а Мастор приглушенным голосом продолжал:
– Приходи завтра до восхода солнца на двор к мостильщикам. Там ты услышишь о том, кто утешает страждущих и обремененных.
Слуга императора опять взял поднос в обе руки и быстро удалился, но в глазах старика блеснула надежда. Он не ожидал счастья, но думал, что, может быть, существует средство переносить легче тяготы жизни.
Передав поднос кухонным рабам, Мастор возвратился к своему господину и подал ему письмо смотрителя.
Час был выбран неудачно для Керавна, потому что император находился в мрачном настроении. Он бодрствовал до утра, потом спал едва три часа и в эту минуту, сдвинув брови, сравнивал результаты наблюдений звездного неба, произведенных в эту ночь, с лежавшими перед ним астрономическими таблицами.
При этом он часто с неудовольствием потряхивал своей кудрявой головой; даже однажды бросил грифель, которым записывал вычисления на столе, откинулся назад на подушку дивана и обеими руками закрыл глаза.
Затем он снова начал записывать числа, и новый результат показался ему нисколько не утешительней прежнего.
Письмо Керавна давно уже лежало перед ним, когда он, взяв другую какую-то записку, наконец заметил его.
Он разорвал обертку, прочел письмо и затем отшвырнул его с гневом.
В другое время он с участием осведомился бы о страждущей девушке, посмеялся бы над чудаком или выдумал бы какую-нибудь шутку, чтобы попугать его или одурачить; но теперь его рассердили угрожающие слова смотрителя и усилили его антипатию к нему.
Соскучившись, он подозвал Антиноя, который мечтательно смотрел на гавань.
Любимец тотчас же подошел к императору.
Адриан посмотрел на него и сказал, покачав головой:
– И у тебя тоже такой вид, как будто угрожает несчастье. Не покрылось ли все небо облаками?
– Нет, господин. Над морем оно синее, но на юге собираются черные тучи.
– На юге? – спросил Адриан задумчиво. – Оттуда едва ли может угрожать нам что-нибудь дурное. Но оно идет, оно приближается, оно будет здесь, прежде чем мы успеем оглянуться.
– Ты так долго бодрствовал: это портит твое настроение.
– Настроение? Что есть настроение? – пробормотал Адриан про себя. – Настроение есть такое состояние, которое разом овладевает всеми движениями души, овладевает с основанием, а мое сердце сегодня парализовано опасением.
– Значит, ты видел на небе дурные знамения?
– В высшей степени дурные!
– Вы, мудрые люди, веруете в звезды, – сказал Антиной, – наверное, вы правы; но моя слабая голова не может понять, какое отношение может иметь их правильное движение по известным путям к моим непостоянным шатаниям туда и сюда.
– Сперва сделайся седым, – отвечал император. – Научись обнимать умом целостность Вселенной и только тогда говори об этих вещах, только тогда ты будешь в состоянии признать, что каждая часть всего сотворенного, самое великое и самое малое, тесно связаны между собою, действуют одно на другое и зависят друг от друга. Что есть и что будет в природе, что мы, люди, чувствуем, думаем и делаем, все это обусловлено вечными причинами, и то, что происходит от этих причин, демоны, стоящие между нами и божеством, обозначили золотыми письменами на голубом своде неба. Буквами этих письмен служат звезды, пути которых так же постоянны, как причины всего того, что есть и что случается.
– Вполне ли ты уверен, что никогда не ошибаешься в чтении этих письмен? – спросил Антиной.
– И я могу заблуждаться, – отвечал император, – но на этот раз я наверное не обманываюсь. Мне угрожает тяжкое бедствие. Это редкое, ужасающее, изумительное совпадение.
– Что?
– Я получил из проклятой Антиохии, откуда ко мне никогда не приходит ничего хорошего, одно изречение оракула, которое… из которого… Но к чему мне утаивать это от тебя? Там говорится, что в середине наступающего года меня постигнет и поразит тяжкое несчастье. И нынешней ночью… Посмотри со мною в эту таблицу! Вот здесь – дом смерти, вот здесь – планеты… Но что понимаешь ты в этих вещах! Словом, в эту ночь, в которую однажды уже произошло нечто страшное, звезды подтвердили слова зловещего оракула с такою ясностью, с такою несомненною достоверностью, как будто у них были языки и они кричали мне в ухо дурные предсказания. С такой перспективой перед глазами человек чувствует себя плохо. Что принесет нам середина нового года?
Адриан глубоко вздохнул, а Антиной подошел к нему, опустился перед ним на колени и спросил его детски скромным тоном:
– Смею ли я, бедное, глупое существо, научить великого мудреца, как обогатить ему жизнь хорошими шестью месяцами?
Император улыбнулся, как будто знал, что теперь последует; Антиной, ободрившись, продолжал:
– Предоставь будущему быть будущим. Что должно случиться, то случится, потому что и сами боги бессильны против судьбы. Когда дурное приближается, оно бросает перед собою черную тень. Ты обращаешь на нее внимание и позволяешь ей закрыть от тебя дневной свет; я же, мечтая, иду своей дорогой и замечаю несчастье только тогда, когда наталкиваюсь на него и оно поражает меня.
– И таким образом обеспечиваешь себе ряд неомраченных дней, – прервал Адриан своего любимца.
– Это я и хотел сказать.
– И твой совет хорош для тебя и для каждого другого прогуливающегося по ярмарке праздной жизни, – заметил император, – но человек, которому приходится вести миллионы над безднами, должен пристально подмечать и смотреть и вблизь и вдаль и не имеет права закрывать глаза, хотя бы он увидел даже нечто столь ужасное, как мне было суждено увидеть в эту ночь.
При этих словах в комнату вошел личный секретарь императора, Флегон, с новыми письмами из Рима и приблизился к повелителю. Он глубоко поклонился и спросил по поводу последних слов Адриана:
– Звезды тревожат тебя, цезарь?
– Они учат меня быть настороже, – отвечал Адриан.
– Будем надеяться, что они лгут, – сказал грек с веселой живостью. – Цицерон, конечно, был не совсем прав, не доверяя искусству звездочетов.
– Он был болтун, – возразил Адриан, нахмурившись.
– Но разве неверно, – спросил Флегон, – что если бы гороскопы, поставленные Гнею и Гаю, заслуживали доверия, то Гней и Гай должны были бы иметь одинаковые темпераменты и одинаковую судьбу, родись они случайно в один и тот же час?
– Вечно те же рассуждения, вечно тот же вздор! – прервал Адриан секретаря, раздраженный до гнева. – Говори, когда тебя спросят, и не пускайся в рассуждения о вещах, которых ты не понимаешь и которые тебя нисколько не касаются. Есть что-нибудь важное там, среди писем?
Антиной с удивлением посмотрел на императора. Почему его так возмутили возражения Флегона, между тем как на возражения его, Антиноя, он отвечал так ласково?
Адриан теперь не обращал на него внимания;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
– Приходи завтра до восхода солнца на двор к мостильщикам. Там ты услышишь о том, кто утешает страждущих и обремененных.
Слуга императора опять взял поднос в обе руки и быстро удалился, но в глазах старика блеснула надежда. Он не ожидал счастья, но думал, что, может быть, существует средство переносить легче тяготы жизни.
Передав поднос кухонным рабам, Мастор возвратился к своему господину и подал ему письмо смотрителя.
Час был выбран неудачно для Керавна, потому что император находился в мрачном настроении. Он бодрствовал до утра, потом спал едва три часа и в эту минуту, сдвинув брови, сравнивал результаты наблюдений звездного неба, произведенных в эту ночь, с лежавшими перед ним астрономическими таблицами.
При этом он часто с неудовольствием потряхивал своей кудрявой головой; даже однажды бросил грифель, которым записывал вычисления на столе, откинулся назад на подушку дивана и обеими руками закрыл глаза.
Затем он снова начал записывать числа, и новый результат показался ему нисколько не утешительней прежнего.
Письмо Керавна давно уже лежало перед ним, когда он, взяв другую какую-то записку, наконец заметил его.
Он разорвал обертку, прочел письмо и затем отшвырнул его с гневом.
В другое время он с участием осведомился бы о страждущей девушке, посмеялся бы над чудаком или выдумал бы какую-нибудь шутку, чтобы попугать его или одурачить; но теперь его рассердили угрожающие слова смотрителя и усилили его антипатию к нему.
Соскучившись, он подозвал Антиноя, который мечтательно смотрел на гавань.
Любимец тотчас же подошел к императору.
Адриан посмотрел на него и сказал, покачав головой:
– И у тебя тоже такой вид, как будто угрожает несчастье. Не покрылось ли все небо облаками?
– Нет, господин. Над морем оно синее, но на юге собираются черные тучи.
– На юге? – спросил Адриан задумчиво. – Оттуда едва ли может угрожать нам что-нибудь дурное. Но оно идет, оно приближается, оно будет здесь, прежде чем мы успеем оглянуться.
– Ты так долго бодрствовал: это портит твое настроение.
– Настроение? Что есть настроение? – пробормотал Адриан про себя. – Настроение есть такое состояние, которое разом овладевает всеми движениями души, овладевает с основанием, а мое сердце сегодня парализовано опасением.
– Значит, ты видел на небе дурные знамения?
– В высшей степени дурные!
– Вы, мудрые люди, веруете в звезды, – сказал Антиной, – наверное, вы правы; но моя слабая голова не может понять, какое отношение может иметь их правильное движение по известным путям к моим непостоянным шатаниям туда и сюда.
– Сперва сделайся седым, – отвечал император. – Научись обнимать умом целостность Вселенной и только тогда говори об этих вещах, только тогда ты будешь в состоянии признать, что каждая часть всего сотворенного, самое великое и самое малое, тесно связаны между собою, действуют одно на другое и зависят друг от друга. Что есть и что будет в природе, что мы, люди, чувствуем, думаем и делаем, все это обусловлено вечными причинами, и то, что происходит от этих причин, демоны, стоящие между нами и божеством, обозначили золотыми письменами на голубом своде неба. Буквами этих письмен служат звезды, пути которых так же постоянны, как причины всего того, что есть и что случается.
– Вполне ли ты уверен, что никогда не ошибаешься в чтении этих письмен? – спросил Антиной.
– И я могу заблуждаться, – отвечал император, – но на этот раз я наверное не обманываюсь. Мне угрожает тяжкое бедствие. Это редкое, ужасающее, изумительное совпадение.
– Что?
– Я получил из проклятой Антиохии, откуда ко мне никогда не приходит ничего хорошего, одно изречение оракула, которое… из которого… Но к чему мне утаивать это от тебя? Там говорится, что в середине наступающего года меня постигнет и поразит тяжкое несчастье. И нынешней ночью… Посмотри со мною в эту таблицу! Вот здесь – дом смерти, вот здесь – планеты… Но что понимаешь ты в этих вещах! Словом, в эту ночь, в которую однажды уже произошло нечто страшное, звезды подтвердили слова зловещего оракула с такою ясностью, с такою несомненною достоверностью, как будто у них были языки и они кричали мне в ухо дурные предсказания. С такой перспективой перед глазами человек чувствует себя плохо. Что принесет нам середина нового года?
Адриан глубоко вздохнул, а Антиной подошел к нему, опустился перед ним на колени и спросил его детски скромным тоном:
– Смею ли я, бедное, глупое существо, научить великого мудреца, как обогатить ему жизнь хорошими шестью месяцами?
Император улыбнулся, как будто знал, что теперь последует; Антиной, ободрившись, продолжал:
– Предоставь будущему быть будущим. Что должно случиться, то случится, потому что и сами боги бессильны против судьбы. Когда дурное приближается, оно бросает перед собою черную тень. Ты обращаешь на нее внимание и позволяешь ей закрыть от тебя дневной свет; я же, мечтая, иду своей дорогой и замечаю несчастье только тогда, когда наталкиваюсь на него и оно поражает меня.
– И таким образом обеспечиваешь себе ряд неомраченных дней, – прервал Адриан своего любимца.
– Это я и хотел сказать.
– И твой совет хорош для тебя и для каждого другого прогуливающегося по ярмарке праздной жизни, – заметил император, – но человек, которому приходится вести миллионы над безднами, должен пристально подмечать и смотреть и вблизь и вдаль и не имеет права закрывать глаза, хотя бы он увидел даже нечто столь ужасное, как мне было суждено увидеть в эту ночь.
При этих словах в комнату вошел личный секретарь императора, Флегон, с новыми письмами из Рима и приблизился к повелителю. Он глубоко поклонился и спросил по поводу последних слов Адриана:
– Звезды тревожат тебя, цезарь?
– Они учат меня быть настороже, – отвечал Адриан.
– Будем надеяться, что они лгут, – сказал грек с веселой живостью. – Цицерон, конечно, был не совсем прав, не доверяя искусству звездочетов.
– Он был болтун, – возразил Адриан, нахмурившись.
– Но разве неверно, – спросил Флегон, – что если бы гороскопы, поставленные Гнею и Гаю, заслуживали доверия, то Гней и Гай должны были бы иметь одинаковые темпераменты и одинаковую судьбу, родись они случайно в один и тот же час?
– Вечно те же рассуждения, вечно тот же вздор! – прервал Адриан секретаря, раздраженный до гнева. – Говори, когда тебя спросят, и не пускайся в рассуждения о вещах, которых ты не понимаешь и которые тебя нисколько не касаются. Есть что-нибудь важное там, среди писем?
Антиной с удивлением посмотрел на императора. Почему его так возмутили возражения Флегона, между тем как на возражения его, Антиноя, он отвечал так ласково?
Адриан теперь не обращал на него внимания;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147