— По-видимому, недостаточно. Младенец умер, а я нет. Я-то думала, что мне хватит этой частицы жизни, но… Те ритуалы, что были исполнены над моими смертными останками, проклятие, тяготеющее над моей бессмертной душой из-за уловок церковников, не позволили душе вырваться на волю… Так мне кажется.
— Это то самое заклятие, от которого ты хочешь освободиться у перекрестка дорог?
— Да .
— Ты знаешь, — вдруг сказала я, — у меня нет уверенности, что я могу сделать это. А если у меня не хватит силы, чтобы…
— Тебе не нужна сила , — сказала Мадлен и добавила после паузы: — Ведьма, ты и есть сила .

ГЛАВА 37Вощительница трупов

Потрясение? Каким словом можно передать, что чувствуешь ты, когда узнаешь истины, которые люди пытались открыть веками?.. Внимала ли я духам так, как некоторые святые, судя по рассказам, внимали голосу Бога? Святые принимали Слово без всякого потрясения и удивления, потому что были подготовлены к нему своей верой, ждали его, как награду. Могу ли я сказать, что верила, обладала некой верой? Могу ли я сказать, что слова призраков были для меня своего рода вознаграждением? Наверно, я льщу себе. Конечно, я не святая и даже не отношусь к посвященным. Время от времени я приподнимала занавеску и выглядывала в окно: мы проезжали мимо олив, златоцветников, кипарисов, лавров и виноградников. А отец Луи говорил уже не о «путях», которые искала Мадлен, а о Париже:
— Когда ходишь по границе между жизнью и смертью, нередко сталкиваешься с насилием.
И он повел речь… не о насилии, нет, а о том, как встретил Себастьяну и Асмодея в Париже в последнее десятилетие минувшего века. Он говорил довольно долго, пока я наконец не поняла, что он вовсе не сменил тему и, повествуя о Париже, все же рассуждает о насилии.
Призраки рассказывали мне о событиях, случившихся давным-давно, лет за двадцать до моего рождения. Конечно, срок жизни, прожитый мною, казался им ничтожным: продолжительность существования каждого из них была в десять раз больше. Жизнь представлялась им длинной непрерывной линией, а поскольку их памяти не всегда можно было доверять (когда речь шла, например, о датах и тому подобном), я мысленно дополняла их истории тем, что знала сама.
— Не помню, когда это было, — сказал в какой-то момент разговора отец Луи в своей характерной манере и добавил, усмехаясь: — Одно время я вообще не обращался к календарю. Последний, который я видел, был смешной революционный календарь Фабра д'Эглантена, которым все должны были руководствоваться. Как он меня забавлял! Послушайте сами: термидор, мессидор… фример, нивоз… Какая нелепая самонадеянность — переименовывать составные части времени!
Священник, несомненно, имел в виду недолго существовавший в первые годы после революции календарь — Annes I et II ; тогда полагали, что наступил новый день в истории, а новый день заслуживал нового названия.
— Это было, я полагаю, — продолжал священник, — в девяносто втором или девяносто третьем году.
— Король, несомненно, был уже мертв , — заметила Мадлен.
— Да, да, конечно, — сказал отец Луи, — но королева ведь еще была жива, верно? — обратились они оба ко мне. Первая дата, которая пришла на ум, означала казнь короля.
— Двадцать первое января, — сказала я. — Короля казнили двадцать первого января тысяча семьсот девяносто третьего года.
— Да, так оно и было, — пробормотал в раздумье отец Луи. Он закрыл глаза, потом открыл их, добавив с насмешливой улыбкой: — Может быть, ты и помнишь дату, ведьма, но я-то помню сам день.
— Ты там был?
— Конечно, мы присутствовали при казни , — отозвалась Мадлен. — Там собрался весь Париж. Коммуне пришлось в конце концов закрыть доступ в город, чтобы остановить поток людей, желающих попасть в столицу. Городские ворота заперли, вдоль улиц выстроились войска. Говорили, что не менее тысячи солдат стояло на пути короля к эшафоту .
— Но тогда уже никто не осмеливался называть его королем — разве что Луи Последним, гражданином Капетом или Вареннской Свиньей и, наконец, чаще всего — Луи Укороченный.
— Прозвище Укороченный венчало целый ряд других оскорблений , — заметила Мадлен. И добавила с грустью: — Я вот думаю: не была ли смерть для него желанной?
— Дорогая, ты, похоже, утвердилась в мысли, что все только и мечтают, как бы умереть! — проворчал отец Луи. — Уверен, будь у членов королевской семьи выбор, они бы предпочли жить безбедно и счастливо в каком-нибудь позолоченном убежище, подальше от черни… И королю действительно пришлось пережить всевозможные мелкие унижения в последние дни своей жизни.
Я спросила священника, что он имел в виду, и он объяснил:
— Например, когда король был заключен в Тампль, тюремщики отказывались снимать шляпу в его присутствии и оставались сидеть, когда он проходил мимо. Ему запрещалось надевать украшения, когда он выходил на свою ежедневную прогулку… унижения, кажущиеся незначительными, но весьма болезненные для бывшего короля. И конечно, эти оскорбления затем обрели словесную форму и закончились физическим оскорблением, — при этих словах он улыбнулся, — смертной казнью.
— Вот так: началось со смешных прозвищ и пренебрежения под маской учтивости, а дошло до отсечения головы , — сказала Мадлен. — Должна признаться, что эта дорога — крутой спуск в революцию — так и осталась для меня тайной… Но если возвратиться к тому дню, о котором мы говорили… В тот день, когда король был обречен взойти на эшафот, Париж устроил праздник смерти! Тут и там в огромной толпе люди плясали карманьолу. Казалось, каждый второй бил в барабан: барабаны имитировали учащенный пульс народа .
— Значит, вы действительно были там, в толпе, когда короля казнили?
— Нет, нет, не «в толпе», как ты выразилась, а над толпой, наши души были отделены от телесной оболочки . — Мадлен посмотрела на священника. — Тогда мы были везде, везде, где жизнь вот-вот должна была внезапно и насильственно прерваться. Мы редко принимали человеческий облик: тело стало бы для нас помехой — привязывало бы к одному месту в каждый момент времени .
— А что, вы могли быть в нескольких местах в одно и то же время? — спросила я, зная, что ответ Мадлен, возможно, поставит под сомнение идею Троицы и вездесущности Бога…
— Ну, не совсем.
— Не так. Не так, как тебя учили, — уточнил священник. — Мадлен хочет сказать, что, будучи бесплотными, лишенными телесного бремени, мы могли и можем , если захотим, передвигаться с места на место быстро, очень, очень быстро.
— В самом деле , — рассмеялась Мадлен, — однажды я видела две казни на противоположных концах города — одну на Плас-дю-Карусель, другую — не помню где, но в газете на следующий день сообщалось, что обе казни состоялись, когда часы пробили полдень!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183