поклоняться этим богам; но мы позволим скорее сломить себе спину, чем согнуть ее.
– Вы снова замышляете большое восстание? – спросил александриец с беспокойством.
– Отвечай мне, слыхал ли ты имя Бар-Кохба?
– Да, как имя безрассудного вождя вооруженных банд.
– Он – герой, может быть, избавитель.
– Это для него ты поручил мне нагрузить мой корабль для перевозки зерна, отправляющийся в Яффу, мечами, щитами и наконечниками копий?
– Разве только одним римлянам позволительно носить оружие?
– Нет; но мне все-таки не годится снабжать друга оружием, когда он желает употребить его против сильнейшего, который, наверное, его уничтожит.
– Бог воинов сильнее тысячи легионов.
– Будь осторожен, дядя! – снова вскричал Бен-Иохай.
Гамалиил с гневом повернулся к племяннику; но прежде чем он мог отклонить предостережение молодого человека, он вздрогнул: дикий рев и грохот сильных ударов, поколебавших железные ворота дома, ворвались в залу и отразились громовым эхом от мраморных стен.
– Это нападение на мой дом! – вскричал Аполлодор.
– Это благодарность тех, для которых ты изменил богу твоих отцов, – сказал старик глухим голосом. Затем он поднял глаза и руки и вскричал: – Услышь меня, Адонаи! Я древен годами и созрел для могилы, но пощади этого человека, сжалься над ним!
Бен-Иохай, подобно своему дяде, поднял руки к небу, и его черные глаза сверкнули мрачным пламенем на бледном лице.
Молитва его и рабби Гамалиила была коротка, потому что опасность надвигалась все ближе и ближе.
Аполлодор ломал руки и ударял кулаком себе в лоб.
Все его движения были судорожны и порывисты. Страх совершенно лишил его прекрасной, сдержанной, спокойной манеры, которую он приобрел, живя среди своих эллинских сограждан. Он бросался во все стороны, перемешивал греческие проклятия и заклинания с призывами к богу своих отцов.
Он искал ключи от подземных комнат своего дома, но не находил; они хранились у ключника, и тот, подобно всем слугам Аполлодора, или развлекался на улице, или сидел в каком-нибудь кабаке.
Теперь в комнату стремительно вбежал недавно купленный еврейский повар, которому празднование в честь Диониса внушало омерзение, и, терзая волосы и бороду, закричал хриплым голосом:
– Филистимляне нападают на нас. Спаси нас, рабби, великий рабби! Возопи о нас к Господу, человек божий!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147