– Как они веселы, – сказал он, указывая на ликовавшую толпу. – Сегодня хозяева будут даже слегка им прислуживать. Для них только что начинается их лучший день в году; для нас же начался прекраснейший день в нашей жизни.
– Да, да, – отвечала Арсиноя и обвила обеими руками его сильную руку.
Затем она весело засмеялась, так как Поллукс заметил, что старая невольница прошла мимо них с опущенной головой и последовала за другой молодой парой.
– Я позову ее, – сказала Арсиноя.
– Нет, нет, оставь ее, – упрашивал художник, – те двое, что впереди, наверное больше нуждаются в ее охране, нежели мы.
– Как могла она принять вон того маленького человека за тебя? – засмеялась девушка.
– Если бы я был хоть немножко пониже! – отвечал Поллукс, вздыхая. – Подумай, какая масса жгучей любви и мучительного желания входит в такой длинный сосуд, как я.
Она ударила его по руке, и в наказание за это он быстро коснулся ее лба губами.
– Но здесь люди, – сказала она, отстраняясь.
– Не беда, они только позавидуют, – весело возразил он.
Улица была пройдена, и теперь они стояли перед каким-то садом.
Он принадлежал вдове Пудента. Поллукс знал это, так как владелица сада Павлина была сестрой архитектора Понтия и имела кроме этого великолепный дом в городе. Но неужели это возможно? Неужели их принесли сюда невидимые руки?
Ворота усадьбы были заперты. Скульптор разбудил привратника, сказал, что ему нужно, и привратник, получивший приказание впустить родных больной хотя бы и ночью, проводил его с Арсиноей до места, откуда можно было видеть яркий свет, мерцавший в домике вдовы Анны.
Луна освещала путь, усеянный раковинами; кусты и деревья сада бросали резко очерченные тени на освещенные площадки, море ярко сверкало. Привратник оставил двух счастливцев, как только они вошли в темную аллею. Поллукс, открыв свои объятия, сказал:
– Теперь еще один поцелуй, о котором я буду вспоминать, поджидая тебя.
– Теперь нет, – упрашивала девушка, – теперь, когда мы здесь, мне уже не до радости. Я беспрестанно думаю о бедной Селене.
– Против этого нельзя ничего возразить, – сказал покорно Поллукс. – Но я буду вознагражден, когда пройдет срок ожидания.
– Теперь уже нет! – вскричала Арсиноя, кинулась к нему на грудь и затем поспешила к дому.
Он последовал за нею, и когда она остановилась у одного ярко освещенного окна, приходившегося вровень с землей, то остановился и он.
Они вместе заглянули в высокую, обширную, чрезвычайно опрятную комнату, в которой была только одна дверь, выходившая в некрытые сени. Стены этой комнаты были окрашены в светло-зеленый цвет. Единственное украшение висело над дверью.
На заднем плане этой комнаты стояла кровать, на которой покоилась Селена. В нескольких шагах от нее сидела горбатая Мария и спала, а вдова Анна подошла к больной с мокрым компрессом и осторожно положила его ей на голову.
Поллукс подтолкнул локтем Арсиною и прошептал ей:
– Как лежит твоя сестра! Это спящая Ариадна, покинутая Дионисом. Какую боль она почувствует, когда проснется!
– Мне она кажется не такой бледной, как обыкновенно.
– Посмотри, как согнута ее рука и в каком красивом положении ее голова покоится на ладони!
– Теперь уходи! – тихо воскликнула Арсиноя. – Тебе не следует подсматривать здесь.
– Сейчас, сейчас. Если бы там лежала ты, никакое божество не сдвинуло бы меня с места. Как осторожно Анна снимает примочку с больной ноги! Даже с глазом нельзя было бы обращаться заботливей, чем эта матрона обращается с ногой Селены.
– Отойди назад; она смотрит прямо сюда.
– Чудное лицо! Может быть, это какая-нибудь Пенелопа; но в ее глазах есть что-то совсем особенное. Если бы мне пришлось опять лепить изображение Урании, созерцающей звезды, или Сафо, полную божественного вдохновения и смотрящую в поэтическом восторге на небо, я придал бы ее глазам именно это выражение. Она уже не очень молода, и, однако же, какое у нее лицо! Оно кажется мне похожим на небо, с которого ветер прогнал все облака.
– Серьезно говорю, уходи, – приказала Арсиноя и вырвала у него свою руку, которую он схватил опять.
Поллукс заметил, что ей не понравилась его похвала красоте другой женщины, и он, обняв ее, прошептал задабривающим тоном:
– Успокойся, дитя! Тебе нет равных в Александрии и нигде, где понимают греческий язык. Совершенно чистое небо, конечно, не кажется мне наиболее прекрасным. Один свет, одна синева – это не для художника. Истинную прелесть придают небесному своду несколько подвижных облачков, озаренных сменяющимися серебряными и золотыми лучами. И хотя твое лицо тоже походит на небо, но, право, в нем нет недостатка в грациозной, вечно изменчивой подвижности черт. Эта матрона…
– Посмотри, – прервала его Арсиноя, которая снова прильнула к нему. – Посмотри, с какою любовью Анна наклоняется над Селеной. Вот она тихо целует ее в лоб. Ни одна мать не может ухаживать за дочерью с большей нежностью. Я знаю ее уже давно. Она добра, очень добра; это трудно даже понять, так как она христианка.
– Крест вон там над дверью, – сказал Поллукс, – есть знак, по которому эти странные люди узнают один другого.
– Что означают голубь, рыба и якорь вокруг креста? – спросила Арсиноя.
– Это символические знаки из христианских мистерий, – отвечал Поллукс. – Я не понимаю их. Это жалкая мазня; последователи распятого бога презирают искусство, в особенности мое, так как всякие статуи богов им ненавистны.
– И между подобными нечестивцами есть такие хорошие люди! Я сейчас иду в дом. Вот Анна опять смачивает полотенце.
– И как бодра, как ласкова она при этом! Однако же все в этой большой чистой комнате какое-то чуждое, неуютное, непривлекательное; я не желал бы жить в ней.
– Почувствовал ли ты легкий запах лаванды, просачивающийся из окна?
– Давно. Вот твоя сестра шевелится и открывает глаза. Теперь она закрывает их снова!
– Вернись в сад и жди меня, – прибавила Арсиноя решительно. – Я только посмотрю, что с Селеной. Я не буду оставаться долго: отец хочет, чтобы я вернулась поскорей, и никто не может ухаживать за больной лучше Анны.
Девушка вырвала свою руку из руки друга и постучалась в дверь домика. Ей отворили, и вдова сама подвела Арсиною к постели сестры.
Поллукс сначала сел на скамейку в саду, но скоро опять вскочил и стал мерить большими шагами дорогу, по которой шел с Арсиноей. Какой-то каменный стол задержал его при этом хождении, и ему пришла фантазия перепрыгнуть через него. Идя мимо стола в третий раз, он стремительно перепрыгнул через него; но после этого сумасбродного поступка он тотчас остановился и пробормотал про себя: «Точно мальчишка!» И в самом деле он чувствовал себя счастливым ребенком.
Во время ожидания он сделался серьезнее и спокойнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147