И там мы найдем мир и покой, какого не знали на земле. К чему все?»
И Хаким низко опустил голову, глядя в землю. Безнадежность овладела им.
«А как же Абдрахман, Мендигерей? Почему они не отчаиваются? Годами они не бывают дома, не видят близких. Они спят в одежде, питаются одним черствым хлебом, утоляют жажду сырой водой, один на один борются со смертью, почему же они не сбиваются с пути, не теряют смысла жизни?»
Хаким подумал и о Бахитжане, который уже девять долгих месяцев сидит в тюрьме, в тесной каменной норе с железными решетками, в «Сорока трубах». Оттуда, из этой страшной тюрьмы, народ получает воззвания, полные бодрости, веры в близкую победу. Ведь революционеры, заключенные в эту проклятую тюрьму, не видят даже своей родины, синего неба, родных степей! Откуда же берется эта сила духа, эта несгибаемая воля, вера в победу своего дела?
– Нет! – громко сказал Хаким. – Нет! Нет места печали в эти суровые дни! Я дал клятву старшему брату. Цель далека, путь длинен и труден! Меня ждет Мукарама! Остановиться на полпути – это смерть! Вперед!
И он пришпорил лошадь.
Хаким вошел в дом поздно вечером. Маленькие братишки и мать толпились возле очага. Огонь весело потрескивал, и они не услышали скрипа открываемой двери. Вдруг мать обернулась, увидела его и, раскрыв сыну объятия, заголосила, запричитала. На ее голос прибежали соседские старухи и тоже громко запричитали. Бекей неловко метался среди женщин, срывающимся голосом просил их успокоиться, а сам плакал навзрыд, как ребенок. Алибек и Адильбек, тоже рыдая, жались к Хакиму. Никто не стал ужинать, никто не попил чаю. Хаким лег в постель совершенно разбитый и измученный. Тяжелые мысли, словно дождавшись тишины, снова овладели им. Он давно знал, что отец уже стар и болен, но никак не мог себе представить, что семья вдруг осиротеет. Беспомощность матери, отчаяние братьев и Бекея мучили его. Отец был опорой в семье, ее глазами, ее хозяином. «Зачем же ты отправился, отец, в далекий путь, откуда нет возврата? Тебя так уважали в ауле! Имя твое было известно далеко за пределами нашего рода… Как хорошо, если бы Нурым был дома! Ведь в хозяйстве нужен мужчина, опора. Или мне остаться дома и стать хозяином?»
Хаким сел, прижав руки к груди.
«А как же товарищи? – спросил он себя. – Как же наше дело, во имя которого пролито столько крови? Разве можно бросить общую работу, думая лишь с себе, своей семье, о хозяйстве? Нет, нет! Бекей-ага присмотрит за родными, он должен, я скажу ему. И мои братишки, эти чернявые голопузики, тоже помогут. Завтра надо выехать…»
Он снова лег, закрыл глаза и сразу увидел Яик. Река медленно катила свои воды, холодные, серые. Хаким вспомнил, как он, намотав свою одежду на голову, переходил реку вброд, потом плыл на лодке… Вдруг откуда-то появились большие прозрачные льдины. Нагромождаясь друг на друга, эти льдины вырастали, точно башни… Одна башня, другая, третья… А голубая вода ударяет в эти льдины, разбивает их, точно горшки, и голубые черепки разлетаются в разные стороны, разметая искристые брызги. Брызги летят в сторону Менового Двора… Вода, сплошная вода покрывает мир. Плывут люди, арбы, скотина. Некоторые, преграждая путь воде, бросают в бурлящий поток камни, комья земли. Многие бросаются в ледяную воду с лопатами, шестами. Вот идут паромы от устья Теке. А кто это на носу этой большой лодки? Да это Нурым! В руках у него домбра, и он поет, стараясь перекричать рев воды, стоны утопающих. Хаким помахал ему рукой у берега и бросился навстречу, но Нурым вдруг начал погружаться в воду… Лодка его тонет. Хаким закричал, чувствуя, что кричит страшно тихо, что даже люди, находящиеся рядом, могут его не услышать! Никто не помог Нурыму, и Хаким в отчаянии снова закричал, но крик застрял в горле, и стало душно, страшно…
Хаким проснулся, задыхаясь. Еще находясь во власти сна, он махнул рукой и задел голову своего младшего брата Адильбека, спавшего рядом.
– Брат! – тепло и нежно прошептал Хаким, безмерно обрадовавшись, что все страшное было только сном. – Нурым жив, жив! – проговорил он радостно. – Все это только ночной кошмар.
На дворе уже совсем рассвело, а в доме еще было темно. Стекла крохотных окошек сплошь заросли ледяной коркой, а сено, приваленное к дому, совсем не пропускало свет в комнату. Первое, что увидел Хаким, был коричневый отцовский чекмень, висящий на гвозде, а рядом его верблюжья шапка-ушанка. Хаким вздрогнул – ему показалось, что это сам хаджи совершал свой обычный утренний намаз.
Хаким тихонько вздохнул, надел сапоги, полушубок и направился к порогу.
– Сынок, дорогой! Утро холодное, смотри не простудись! Ты слышишь – гром! – заговорила проснувшаяся мать. – Господи, сохрани нас! Не ходи, сынок! Побудь дома, Хаким! Пережди гром.
Хаким сразу понял, что это не гром, а орудия, грохочущие вдали. Этот грохот окончательно рассеял его ночные страхи.
«Вчера еще, – думал он, – грохотало очень далеко, а теперь гремит возле самого Уральска…»
И, не слушая слезливых предостережений матери, Хаким распахнул дверь. Утренний воздух, пронизанный влагой, ударил в лицо.
– Бьют! – усмехнулся Хаким. – Бьют здорово, собак! Наши бьют, черт возьми!
Он долго стоял, прислушиваясь к грохочущей канонаде, а потом, окончательно успокоившись, сказал себе:
– Надо скорее уезжать. Жалко мать – она этого не поймет, будет только плакать. Но иного выхода нет. Передам бумаги дяде Халену – и дальше! Меня там ждут.
2
В это утро от оглушительных залпов проснулся не один Хаким.
Много дней подряд слышался издалека этот грохот, но к нему привыкли, сидя в домах в хмурые осенние дни.
А нынче, едва начал Кадес нюхать свой насыбай, как вскочил с места. От сильного грохота закачался дом, одно из стекол в окне раскололось. Душа у Кадеса ушла в пятки. С детства усердные муллы засоряли его бедную голову сказками о конце света. Кадес решил, что он наступает.
Держась за стену, он добрался до двери, крепко ухватился руками за ручку из конопляной веревки, которую совсем недавно сам пристроил, и тихонько приоткрыл дверь, высунув голову в сени.
Ему показалось, что невидимый великан крепко бьет в колотушку и земля ухает и трясется. «Ох-ох!» – вздыхают люди, качаясь на этой неверной земле…
Помаленьку Кадес начал смелеть. Он накинул чекмень и распахнул наружную дверь. Тут в лицо ему ударил морозный воздух. Утро блестело от солнца, дробящегося на обледеневшей земле.
– Акмадия! – заорал Кадес, вбегая в сени. – Акмадия, проснись!
– Ну, что тебе? – сонно пробормотал Акмадия, не в силах разлепить глаза. – Чего ты орешь, что петух на заре?
– Ты слышишь, Акмадия, конец света настает… Орудия гремят совсем рядом с нашим домом, некуда нам податься!
– Что ты говоришь? Субхан-алла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221
И Хаким низко опустил голову, глядя в землю. Безнадежность овладела им.
«А как же Абдрахман, Мендигерей? Почему они не отчаиваются? Годами они не бывают дома, не видят близких. Они спят в одежде, питаются одним черствым хлебом, утоляют жажду сырой водой, один на один борются со смертью, почему же они не сбиваются с пути, не теряют смысла жизни?»
Хаким подумал и о Бахитжане, который уже девять долгих месяцев сидит в тюрьме, в тесной каменной норе с железными решетками, в «Сорока трубах». Оттуда, из этой страшной тюрьмы, народ получает воззвания, полные бодрости, веры в близкую победу. Ведь революционеры, заключенные в эту проклятую тюрьму, не видят даже своей родины, синего неба, родных степей! Откуда же берется эта сила духа, эта несгибаемая воля, вера в победу своего дела?
– Нет! – громко сказал Хаким. – Нет! Нет места печали в эти суровые дни! Я дал клятву старшему брату. Цель далека, путь длинен и труден! Меня ждет Мукарама! Остановиться на полпути – это смерть! Вперед!
И он пришпорил лошадь.
Хаким вошел в дом поздно вечером. Маленькие братишки и мать толпились возле очага. Огонь весело потрескивал, и они не услышали скрипа открываемой двери. Вдруг мать обернулась, увидела его и, раскрыв сыну объятия, заголосила, запричитала. На ее голос прибежали соседские старухи и тоже громко запричитали. Бекей неловко метался среди женщин, срывающимся голосом просил их успокоиться, а сам плакал навзрыд, как ребенок. Алибек и Адильбек, тоже рыдая, жались к Хакиму. Никто не стал ужинать, никто не попил чаю. Хаким лег в постель совершенно разбитый и измученный. Тяжелые мысли, словно дождавшись тишины, снова овладели им. Он давно знал, что отец уже стар и болен, но никак не мог себе представить, что семья вдруг осиротеет. Беспомощность матери, отчаяние братьев и Бекея мучили его. Отец был опорой в семье, ее глазами, ее хозяином. «Зачем же ты отправился, отец, в далекий путь, откуда нет возврата? Тебя так уважали в ауле! Имя твое было известно далеко за пределами нашего рода… Как хорошо, если бы Нурым был дома! Ведь в хозяйстве нужен мужчина, опора. Или мне остаться дома и стать хозяином?»
Хаким сел, прижав руки к груди.
«А как же товарищи? – спросил он себя. – Как же наше дело, во имя которого пролито столько крови? Разве можно бросить общую работу, думая лишь с себе, своей семье, о хозяйстве? Нет, нет! Бекей-ага присмотрит за родными, он должен, я скажу ему. И мои братишки, эти чернявые голопузики, тоже помогут. Завтра надо выехать…»
Он снова лег, закрыл глаза и сразу увидел Яик. Река медленно катила свои воды, холодные, серые. Хаким вспомнил, как он, намотав свою одежду на голову, переходил реку вброд, потом плыл на лодке… Вдруг откуда-то появились большие прозрачные льдины. Нагромождаясь друг на друга, эти льдины вырастали, точно башни… Одна башня, другая, третья… А голубая вода ударяет в эти льдины, разбивает их, точно горшки, и голубые черепки разлетаются в разные стороны, разметая искристые брызги. Брызги летят в сторону Менового Двора… Вода, сплошная вода покрывает мир. Плывут люди, арбы, скотина. Некоторые, преграждая путь воде, бросают в бурлящий поток камни, комья земли. Многие бросаются в ледяную воду с лопатами, шестами. Вот идут паромы от устья Теке. А кто это на носу этой большой лодки? Да это Нурым! В руках у него домбра, и он поет, стараясь перекричать рев воды, стоны утопающих. Хаким помахал ему рукой у берега и бросился навстречу, но Нурым вдруг начал погружаться в воду… Лодка его тонет. Хаким закричал, чувствуя, что кричит страшно тихо, что даже люди, находящиеся рядом, могут его не услышать! Никто не помог Нурыму, и Хаким в отчаянии снова закричал, но крик застрял в горле, и стало душно, страшно…
Хаким проснулся, задыхаясь. Еще находясь во власти сна, он махнул рукой и задел голову своего младшего брата Адильбека, спавшего рядом.
– Брат! – тепло и нежно прошептал Хаким, безмерно обрадовавшись, что все страшное было только сном. – Нурым жив, жив! – проговорил он радостно. – Все это только ночной кошмар.
На дворе уже совсем рассвело, а в доме еще было темно. Стекла крохотных окошек сплошь заросли ледяной коркой, а сено, приваленное к дому, совсем не пропускало свет в комнату. Первое, что увидел Хаким, был коричневый отцовский чекмень, висящий на гвозде, а рядом его верблюжья шапка-ушанка. Хаким вздрогнул – ему показалось, что это сам хаджи совершал свой обычный утренний намаз.
Хаким тихонько вздохнул, надел сапоги, полушубок и направился к порогу.
– Сынок, дорогой! Утро холодное, смотри не простудись! Ты слышишь – гром! – заговорила проснувшаяся мать. – Господи, сохрани нас! Не ходи, сынок! Побудь дома, Хаким! Пережди гром.
Хаким сразу понял, что это не гром, а орудия, грохочущие вдали. Этот грохот окончательно рассеял его ночные страхи.
«Вчера еще, – думал он, – грохотало очень далеко, а теперь гремит возле самого Уральска…»
И, не слушая слезливых предостережений матери, Хаким распахнул дверь. Утренний воздух, пронизанный влагой, ударил в лицо.
– Бьют! – усмехнулся Хаким. – Бьют здорово, собак! Наши бьют, черт возьми!
Он долго стоял, прислушиваясь к грохочущей канонаде, а потом, окончательно успокоившись, сказал себе:
– Надо скорее уезжать. Жалко мать – она этого не поймет, будет только плакать. Но иного выхода нет. Передам бумаги дяде Халену – и дальше! Меня там ждут.
2
В это утро от оглушительных залпов проснулся не один Хаким.
Много дней подряд слышался издалека этот грохот, но к нему привыкли, сидя в домах в хмурые осенние дни.
А нынче, едва начал Кадес нюхать свой насыбай, как вскочил с места. От сильного грохота закачался дом, одно из стекол в окне раскололось. Душа у Кадеса ушла в пятки. С детства усердные муллы засоряли его бедную голову сказками о конце света. Кадес решил, что он наступает.
Держась за стену, он добрался до двери, крепко ухватился руками за ручку из конопляной веревки, которую совсем недавно сам пристроил, и тихонько приоткрыл дверь, высунув голову в сени.
Ему показалось, что невидимый великан крепко бьет в колотушку и земля ухает и трясется. «Ох-ох!» – вздыхают люди, качаясь на этой неверной земле…
Помаленьку Кадес начал смелеть. Он накинул чекмень и распахнул наружную дверь. Тут в лицо ему ударил морозный воздух. Утро блестело от солнца, дробящегося на обледеневшей земле.
– Акмадия! – заорал Кадес, вбегая в сени. – Акмадия, проснись!
– Ну, что тебе? – сонно пробормотал Акмадия, не в силах разлепить глаза. – Чего ты орешь, что петух на заре?
– Ты слышишь, Акмадия, конец света настает… Орудия гремят совсем рядом с нашим домом, некуда нам податься!
– Что ты говоришь? Субхан-алла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221