– переспросил смотритель.
– Он сказал «может», – подтвердил раб.
Керавн испустил краткий возглас: «Вот как!..» – поправил золотой обруч на локонах, откинул голову назад, с глубоким вздохом скрестил руки на широкой груди и приказал негру: «Отвори дверь». Исполненный достоинства, он переступил порог. Затем, чтобы не нарушить правил вежливости, он поклонился в пространство и уже хотел начать в резких выражениях свой разговор, но взгляд на императора, блестящее убранство комнаты, явившееся в ней только со вчерашнего дня, а вероятно, также и далеко не приветливое ворчание собаки заставили его понизить тон.
Его раб вошел за ним и искал безопасного места между дверью и ложем; сам же Керавн, превозмогая свой страх перед Аргусом, прошел далеко в глубину комнаты.
Император поместился у подоконника, слегка опираясь ногою на шею собаки, и смотрел на Керавна как на какую-то замечательную диковинку. Взгляд его встретился с глазами дворцового смотрителя и показал тому, что он имеет дело с более важным лицом, чем ожидал. Но именно поэтому гордость Керавна, так сказать, поднялась на дыбы, и хотя не в таких резких словах, какими он первоначально думал высказать свое неудовольствие, но все-таки с напыщенным достоинством он спросил:
– Стою ли я перед новым гостем Лохиады, архитектором Клавдием Венатором из Рима?..
– Да, стоишь, – отвечал император и бросил искоса лукавый взгляд на Антиноя.
– Ты нашел ласковый прием в этом дворце, – продолжал Керавн, – подобно моим отцам, которые управляли им несколько столетий, я тоже умею свято чтить законы гостеприимства.
– Я изумлен древностью твоего рода и преклоняюсь перед твоим благонамеренным образом мыслей, – отвечал в том же тоне Адриан. – Что еще предстоит узнать нам от тебя?
– Я пришел сюда не для того, чтобы рассказывать истории, – отвечал Керавн, в котором поднялась желчь, так как ему показалось, что он заметил насмешливую улыбку на губах архитектора. – Я пришел сюда не затем, чтобы рассказывать истории, а с жалобой на то, что ты, будучи ласково принятым гостем, так мало стараешься охранить своих хозяев от вреда.
– Что это значит? – спросил Адриан, причем встал со своего сиденья и мигнул Антиною, чтобы тот крепко держал собаку, так как Аргус обнаруживал особенную антипатию к Керавну. Видимо, он чувствовал, что тот явился не для того, чтобы оказать его хозяину какую-нибудь любезность.
– Эта опасная, скалящая зубы собака принадлежит тебе? – спросил смотритель.
– Да.
– Сегодня утром она сбила с ног мою дочь и разбила драгоценный кувшин, который та несла.
– Я слышал об этом несчастье, – отвечал Адриан, – и много бы дал, чтобы его не случилось. За кувшин ты получишь богатое вознаграждение.
– Прошу тебя, к злу, которое постигло нас по твоей вине, не присоединять еще оскорблений. Отец, дочь которого подверглась нападению и ранена…
– Значит, Аргус все-таки укусил ее? – вскричал Антиной в испуге.
– Нет, – отвечал Керавн, – но ее голова и нога повреждены вследствие ее падения, и она сильно страдает.
– Это прискорбно; а так как я сам имею некоторые сведения во врачебном искусстве, то охотно попытаюсь оказать помощь бедной девушке.
– Я плачу настоящему лекарю, который лечит мое семейство, – отвечал смотритель, отклоняя предложение Адриана, – и пришел сюда просить или, говоря прямо, требовать…
– Чего?
– Во-первых, чтобы передо мной извинились.
– На это архитектор Клавдий Венатор всегда готов, если кто-нибудь потерпел вред от него самого или от его окружающих. Повторяю тебе, что я искренне огорчен случившимся и прошу тебя передать потерпевшей девушке, что ее горе – мое собственное горе. Чего ты желаешь еще?..
Черты Керавна прояснились при последних словах, и он отвечал менее раздраженным тоном, чем прежде:
– Я должен просить тебя привязать твою собаку, запереть или другим каким-нибудь способом сделать ее безвредною.
– Это слишком! – вскричал император.
– Это только справедливое требование, – решительно возразил Керавн. – Жизнь моя и моих детей находится в опасности, пока этот дикий зверь свирепствует на свободе.
Адриан ставил монументы своим издохшим собакам и лошадям, а его Аргус был ему не менее дорог, чем иным бездетным людям их четвероногие товарищи; поэтому требование смешного толстяка показалось ему дерзким и чудовищным, и он вскричал с негодованием:
– Вздор!.. За собакою будут присматривать, вот и все!..
– Ты посадишь ее на цепь!.. – потребовал Керавн, вращая зрачками. – Не то найдется кто-нибудь, кто сделает ее безвредною навсегда.
– Подлому убийце придется тогда плохо! – вскричал Адриан. – Что ты думаешь об этом, Аргус?
Собака поднялась при этих словах и схватила бы Керавна за горло, если бы ее господин и Антиной не удержали ее.
Керавн чувствовал, что Аргус угрожает ему, но в эту минуту он был в таком возбуждении, что скорее позволил бы растерзать себя, чем отступил бы. Он находился во власти гнева, возникшего из оскорбленной гордости.
– Значит, и меня в этом доме будут травить собакой?.. – спросил он вызывающим тоном и уперся руками в бока. – Все имеет свои границы, в том числе и мое терпение относительно гостя, который, несмотря на свой зрелый возраст, забывает всякое благоразумие. Я сообщу префекту Титиану, как ты ведешь себя здесь, и как только прибудет сюда император, он узнает!..
– Что?.. – засмеялся Адриан.
– Что ты позволяешь себе относительно меня.
– А до тех пор, – сказал император, – собака останется там, где была, и, конечно, под хорошим присмотром. Но позволь сказать тебе заранее, что Адриан так же любит собак, как и я, а ко мне он расположен еще больше, чем к собакам.
– Мы это увидим, – угрюмо проговорил Керавн. – Я или собака…
– Боюсь, что собаке будет оказано предпочтение.
– И этим поступком Рим совершит новое насилие!.. – вскричал Керавн, и лицо его при этом судорожно перекосилось. – Вы отняли Египет у Птолемеев…
– По уважительным основаниям, – прервал Адриан, – притом ведь это старая история.
– Право никогда не стареет, точно так же, как неоплаченный долг.
– Но оно исчезает вместе с лицами, которых оно касается. Как давно уже не существует ни одного из Лагидов!
– Вы думаете так потому, что вам кажется выгодным так думать, – возразил Керавн. – В человеке, который стоит здесь перед тобою, течет кровь македонских властителей этой страны. Мой старший сын носит имя Птолемея Гелиоса, в лице которого, по вашему мнению, умер последний из Лагидов.
– Добренький маленький слепой Гелиос, – вмешался черный раб, обыкновенно пользовавшийся именем несчастного малютки как щитом в тех случаях, когда его господин находился в опасном настроении духа.
– Значит, последний потомок Лага слеп!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
– Он сказал «может», – подтвердил раб.
Керавн испустил краткий возглас: «Вот как!..» – поправил золотой обруч на локонах, откинул голову назад, с глубоким вздохом скрестил руки на широкой груди и приказал негру: «Отвори дверь». Исполненный достоинства, он переступил порог. Затем, чтобы не нарушить правил вежливости, он поклонился в пространство и уже хотел начать в резких выражениях свой разговор, но взгляд на императора, блестящее убранство комнаты, явившееся в ней только со вчерашнего дня, а вероятно, также и далеко не приветливое ворчание собаки заставили его понизить тон.
Его раб вошел за ним и искал безопасного места между дверью и ложем; сам же Керавн, превозмогая свой страх перед Аргусом, прошел далеко в глубину комнаты.
Император поместился у подоконника, слегка опираясь ногою на шею собаки, и смотрел на Керавна как на какую-то замечательную диковинку. Взгляд его встретился с глазами дворцового смотрителя и показал тому, что он имеет дело с более важным лицом, чем ожидал. Но именно поэтому гордость Керавна, так сказать, поднялась на дыбы, и хотя не в таких резких словах, какими он первоначально думал высказать свое неудовольствие, но все-таки с напыщенным достоинством он спросил:
– Стою ли я перед новым гостем Лохиады, архитектором Клавдием Венатором из Рима?..
– Да, стоишь, – отвечал император и бросил искоса лукавый взгляд на Антиноя.
– Ты нашел ласковый прием в этом дворце, – продолжал Керавн, – подобно моим отцам, которые управляли им несколько столетий, я тоже умею свято чтить законы гостеприимства.
– Я изумлен древностью твоего рода и преклоняюсь перед твоим благонамеренным образом мыслей, – отвечал в том же тоне Адриан. – Что еще предстоит узнать нам от тебя?
– Я пришел сюда не для того, чтобы рассказывать истории, – отвечал Керавн, в котором поднялась желчь, так как ему показалось, что он заметил насмешливую улыбку на губах архитектора. – Я пришел сюда не затем, чтобы рассказывать истории, а с жалобой на то, что ты, будучи ласково принятым гостем, так мало стараешься охранить своих хозяев от вреда.
– Что это значит? – спросил Адриан, причем встал со своего сиденья и мигнул Антиною, чтобы тот крепко держал собаку, так как Аргус обнаруживал особенную антипатию к Керавну. Видимо, он чувствовал, что тот явился не для того, чтобы оказать его хозяину какую-нибудь любезность.
– Эта опасная, скалящая зубы собака принадлежит тебе? – спросил смотритель.
– Да.
– Сегодня утром она сбила с ног мою дочь и разбила драгоценный кувшин, который та несла.
– Я слышал об этом несчастье, – отвечал Адриан, – и много бы дал, чтобы его не случилось. За кувшин ты получишь богатое вознаграждение.
– Прошу тебя, к злу, которое постигло нас по твоей вине, не присоединять еще оскорблений. Отец, дочь которого подверглась нападению и ранена…
– Значит, Аргус все-таки укусил ее? – вскричал Антиной в испуге.
– Нет, – отвечал Керавн, – но ее голова и нога повреждены вследствие ее падения, и она сильно страдает.
– Это прискорбно; а так как я сам имею некоторые сведения во врачебном искусстве, то охотно попытаюсь оказать помощь бедной девушке.
– Я плачу настоящему лекарю, который лечит мое семейство, – отвечал смотритель, отклоняя предложение Адриана, – и пришел сюда просить или, говоря прямо, требовать…
– Чего?
– Во-первых, чтобы передо мной извинились.
– На это архитектор Клавдий Венатор всегда готов, если кто-нибудь потерпел вред от него самого или от его окружающих. Повторяю тебе, что я искренне огорчен случившимся и прошу тебя передать потерпевшей девушке, что ее горе – мое собственное горе. Чего ты желаешь еще?..
Черты Керавна прояснились при последних словах, и он отвечал менее раздраженным тоном, чем прежде:
– Я должен просить тебя привязать твою собаку, запереть или другим каким-нибудь способом сделать ее безвредною.
– Это слишком! – вскричал император.
– Это только справедливое требование, – решительно возразил Керавн. – Жизнь моя и моих детей находится в опасности, пока этот дикий зверь свирепствует на свободе.
Адриан ставил монументы своим издохшим собакам и лошадям, а его Аргус был ему не менее дорог, чем иным бездетным людям их четвероногие товарищи; поэтому требование смешного толстяка показалось ему дерзким и чудовищным, и он вскричал с негодованием:
– Вздор!.. За собакою будут присматривать, вот и все!..
– Ты посадишь ее на цепь!.. – потребовал Керавн, вращая зрачками. – Не то найдется кто-нибудь, кто сделает ее безвредною навсегда.
– Подлому убийце придется тогда плохо! – вскричал Адриан. – Что ты думаешь об этом, Аргус?
Собака поднялась при этих словах и схватила бы Керавна за горло, если бы ее господин и Антиной не удержали ее.
Керавн чувствовал, что Аргус угрожает ему, но в эту минуту он был в таком возбуждении, что скорее позволил бы растерзать себя, чем отступил бы. Он находился во власти гнева, возникшего из оскорбленной гордости.
– Значит, и меня в этом доме будут травить собакой?.. – спросил он вызывающим тоном и уперся руками в бока. – Все имеет свои границы, в том числе и мое терпение относительно гостя, который, несмотря на свой зрелый возраст, забывает всякое благоразумие. Я сообщу префекту Титиану, как ты ведешь себя здесь, и как только прибудет сюда император, он узнает!..
– Что?.. – засмеялся Адриан.
– Что ты позволяешь себе относительно меня.
– А до тех пор, – сказал император, – собака останется там, где была, и, конечно, под хорошим присмотром. Но позволь сказать тебе заранее, что Адриан так же любит собак, как и я, а ко мне он расположен еще больше, чем к собакам.
– Мы это увидим, – угрюмо проговорил Керавн. – Я или собака…
– Боюсь, что собаке будет оказано предпочтение.
– И этим поступком Рим совершит новое насилие!.. – вскричал Керавн, и лицо его при этом судорожно перекосилось. – Вы отняли Египет у Птолемеев…
– По уважительным основаниям, – прервал Адриан, – притом ведь это старая история.
– Право никогда не стареет, точно так же, как неоплаченный долг.
– Но оно исчезает вместе с лицами, которых оно касается. Как давно уже не существует ни одного из Лагидов!
– Вы думаете так потому, что вам кажется выгодным так думать, – возразил Керавн. – В человеке, который стоит здесь перед тобою, течет кровь македонских властителей этой страны. Мой старший сын носит имя Птолемея Гелиоса, в лице которого, по вашему мнению, умер последний из Лагидов.
– Добренький маленький слепой Гелиос, – вмешался черный раб, обыкновенно пользовавшийся именем несчастного малютки как щитом в тех случаях, когда его господин находился в опасном настроении духа.
– Значит, последний потомок Лага слеп!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147