Предназначенный для широкой публики.
– Говорят, многие из вас становятся предателями. Якобы двадцать процентов преступлений в Протекторате совершается отступниками-посланниками. Это правда?
– Точное процентное соотношение? – Отвернувшись, я уставился на дождь. – Не знаю. Но многие из нас находятся по ту сторону закона. После ухода из Корпуса заняться особенно нечем. Нас не пускают ни на одну должность, которая может привести к влиянию или силе. На большинстве планет нам законодательно запрещено занимать государственные посты. Чрезвычайным посланникам никто не верит, а это значит, нам нельзя рассчитывать на повышение по службе. Никаких перспектив. Ни займов, ни кредита.
Я снова повернулся к ней.
– А то, чему нас учили, настолько похоже на преступление, что разницы почти никакой. Только совершать преступления проще. Вероятно, вам известно, что преступники в большинстве своем люди ограниченные. Даже организованные преступные синдикаты в сравнении с Корпусом лишь уличные банды. Завоевать уважение нам очень просто. А когда последние десять лет ты провел, надевая и снимая оболочки, остывая в хранилище и живя в виртуальности, наказание, которым стращают правоохранительные органы, перестает пугать.
Некоторое время мы стояли молча.
– Извините, – наконец сказала женщина.
– Не надо. Любой, ознакомившийся с досье на меня…
– Я имела в виду не это.
– А. – Я посмотрел на зажатый в руке диск. – Что ж, если вы хотели в чем-то покаяться, смею заверить, вы это сделали. И, поверьте мне, оставаться совершенно чистым не удается никому. Единственное место, где можно этого добиться, – холодильник.
– Да, знаю.
– Ну, тогда все. Хотя мне хотелось бы узнать ещё кое-что…
– Что?
– Салливан сегодня на службе?
– Когда я уходила, он как раз заступал на дежурство.
– И когда он сегодня освободится?
– Обычно это происходит около семи. – Она сжала губы. – Что вы собираетесь делать?
– Я хочу задать ему несколько вопросов, – честно сказал я.
– А если он вам не ответит?
– Как вы сами сказали, Салливан – человек неглупый. – Я убрал диск в карман куртки. – Спасибо за помощь, доктор. Я бы посоветовал вам в семь вечера находиться где-нибудь подальше от своей работы. Ещё раз огромное вам спасибо.
– Как я уже говорила, мистер Ковакс, я делаю это для себя.
– Я имел в виду не это, доктор.
– О!
Я прикоснулся к её плечу и быстро отступил прочь, под дождь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
За несколько десятилетий сидевшие протерли на дереве скамейки удобные углубления под ягодицы; аналогичным образом были обработаны и подлокотники. Уютно устроившись в анатомических изгибах, я закинул ноги на край скамейки, ближайшей к двери, за которой наблюдал, и погрузился в изучение надписей, вырезанных на скамье. За долгую дорогу пешком почти через весь город я промок насквозь, но зал был приятно натоплен, а дождь теперь бессильно барабанил по длинным прозрачным плитам островерхой крыши высоко над головой. Через какое-то время появившийся робот-уборщик размером с собаку вытер грязные следы с пола из расплавленного стекла. Я лениво проследил за тем, как исчезли все воспоминания о моем появлении здесь.
Было бы просто бесподобно, если бы так же легко можно было стереть электронные следы. Но, увы, такое по силам лишь легендарным героям минувших эпох.
Робот-уборщик уехал, и я вернулся к изучению наскальной живописи. Большинство надписей было на амеранглике и испанском; эти старые шутки я уже видел в сотне подобных мест: «Carbon Modificado!», «Без оболочки ты никто» и древняя хохма «Здесь был видоизмененный абориген». Но на обратной стороне спинки, вырезанная вверх ногами, крошечным островком спокойствия в море бушующей злости и раненой гордости красовалась странная строчка, выведенная японской катаканой:
«Натяни новую плоть подобно взятым напрокат перчаткам
И снова сожги свои пальцы».
Судя по всему, автору этих стихов, чтобы вырезать надпись, пришлось перевеситься через спинку, и все же каждый иероглиф был выполнен с тщательным изяществом. Я долго разглядывал вырезанные значки, а тем временем у меня в сознании натянутыми струнами звучали воспоминания с Харлана.
Из размышлений меня вывел внезапный взрыв плача. Молодая чёрнокожая женщина и двое детей, тоже чёрнокожих, изумленно таращились на стоявшего перед ними сутулого белого мужчину средних лет в стандартном комбинезоне ООН. Воссоединение семьи. На лице женщины был написан шок; она ещё не до конца осознала случившееся. А младшая из детей, девочка четырех лет, похоже, вообще ничего не поняла. Она смотрела на белого мужчину невидящим взглядом, беззвучно повторяя губами один и тот же вопрос: «Где папочка? Где папочка?» Лицо мужчины блестело в проникающем сквозь прозрачную крышу свете – судя по всему, он плакал не переставая с тех пор, как его извлекли из резервуара.
Я смущенно отвернулся. Мой собственный отец, выпущенный из хранения, прошел мимо ожидавших родственников и ушел из нашей жизни. Мы так и не узнали, в какой он был оболочке, хотя значительно позже я пришел к выводу, что мать что-то заподозрила – по смущенно отведенному взгляду, отголоску осанки или походки. Не знаю, то ли отец стыдился встретиться с нами, то ли, что гораздо более вероятно, просто не мог прийти в себя от радости по поводу того, что обменял свое тело, насквозь пропитанное алкоголем, на новую приличную оболочку и уже мечтал о новых городах и новых женщинах. Мне тогда было десять лет. Я понял, в чем дело, только тогда, когда служащие выпроводили нас из хранилища, собираясь закрыться на ночь. Мы пробыли там с полудня.
Старшим смены был пожилой мужчина, добродушный и умиротворенный. Перед тем как проводить нас к двери, он положил мне руку на плечо и сказал что-то ласковое. Затем старик кивнул матери и пробормотал что-то официальное, позволившее ей сохранить в целости плотину самообладания.
Вероятно, ему каждую неделю приходилось видеть нечто подобное.
Чтобы хоть чем-нибудь заполнить рассудок, я выучил наизусть код местонахождения, данный Ортегой, затем оторвал от пачки сигарет кусок с этими цифрами и съел его.
Моя одежда почти успела высохнуть, когда из дверей, ведущих внутрь хранилища, появился Салливан и начал спускаться по лестнице. Его щуплое тело было укутано в длинный серый плащ, а на голове надета шляпа такого вида, какого мне ещё не доводилось видеть в Бей-Сити. Его лицо, приближенное нейрохимией, выглядело бледным и усталым. Чуть развернувшись, я провел кончиками пальцев по лежащему в кобуре «Филипсу». Салливан шёл прямо, но, увидев распростертое на скамейке тело, презрительно поджал губы и изменил курс, обходя, как он решил, бывшего клиента заведения, вернувшегося, чтобы устроить скандал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
– Говорят, многие из вас становятся предателями. Якобы двадцать процентов преступлений в Протекторате совершается отступниками-посланниками. Это правда?
– Точное процентное соотношение? – Отвернувшись, я уставился на дождь. – Не знаю. Но многие из нас находятся по ту сторону закона. После ухода из Корпуса заняться особенно нечем. Нас не пускают ни на одну должность, которая может привести к влиянию или силе. На большинстве планет нам законодательно запрещено занимать государственные посты. Чрезвычайным посланникам никто не верит, а это значит, нам нельзя рассчитывать на повышение по службе. Никаких перспектив. Ни займов, ни кредита.
Я снова повернулся к ней.
– А то, чему нас учили, настолько похоже на преступление, что разницы почти никакой. Только совершать преступления проще. Вероятно, вам известно, что преступники в большинстве своем люди ограниченные. Даже организованные преступные синдикаты в сравнении с Корпусом лишь уличные банды. Завоевать уважение нам очень просто. А когда последние десять лет ты провел, надевая и снимая оболочки, остывая в хранилище и живя в виртуальности, наказание, которым стращают правоохранительные органы, перестает пугать.
Некоторое время мы стояли молча.
– Извините, – наконец сказала женщина.
– Не надо. Любой, ознакомившийся с досье на меня…
– Я имела в виду не это.
– А. – Я посмотрел на зажатый в руке диск. – Что ж, если вы хотели в чем-то покаяться, смею заверить, вы это сделали. И, поверьте мне, оставаться совершенно чистым не удается никому. Единственное место, где можно этого добиться, – холодильник.
– Да, знаю.
– Ну, тогда все. Хотя мне хотелось бы узнать ещё кое-что…
– Что?
– Салливан сегодня на службе?
– Когда я уходила, он как раз заступал на дежурство.
– И когда он сегодня освободится?
– Обычно это происходит около семи. – Она сжала губы. – Что вы собираетесь делать?
– Я хочу задать ему несколько вопросов, – честно сказал я.
– А если он вам не ответит?
– Как вы сами сказали, Салливан – человек неглупый. – Я убрал диск в карман куртки. – Спасибо за помощь, доктор. Я бы посоветовал вам в семь вечера находиться где-нибудь подальше от своей работы. Ещё раз огромное вам спасибо.
– Как я уже говорила, мистер Ковакс, я делаю это для себя.
– Я имел в виду не это, доктор.
– О!
Я прикоснулся к её плечу и быстро отступил прочь, под дождь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
За несколько десятилетий сидевшие протерли на дереве скамейки удобные углубления под ягодицы; аналогичным образом были обработаны и подлокотники. Уютно устроившись в анатомических изгибах, я закинул ноги на край скамейки, ближайшей к двери, за которой наблюдал, и погрузился в изучение надписей, вырезанных на скамье. За долгую дорогу пешком почти через весь город я промок насквозь, но зал был приятно натоплен, а дождь теперь бессильно барабанил по длинным прозрачным плитам островерхой крыши высоко над головой. Через какое-то время появившийся робот-уборщик размером с собаку вытер грязные следы с пола из расплавленного стекла. Я лениво проследил за тем, как исчезли все воспоминания о моем появлении здесь.
Было бы просто бесподобно, если бы так же легко можно было стереть электронные следы. Но, увы, такое по силам лишь легендарным героям минувших эпох.
Робот-уборщик уехал, и я вернулся к изучению наскальной живописи. Большинство надписей было на амеранглике и испанском; эти старые шутки я уже видел в сотне подобных мест: «Carbon Modificado!», «Без оболочки ты никто» и древняя хохма «Здесь был видоизмененный абориген». Но на обратной стороне спинки, вырезанная вверх ногами, крошечным островком спокойствия в море бушующей злости и раненой гордости красовалась странная строчка, выведенная японской катаканой:
«Натяни новую плоть подобно взятым напрокат перчаткам
И снова сожги свои пальцы».
Судя по всему, автору этих стихов, чтобы вырезать надпись, пришлось перевеситься через спинку, и все же каждый иероглиф был выполнен с тщательным изяществом. Я долго разглядывал вырезанные значки, а тем временем у меня в сознании натянутыми струнами звучали воспоминания с Харлана.
Из размышлений меня вывел внезапный взрыв плача. Молодая чёрнокожая женщина и двое детей, тоже чёрнокожих, изумленно таращились на стоявшего перед ними сутулого белого мужчину средних лет в стандартном комбинезоне ООН. Воссоединение семьи. На лице женщины был написан шок; она ещё не до конца осознала случившееся. А младшая из детей, девочка четырех лет, похоже, вообще ничего не поняла. Она смотрела на белого мужчину невидящим взглядом, беззвучно повторяя губами один и тот же вопрос: «Где папочка? Где папочка?» Лицо мужчины блестело в проникающем сквозь прозрачную крышу свете – судя по всему, он плакал не переставая с тех пор, как его извлекли из резервуара.
Я смущенно отвернулся. Мой собственный отец, выпущенный из хранения, прошел мимо ожидавших родственников и ушел из нашей жизни. Мы так и не узнали, в какой он был оболочке, хотя значительно позже я пришел к выводу, что мать что-то заподозрила – по смущенно отведенному взгляду, отголоску осанки или походки. Не знаю, то ли отец стыдился встретиться с нами, то ли, что гораздо более вероятно, просто не мог прийти в себя от радости по поводу того, что обменял свое тело, насквозь пропитанное алкоголем, на новую приличную оболочку и уже мечтал о новых городах и новых женщинах. Мне тогда было десять лет. Я понял, в чем дело, только тогда, когда служащие выпроводили нас из хранилища, собираясь закрыться на ночь. Мы пробыли там с полудня.
Старшим смены был пожилой мужчина, добродушный и умиротворенный. Перед тем как проводить нас к двери, он положил мне руку на плечо и сказал что-то ласковое. Затем старик кивнул матери и пробормотал что-то официальное, позволившее ей сохранить в целости плотину самообладания.
Вероятно, ему каждую неделю приходилось видеть нечто подобное.
Чтобы хоть чем-нибудь заполнить рассудок, я выучил наизусть код местонахождения, данный Ортегой, затем оторвал от пачки сигарет кусок с этими цифрами и съел его.
Моя одежда почти успела высохнуть, когда из дверей, ведущих внутрь хранилища, появился Салливан и начал спускаться по лестнице. Его щуплое тело было укутано в длинный серый плащ, а на голове надета шляпа такого вида, какого мне ещё не доводилось видеть в Бей-Сити. Его лицо, приближенное нейрохимией, выглядело бледным и усталым. Чуть развернувшись, я провел кончиками пальцев по лежащему в кобуре «Филипсу». Салливан шёл прямо, но, увидев распростертое на скамейке тело, презрительно поджал губы и изменил курс, обходя, как он решил, бывшего клиента заведения, вернувшегося, чтобы устроить скандал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146