Будьте прокляты, белые, погубившие лес и укравшие тайну золота! Я вас презираю и ухожу из жизни!..
Вождь арамишо стремительно поднес руку к лицу и рухнул на груду трупов.
При свете костров Робен и Анри узнали единственного уцелевшего в этой драме. Несчастный страдалец, чьи ноги превратились в два ужасных черных обрубка, был тот самый незнакомец, который проник в их жилище под видом англичанина.
Отбросив всякое злопамятство, видя в человеке, который еще накануне покушался на их жизнь, только тяжело страдающего мученика, они освободили его от уз, соорудили импровизированные носилки и отнесли в поселок. На складе было много хлопка нового урожая, им плотно укутали искалеченные ноги. Боль стала меньше терзать раненого, и душераздирающие стенания поутихли.
Это был мужчина в цветущем возрасте, с живыми глазами, виски у него слегка серебрились. Лицо, все еще искаженное страданием, однако заурядно правильное, казалось на первый взгляд невыразительным и бесцветным. Но стоило приглядеться внимательнее, как в малоподвижном обличье проступала маска, способная принимать любые очертания, копировать индивидуальности, скрывавшая подлинный актерский талант. Он ничуть не походил на трех персонажей, которых воспроизвел с неподражаемым искусством. Даже теперь, представ в природном виде, его физиономия инстинктивно пыталась перевоплотиться в чью-то постороннюю, неведомую сущность.
Время от времени сардоническая гримасаnote 445 искажала его рот, морщинила кожу вокруг глаз, когда его острый взгляд падал на робинзонов, с любопытством изучавших необычный экземпляр человеческой породы. Но он пересилил себя и глухо сказал:
— Прошу вас, дайте мне тафии!
Странное дело, и этот невнятный голос удивительно подходил к бесцветному лицу. Его речь, лишенная красок, как и внешность, могла волшебно видоизменяться по его желанию.
— Тафия! — с живостью возразил Робен. — Даже не думайте об этом!
— Я ведь не ребенок, не правда ли, и не питаю ни малейших иллюзий относительно того, что меня ждет. Знаю, что я погиб безвозвратно.
Инженер пытался протестовать:
— Надежда на выздоровление всегда остается…
— Оставьте! Если бы даже я и выздоровел, то лишь для того, чтобы меня выдали властям этой страны. Они шутить не любят, гвианские власти…
— Но мы не доносчики, — с достоинством заявил Робен, — и не палачи!
— Пусть будет по-вашему. Но жизнь, которую вы сохранили бы моему искалеченному телу, станет лишь постоянным мучением, а у меня даже нет револьвера, чтобы пустить пулю в лоб. К счастью, жить мне остается недолго. Вижу, однако, что вы не прочь узнать кое-что обо мне. Например, по какому стечению обстоятельств я очутился здесь… Ну, послушайте… Эта история немного похожа на вашу, она должна вас заинтересовать.
Робен подал знак индийскому кули, и тот принес бутылку старого рома. Незнакомец жадно отхлебнул большой глоток. Алкоголь сразу его оживил, он как будто забыл на минуту о боли.
— Еще три года тому назад, — раздался глухой, невнятный голос, — я был освобожденным каторжником в Сен-Лоране. Причина, из-за которой я попал в тюрьму, не имеет значения. Отбыв срок, я отпахал еще столько же — пять лет, вольным поселенцем, вернулся в Европу. Жил, как и большинство бывших каторжников… в постоянной войне с обществом. Естественно, водил дружбу с воровской компанией, прозябал, как весь трудовой люд, поджидая счастливого случая разбогатеть. И такой шанс представился в Париже благодаря вашему сыну и его компаньону, которые попались на моей дороге.
Однажды вечером я торчал в кафе «Верона», где любят собираться члены гвианского землячества. Прислушивался к разговорам, как человек, постоянно озабоченный поиском документов. Слова о золоте, приисках, рудных жилах заставили меня навострить уши. Речь шла о миллионах, обсуждались многообещающие дела, сулившие сказочную прибыль.
«Вот это мне подходит, — сказал я про себя. — Надо пристроиться к лакомому пирожку…»
Я проследил за этими людьми. Узнал, где они живут, выяснил имена, обстоятельства жизни, короче, все, что меня интересовало, и стал тенью ничего не подозревавших дельцов: удалось внедрить одного из моих дружков в их компанию. Это, заметьте, детские штучки для нашего брата, отбывшего срок. Итак, я уже знал достаточно много. Снабженный приличной суммой, которую выдал мне наш банкир, я без колебаний отправился изучать местные условия и прибыл сюда за два месяца до возвращения ваших путешественников.
Поначалу мне везло, как избалованному ребенку. Случай мне благоприятствовал, хотя я научился обходиться без его вмешательства. Я бродил под видом изыскателя в районе водопада Гермина, когда судьба свела меня с давним товарищем по каторге, с этим беднягой Бонне, чью ужасную смерть вы наблюдали.
Десять лет назад Бонне бежал из заключения, был пойман и осужден пожизненно. Однако он совершил повторный побег и к нашей встрече уже три года жил среди индейцев, полностью переняв их нравы и обычаи. Мы рассказали друг другу о своих делах без утайки, с той откровенностью, которая свойственна бывшим товарищам по несчастью. Бонне уже изрядно хлебнул первобытной жизни, он признался, что главным поводом его бегства к индейцам арамишо стал поиск огромного сокровища, принадлежавшего этому племени. В существовании богатства он когда-то имел случай убедиться.
Но у меня было для него предложение получше. Я рассказал о деле, связанном с вами. Мы быстро поладили. Завербовать индейцев было делом нетрудным. Эти потомки вымершего племени питали к белым непримиримую ненависть. Мы выразили такие же чувства и торжественно поклялись помогать индейцам истреблять белое племя. Вы понимаете меня с полуслова, не так ли?.. Речь шла о том, чтобы вырезать всех вас с помощью индейцев, завладеть вашими правами на собственность, захватить золотой прииск, короче, полностью перевоплотиться в вас и стать честными золотоискателями, разумеется, освободившись от индейских союзников…
Цинизм этого человека, столь хладнокровно говорившего о «деле», для исполнения которого убийство служило главным способом действия, вызвал среди слушателей ропот возмущения и гнева.
А раненый отхлебнул еще спиртного и продолжал как ни в чем не бывало, не обращая внимания на произведенный эффект:
— Краснокожие действительно были отличными помощниками, без предрассудков, и располагали методами действий необычными, но безотказными. Они беспрекословно повиновались своему вождю, ну прямо как сектанты горного старца. Вообще суеверия и фанатизм занимают огромное место в их жизни, я бы даже сказал, что наряду с ненавистью к белым это их главная особенность.
Эти суеверия успешно использовались против ваших рабочих, ибо те их вполне разделяли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Вождь арамишо стремительно поднес руку к лицу и рухнул на груду трупов.
При свете костров Робен и Анри узнали единственного уцелевшего в этой драме. Несчастный страдалец, чьи ноги превратились в два ужасных черных обрубка, был тот самый незнакомец, который проник в их жилище под видом англичанина.
Отбросив всякое злопамятство, видя в человеке, который еще накануне покушался на их жизнь, только тяжело страдающего мученика, они освободили его от уз, соорудили импровизированные носилки и отнесли в поселок. На складе было много хлопка нового урожая, им плотно укутали искалеченные ноги. Боль стала меньше терзать раненого, и душераздирающие стенания поутихли.
Это был мужчина в цветущем возрасте, с живыми глазами, виски у него слегка серебрились. Лицо, все еще искаженное страданием, однако заурядно правильное, казалось на первый взгляд невыразительным и бесцветным. Но стоило приглядеться внимательнее, как в малоподвижном обличье проступала маска, способная принимать любые очертания, копировать индивидуальности, скрывавшая подлинный актерский талант. Он ничуть не походил на трех персонажей, которых воспроизвел с неподражаемым искусством. Даже теперь, представ в природном виде, его физиономия инстинктивно пыталась перевоплотиться в чью-то постороннюю, неведомую сущность.
Время от времени сардоническая гримасаnote 445 искажала его рот, морщинила кожу вокруг глаз, когда его острый взгляд падал на робинзонов, с любопытством изучавших необычный экземпляр человеческой породы. Но он пересилил себя и глухо сказал:
— Прошу вас, дайте мне тафии!
Странное дело, и этот невнятный голос удивительно подходил к бесцветному лицу. Его речь, лишенная красок, как и внешность, могла волшебно видоизменяться по его желанию.
— Тафия! — с живостью возразил Робен. — Даже не думайте об этом!
— Я ведь не ребенок, не правда ли, и не питаю ни малейших иллюзий относительно того, что меня ждет. Знаю, что я погиб безвозвратно.
Инженер пытался протестовать:
— Надежда на выздоровление всегда остается…
— Оставьте! Если бы даже я и выздоровел, то лишь для того, чтобы меня выдали властям этой страны. Они шутить не любят, гвианские власти…
— Но мы не доносчики, — с достоинством заявил Робен, — и не палачи!
— Пусть будет по-вашему. Но жизнь, которую вы сохранили бы моему искалеченному телу, станет лишь постоянным мучением, а у меня даже нет револьвера, чтобы пустить пулю в лоб. К счастью, жить мне остается недолго. Вижу, однако, что вы не прочь узнать кое-что обо мне. Например, по какому стечению обстоятельств я очутился здесь… Ну, послушайте… Эта история немного похожа на вашу, она должна вас заинтересовать.
Робен подал знак индийскому кули, и тот принес бутылку старого рома. Незнакомец жадно отхлебнул большой глоток. Алкоголь сразу его оживил, он как будто забыл на минуту о боли.
— Еще три года тому назад, — раздался глухой, невнятный голос, — я был освобожденным каторжником в Сен-Лоране. Причина, из-за которой я попал в тюрьму, не имеет значения. Отбыв срок, я отпахал еще столько же — пять лет, вольным поселенцем, вернулся в Европу. Жил, как и большинство бывших каторжников… в постоянной войне с обществом. Естественно, водил дружбу с воровской компанией, прозябал, как весь трудовой люд, поджидая счастливого случая разбогатеть. И такой шанс представился в Париже благодаря вашему сыну и его компаньону, которые попались на моей дороге.
Однажды вечером я торчал в кафе «Верона», где любят собираться члены гвианского землячества. Прислушивался к разговорам, как человек, постоянно озабоченный поиском документов. Слова о золоте, приисках, рудных жилах заставили меня навострить уши. Речь шла о миллионах, обсуждались многообещающие дела, сулившие сказочную прибыль.
«Вот это мне подходит, — сказал я про себя. — Надо пристроиться к лакомому пирожку…»
Я проследил за этими людьми. Узнал, где они живут, выяснил имена, обстоятельства жизни, короче, все, что меня интересовало, и стал тенью ничего не подозревавших дельцов: удалось внедрить одного из моих дружков в их компанию. Это, заметьте, детские штучки для нашего брата, отбывшего срок. Итак, я уже знал достаточно много. Снабженный приличной суммой, которую выдал мне наш банкир, я без колебаний отправился изучать местные условия и прибыл сюда за два месяца до возвращения ваших путешественников.
Поначалу мне везло, как избалованному ребенку. Случай мне благоприятствовал, хотя я научился обходиться без его вмешательства. Я бродил под видом изыскателя в районе водопада Гермина, когда судьба свела меня с давним товарищем по каторге, с этим беднягой Бонне, чью ужасную смерть вы наблюдали.
Десять лет назад Бонне бежал из заключения, был пойман и осужден пожизненно. Однако он совершил повторный побег и к нашей встрече уже три года жил среди индейцев, полностью переняв их нравы и обычаи. Мы рассказали друг другу о своих делах без утайки, с той откровенностью, которая свойственна бывшим товарищам по несчастью. Бонне уже изрядно хлебнул первобытной жизни, он признался, что главным поводом его бегства к индейцам арамишо стал поиск огромного сокровища, принадлежавшего этому племени. В существовании богатства он когда-то имел случай убедиться.
Но у меня было для него предложение получше. Я рассказал о деле, связанном с вами. Мы быстро поладили. Завербовать индейцев было делом нетрудным. Эти потомки вымершего племени питали к белым непримиримую ненависть. Мы выразили такие же чувства и торжественно поклялись помогать индейцам истреблять белое племя. Вы понимаете меня с полуслова, не так ли?.. Речь шла о том, чтобы вырезать всех вас с помощью индейцев, завладеть вашими правами на собственность, захватить золотой прииск, короче, полностью перевоплотиться в вас и стать честными золотоискателями, разумеется, освободившись от индейских союзников…
Цинизм этого человека, столь хладнокровно говорившего о «деле», для исполнения которого убийство служило главным способом действия, вызвал среди слушателей ропот возмущения и гнева.
А раненый отхлебнул еще спиртного и продолжал как ни в чем не бывало, не обращая внимания на произведенный эффект:
— Краснокожие действительно были отличными помощниками, без предрассудков, и располагали методами действий необычными, но безотказными. Они беспрекословно повиновались своему вождю, ну прямо как сектанты горного старца. Вообще суеверия и фанатизм занимают огромное место в их жизни, я бы даже сказал, что наряду с ненавистью к белым это их главная особенность.
Эти суеверия успешно использовались против ваших рабочих, ибо те их вполне разделяли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171