По-видимому, его доход в один су в день показался ему недостаточным. Болдини и Колонна, один из старых легионеров, сделали то же самое для Майкла и Дигби.
В невероятно короткий срок все мы были одеты и готовы к выходу на учение. Дневальный собрал мусор, подметенный легионерами, и капрал Дюпрэ обошел помещение. Затем была команда «Смирно!», и в комнату вошел фельдфебель роты. Он быстро обошел нашу комнату и оглядел людей и койки.
Мы надеялись, что он не найдет у нас никакой погрешности. Если бы он нашел, он наложил бы взыскание на капрала, и тот, в свою очередь, раз в десять сильнее наказал бы провинившегося. Во французской армии унтер-офицеры могут наказывать рядовых без доклада об этом офицерам. Они только записывают наложенное наказание в штрафную книгу, и этим дело кончается, разве что офицер при проверке штрафной книги не решит для порядка удвоить это наказание.
Такая система очень усиливает положение унтер-офицеров и создает железную дисциплину. Заодно она создает десятки и сотни мелких тиранов. В это утро обход обошелся благополучно. Мы взяли из пирамиды наши винтовки Лебеля, надели на пояса штыки и спустились вниз. В пять часов тридцать минут мы находились на плацу. Утро было холодное и великолепное.
Наш батальон ушел на полевое учение, а рекрутов собрали, разбили на отделения и отвели на гимнастику в дальний угол плаца. На этот раз гимнастика состояла в беге. Нас просто заставили бегать - долго и без остановки. Для нас, троих Джестов, это не было слишком трудно. Мы были молоды и были прекрасными спортсменами, но иным рекрутам, слабым после долгих голодовок и немолодым, приходилось тяжело. Иногда гимнастика состояла из занятий вольными движениями или боксом. Иногда нас вели на длинную прогулку.
Мы вернулись в казарму распаренные и потные и получили завтрак. Ели мы из манерок и жестяных тарелок, вынутых из висячих шкафов. Завтрак был вполне приличен: обычное крошево, но с большим количеством мяса и овощей. Хлеб был серый, но довольно вкусный и выдавался в достаточном количестве.
После завтрака - час отдыха, потом лекция по военному делу, затем взводное и ротное строевое учение. После чего нас послали с метлами и мусорными ящиками на колесах прибрать вокруг казарм и, наконец, отпустили мыть наше рабочее платье.
В пять часов мы получили обед. Он ничем не отличался от завтрака. Этим наш день закончился. Осталось только приготовиться к следующему дню, а именно - почистить обмундирование и винтовки. Тут нам вновь помогла бедность легиона. Если у человека есть хоть какие-нибудь гроши, он может освободиться от всей этой работы.
Я вскоре понял, что, передавая свою чистку и приборку другим, я оказываю им большую услугу. Я даю им возможность купить себе пачку папирос, бутылку вина, почтовую марку или кусок мыла. Мои братья и я вовсе не боялись работы, но часто передавали ее нашим товарищам. Это было необходимо для них больше, чем для нас.
Рекруты делали большие успехи, почти все они были раньше солдатами, им оставалось только приучиться к французским командам; Майкл, Дигби и я тоже стали хорошими солдатами. В этом нам помогли наша сила и тренировка, наше знание французского языка, а главное наше твердое желание выучиться.
Мы были счастливее прочих: у нас благодаря предусмотрительности Майкла было немного денег - по масштабам легиона мы были страшно богаты; мы с детства были дисциплинированными, не страдали излишним пристрастием к вину и умели себя вести так, что никого не задевали, никому не мешали и со всеми жили в дружбе.
Наше несчастье тоже заключалось в наших прежних навыках: нам требовалось большее разнообразие пищи, мы больше страдали от отсутствия удобств, а главное - от необходимости все время жить с кучей других людей. Труднее всего было поначалу, но именно тогда нас спасали новизна положения и романтика авантюры.
Постепенно я начал забывать «Голубую Воду» и больше не мучился неизвестностью ее судьбы. День был слишком занят и ночь слишком коротка для того, чтобы о чем-нибудь думать.
В первое же воскресенье утром, в день благословенного отдыха, мы собрались у койки Майкла на «военный совет», совсем как в дни нашего детства в Брендон-Аббасе.
Было решено, что я напишу Изабель и сообщу ей свой адрес. Про Майкла и Дигби я напишу, что мне известно их местопребывание и больше ничего. Напишу такое письмо, что она, если захочет, сможет показать его тете Патрисии.
Это был план Майкла, и он очень на нем настаивал. Мы с Дигби не протестовали, и я написал нижеследующее:
«Легионер Джон Смит № 18896,
7-я рота Первого Полка Иностранного легиона
Сиди-Бель-Аббес. Алжир.
Дорогая Изабель.
По этому адресу ты можешь мне писать. Я смогу переслать Майклу и Дигби все, что ты сообщишь из Брендон-Аббаса. В случае перемены своего адреса, они меня известят. Они знают, где я. Я вполне здоров и охотно буду отвечать на твои письма. Я очень беспокоюсь и хочу знать, что делается дома.
Джон».
Майкл и Дигби одобрили это письмо: оно давало возможность завязать сношения с Брендон-Аббасом и не открывало наших карт. От себя я добавил маленькую записочку совершенно неделового содержания. Ее она могла, в случае чего, уничтожить.
Переговорив конфиденциально с Болдини, мы пришли к заключению, что английская полиция не будет преследовать легионера Джона Смита, пока он будет служить в легионе, даже если она будет подозревать, что он и пропавший во время кражи сапфира Джон Джест одно и то же лицо.
Через две недели, в субботу вечером, я получил от Изабель два письма. Одно было написано только для меня и наполнило меня восторгом и гордостью, второе я мог переслать Майклу и Дигби, - так она писала.
В Брендон-Аббасе все было по-прежнему. Тетя Патрисия не обращалась в полицию и не принимала никаких мер. Она просто сидела и ожидала возвращения дяди Гектора. По-видимому, она решила, что камень украден кем-то из братьев Джестов. Она освободила Огастеса, Клодию и Изабель от запрещения уходить из дому и с самого дня моего исчезновения не задавала им никаких вопросов.
«Я не понимаю ее, - писала Изабель. - Она, по-видимому, вполне поверила моему заявлению о невиновности Огастеса (и моей собственной) и не допускает мысли о виновности Клодии. Она сказала нам, что мы отнюдь не находимся под подозрением, и просила больше об этом деле не говорить.
Огастес, конечно, невыносим. Он «всегда знал, что эти Джесты плохо кончат». Он думает, что все вы сговорились, но что камень был украден тобой, Джон. Я на это ответила ему, что если он будет изо всех сил совершенствоваться, то когда-нибудь сможет стать достойным чистить сапоги одному из Джестов. Пока что я рекомендовала ему не позволять себе слишком много по вашему адресу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
В невероятно короткий срок все мы были одеты и готовы к выходу на учение. Дневальный собрал мусор, подметенный легионерами, и капрал Дюпрэ обошел помещение. Затем была команда «Смирно!», и в комнату вошел фельдфебель роты. Он быстро обошел нашу комнату и оглядел людей и койки.
Мы надеялись, что он не найдет у нас никакой погрешности. Если бы он нашел, он наложил бы взыскание на капрала, и тот, в свою очередь, раз в десять сильнее наказал бы провинившегося. Во французской армии унтер-офицеры могут наказывать рядовых без доклада об этом офицерам. Они только записывают наложенное наказание в штрафную книгу, и этим дело кончается, разве что офицер при проверке штрафной книги не решит для порядка удвоить это наказание.
Такая система очень усиливает положение унтер-офицеров и создает железную дисциплину. Заодно она создает десятки и сотни мелких тиранов. В это утро обход обошелся благополучно. Мы взяли из пирамиды наши винтовки Лебеля, надели на пояса штыки и спустились вниз. В пять часов тридцать минут мы находились на плацу. Утро было холодное и великолепное.
Наш батальон ушел на полевое учение, а рекрутов собрали, разбили на отделения и отвели на гимнастику в дальний угол плаца. На этот раз гимнастика состояла в беге. Нас просто заставили бегать - долго и без остановки. Для нас, троих Джестов, это не было слишком трудно. Мы были молоды и были прекрасными спортсменами, но иным рекрутам, слабым после долгих голодовок и немолодым, приходилось тяжело. Иногда гимнастика состояла из занятий вольными движениями или боксом. Иногда нас вели на длинную прогулку.
Мы вернулись в казарму распаренные и потные и получили завтрак. Ели мы из манерок и жестяных тарелок, вынутых из висячих шкафов. Завтрак был вполне приличен: обычное крошево, но с большим количеством мяса и овощей. Хлеб был серый, но довольно вкусный и выдавался в достаточном количестве.
После завтрака - час отдыха, потом лекция по военному делу, затем взводное и ротное строевое учение. После чего нас послали с метлами и мусорными ящиками на колесах прибрать вокруг казарм и, наконец, отпустили мыть наше рабочее платье.
В пять часов мы получили обед. Он ничем не отличался от завтрака. Этим наш день закончился. Осталось только приготовиться к следующему дню, а именно - почистить обмундирование и винтовки. Тут нам вновь помогла бедность легиона. Если у человека есть хоть какие-нибудь гроши, он может освободиться от всей этой работы.
Я вскоре понял, что, передавая свою чистку и приборку другим, я оказываю им большую услугу. Я даю им возможность купить себе пачку папирос, бутылку вина, почтовую марку или кусок мыла. Мои братья и я вовсе не боялись работы, но часто передавали ее нашим товарищам. Это было необходимо для них больше, чем для нас.
Рекруты делали большие успехи, почти все они были раньше солдатами, им оставалось только приучиться к французским командам; Майкл, Дигби и я тоже стали хорошими солдатами. В этом нам помогли наша сила и тренировка, наше знание французского языка, а главное наше твердое желание выучиться.
Мы были счастливее прочих: у нас благодаря предусмотрительности Майкла было немного денег - по масштабам легиона мы были страшно богаты; мы с детства были дисциплинированными, не страдали излишним пристрастием к вину и умели себя вести так, что никого не задевали, никому не мешали и со всеми жили в дружбе.
Наше несчастье тоже заключалось в наших прежних навыках: нам требовалось большее разнообразие пищи, мы больше страдали от отсутствия удобств, а главное - от необходимости все время жить с кучей других людей. Труднее всего было поначалу, но именно тогда нас спасали новизна положения и романтика авантюры.
Постепенно я начал забывать «Голубую Воду» и больше не мучился неизвестностью ее судьбы. День был слишком занят и ночь слишком коротка для того, чтобы о чем-нибудь думать.
В первое же воскресенье утром, в день благословенного отдыха, мы собрались у койки Майкла на «военный совет», совсем как в дни нашего детства в Брендон-Аббасе.
Было решено, что я напишу Изабель и сообщу ей свой адрес. Про Майкла и Дигби я напишу, что мне известно их местопребывание и больше ничего. Напишу такое письмо, что она, если захочет, сможет показать его тете Патрисии.
Это был план Майкла, и он очень на нем настаивал. Мы с Дигби не протестовали, и я написал нижеследующее:
«Легионер Джон Смит № 18896,
7-я рота Первого Полка Иностранного легиона
Сиди-Бель-Аббес. Алжир.
Дорогая Изабель.
По этому адресу ты можешь мне писать. Я смогу переслать Майклу и Дигби все, что ты сообщишь из Брендон-Аббаса. В случае перемены своего адреса, они меня известят. Они знают, где я. Я вполне здоров и охотно буду отвечать на твои письма. Я очень беспокоюсь и хочу знать, что делается дома.
Джон».
Майкл и Дигби одобрили это письмо: оно давало возможность завязать сношения с Брендон-Аббасом и не открывало наших карт. От себя я добавил маленькую записочку совершенно неделового содержания. Ее она могла, в случае чего, уничтожить.
Переговорив конфиденциально с Болдини, мы пришли к заключению, что английская полиция не будет преследовать легионера Джона Смита, пока он будет служить в легионе, даже если она будет подозревать, что он и пропавший во время кражи сапфира Джон Джест одно и то же лицо.
Через две недели, в субботу вечером, я получил от Изабель два письма. Одно было написано только для меня и наполнило меня восторгом и гордостью, второе я мог переслать Майклу и Дигби, - так она писала.
В Брендон-Аббасе все было по-прежнему. Тетя Патрисия не обращалась в полицию и не принимала никаких мер. Она просто сидела и ожидала возвращения дяди Гектора. По-видимому, она решила, что камень украден кем-то из братьев Джестов. Она освободила Огастеса, Клодию и Изабель от запрещения уходить из дому и с самого дня моего исчезновения не задавала им никаких вопросов.
«Я не понимаю ее, - писала Изабель. - Она, по-видимому, вполне поверила моему заявлению о невиновности Огастеса (и моей собственной) и не допускает мысли о виновности Клодии. Она сказала нам, что мы отнюдь не находимся под подозрением, и просила больше об этом деле не говорить.
Огастес, конечно, невыносим. Он «всегда знал, что эти Джесты плохо кончат». Он думает, что все вы сговорились, но что камень был украден тобой, Джон. Я на это ответила ему, что если он будет изо всех сил совершенствоваться, то когда-нибудь сможет стать достойным чистить сапоги одному из Джестов. Пока что я рекомендовала ему не позволять себе слишком много по вашему адресу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82