ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Как бы снова воскресли роковые дни Куру, освещая мрачные сцены невыносимых страданий. Этих триста тридцать депортированных, с которыми обращались во Франции как с преступниками, при отплытии из Рошфора запихнули в корабельные трюмы. В бесконечно долгие часы перехода они испытывали неимоверные муки голода и жаждыnote 353. По прибытии на Кайеннский рейд многие оказались мертвы. На берег выгрузили большое количество находящихся при смерти людей, их срочно препроводили в больницы, и сто шестьдесят человек скончались от ностальгии и от перенесенных длительных лишений.
Некоторые, среди них Пишегру, Рамель, Бартелеми, Виллят, Обри, Доссонвиль, Деларю, Летелье, смогли бежать и добрались до Соединенных Штатов Америки. Барбе-Марбуа и Ляффон-Лядеба получили вызов во Францию. Ничего удивительного, что столь длительные мучения во время морского перехода с последующим пребыванием в гвианской тюрьме обозлили даже наиболее закаленные натуры, сохранившие печальные и болезненные воспоминания о равноденственных берегах, о местах, где выпало на их долю столько страданий. Месье Барбе-Марбуа был среди прочих яростным противником Гвианы, и его заявления, сделанные с высокой трибуны Палаты пэровnote 354, имели значительное влияние на современников.
Как бы там ни было, важно подчеркнуть, что колонизация не входила в планы Директории. И если результаты предпринятых ею жестоких мер столь плачевны, то не стоит винить в этом климат.
Девяносто лет минуло после этих событий. Положение колонии намного улучшилось, хотя до идеального ему далеко. Но мы вправе себя спросить, почему ни время, ни опыт не смогли полностью разрушить все еще бытующую репутацию «гиблого места», которая столь прочно и столь несправедливо закрепилась за Гвианой…
Я же хочу, насколько позволят мои силы, побороть этот досаднейший предрассудок, реабилитировать в глазах неосведомленных сограждан ту страну, которую люблю, изобилие и красоту которой я имел возможность узнать. Да будет же услышан мой слабый голос! Да посчастливится мне вложить свой камень в ту постройку, которую возводят там отважные люди, умеющие трудиться и надеяться. Это станет лучшей наградой для скромного гражданина, у которого нет других побуждений, кроме пламенного патриотизма.
ГЛАВА 4

Письмо из Франции. — Робинзон в Париже. — Мансарда на улице Сен-Жак. — Материнская тревога. — Переезд через океан. — Колониальная навигация. — Двойной удар. — Багаж без владельца. — Освобожденный каторжник. — После двадцатилетнего отсутствия! — Наводнение.
«Париж, 15 июля 187…
Дорогие родители, дорогие братья!
Английский почтовый пароход отплывает завтра из Саутгемптона в Гвиану. Через двадцать два дня шхуна «Maroni-Packet», заменившая с недавних пор нашу «Tropic-Bird», отправится из Суринама к Марони. Восемь дней спустя это письмо настигнет вас в селении «Полуденная Франция». Оно опередит нас на три недели. Наконец-то! Я снова увижу вас после этого бесконечного десятимесячного отсутствия. И меня, и Никола охватила предотъездная лихорадка. Она не так опасна, как в девственном лесу, но все же трясет нас здорово.
Хватит с меня Парижа, хоть я и полюбил его за это время. Прихожу к выводу, что предпочел бы находиться здесь, но только в том случае, если бы меня не ждали девственные леса. Мне нужна либо самая совершенная цивилизация, либо природа в своем диком, первозданном виде — середины не признаю. Я быстро привык к новой жизни и быстро исчерпал запас удивления. Но каким бы я чувствовал себя затерянным в этом огромном людском муравейнике, где иностранец еще более одинок, чем в наших лесах, если бы не было у меня надежного гида, нашего славного Никола.
Как настоящего дикаря, меня буквально выводил из себя неумолчный шум большого города. Я только и видел, что огромные дома, громоздившиеся друг на дружку, подобно нашим деревьям-великанам, толпы озабоченных людей, похожие на муравьев-маниок, да орущих на улицах работяг, что заглушили бы обезьян-ревунов. Невозможно ничего рассмотреть из-за этой толпы, множества экипажей, пыли, грязи, мигающих огней, забитых до отказа улиц. Нет, никогда европеец не окажется в таком затруднении среди пяти миллионов гектаров девственного леса, в каком я оказался по прибытии в Париж.
К счастью, повторяю, у меня был Никола, самый надежный компас для путника. И теперь ваш маленький дикарь умеет садиться в поезд как местный житель, он больше не боится трамваев и при виде электрического света уже не издает воплей. Он побывал в Лувре note 355 , поработал в Национальной библиотеке, прослушал несколько лекций в Горном институте, пополнил свои знания в Музее естественной истории и пробежал галопом уж не знаю какое количество самых разных магазинов. Наши покупки наконец совершены, и я везу с собой целый склад книг, оружия, одежды и всякого оборудования, не забыв, разумеется, о сельскохозяйственном инвентаре и машинах, необходимых для наших будущих горнорудных разработок. Все это подготовлено к отправке морем. Мы наняли трехмачтовик. Я не мелочился, и вы будете довольны. Впрочем, мы строго придерживались инструкции, согласно которой следует тратить больше, чтобы выиграть время.
Дело сделано, мы возвращаемся. Ей-богу, тоска по дому охватывает меня все больше и больше. И Никола тоже. Он мечтает вас обнять и полакомиться копченой аймарой. Здесь водятся только пескари, и нет никакой возможности «опьянить» Сену с помощью нику… note 356 Жара стоит адская. Асфальт размягчился, так что остаются вмятины от каблуков. Пот льется градом. Тридцать семь градусов в тени! И кто-то еще полагает, будто Гвиана с ее средней температурой в 27° — сущий ад для европейцев! Правда, в январе у нас было пятнадцать градусов ниже нуля, с противным снегом и льдом. Ангоссо очень бы смеялся, увидев меня в шубе с воротником из выдры, в подбитой мехом шапке и подпоясанного словно эскимос. Ненавижу зиму, я задыхаюсь в примитивных хижинах, которые называются гостиничными номерами. А эти рестораны!
О, милое мое домашнее житье, с задушевными беседами, искренними излияниями! Оно дает такую полную и здоровую радость! А впереди еще три недели ожидания… И надо преодолеть две тысячи лье, чтобы вновь изведать это счастье!
У Никола, который читает это письмо через мое плечо, покраснели глаза от слез при мысли о всех вас. Он настолько забылся, что бормочет по-креольски, как некогда наш добрый Казимир: «Истинная правда, так оно и есть…»
Что касается меня, то мою грудь теснит, дыхание перехватывает, и в глазах все плывет, когда я воскрешаю в памяти ваши лица и произношу вслух имена, чтобы создать на какое-то мгновение иллюзию вашего присутствия. Мама, папа, Анри, Эдмон, Эжен, я вижу вас, говорю с вами, слышу ваши голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171