Главное блюдо было необходимо, потому что без него не подавали десерт, а лишь под десерт начиналось пение. Девяти часов приходилось ждать долго, но потом часы проносились как минуты, а полночь всегда наступала внезапно.
Я предпочитала, чтобы за столом было около дюжины гостей, но иногда число собравшихся превышало это количество вдвое, а то и втрое, так что даже гофмаршалам Франции нередко приходилось сидеть на полу из-за недостатка стульев. Единственным моим правилом было — никогда не обедать за столом, накрытым на двоих или на тринадцать человек: первое представлялось слишком скучным, второе сулило неудачу.
Мои гости? Это мог быть граф П***, живший неподалеку от меня в К***, его общество доставляло мне удовольствие. Или госпожа М***, дочь знаменитого отца и сама по себе очаровательная женщина. Наиболее уважаемым и при этом самым забавным из всех был граф де Бодрей (комендант крепости города Лилля, главный сокольничий Франции и т. д.), чьей любовницей была герцогиня де Полиньяк, доверенное лицо королевы. Бодрей почитался в равной мере как эпикуреец и государственный деятель, он был безумно богат благодаря принадлежавшим его роду плантациям сахарного тростника. Какие имена! Они до сей поры музыкой звучат в моих ушах. Необходимо добавить, что ни одно имя не звучало громче моего собственного, но я им пренебрегала.
Alors , мое имя… скажем так: меня зовут не Себастьяна д'Азур. Это имя я взяла себе позже. Имя, данное мне при рождении, останется в тайне, а от фамилии своего мужа я давно отказалась. Дело в том, что это имя легко узнать любому, кто захочет: оно было знаменито в моей сфере деятельности — портретной живописи. Конечно, тогда я была известна под фамилией моего мужа: у женщины выбор не богат, у женщины-художника выбора нет вовсе. Женщина, желающая писать картины, должна состоять в брачном союзе, предпочтительно с торговцем картинами или художником. Так было и со мной: я добавила свою славу к имени мужа. Конечно, в свой черед я отказалась и от мужа, и от его фамилии, и от своей славы тоже.
Я осталась сиротой в раннем детстве. Когда мне было четыре года, отец нашел свою смерть на острие шпаги в какой-то дальней стороне. Мать умерла на моих глазах, когда мне минуло восемь. Без сомнения, она была колдуньей. Знала ли она об этом, практиковалась ли в своем ремесле? Не знаю. А поскольку вы осведомлены о том, как умирают колдуньи, или достаточно скоро узнаете, я избавлю себя от этого рассказа.
Меня вырастила соседка вместе со своими пятью сыновьями. Она была хорошей женщиной, но бедной и безмужней. Я ушла от нее после того, как ее средний сын попытался злоупотребить моим доверием, и могу с гордостью сообщить, что это стоило ему глаза. Мне не было и четырнадцати, когда я очутилась на парижских улицах.
Пришлось мне испытать и нужду, но я выжила, при этом никогда не торговала собой, не оттого, что боялась угрызений совести, а потому что все ожидали от меня этого, что мне было чрезвычайно противно.
В эти юные годы, гонимая по жизни, как пыль на ветру, попрошайничая, воруя, я открыла в себе талант к рисованию. Я умела хорошо рисовать и делала это, расписывая парижские тротуары мелом и кусками угля. Я была преисполнена решимости стать богатой и знаменитой, когда вырасту, и добилась успеха, который превзошел мои самые фантастические мечты.
И здесь вновь нужно возвратиться к человеку, который останется безымянным, — моему мужу.
Он был гораздо старше меня. Второстепенный портретист, чьи полотна ни в малейшей мере не отображали облик натурщиков. Он и его первая жена, ипе chocolatiere , переехали в Париж из Бреста. Она умерла от чахотки. Вскоре после ее смерти я встретила этого человека, и недолгое время спустя — с помощью знакомого, осведомленного о наших взаимных нуждах, — мы заключили сделку. Я должна была играть роль его юной супруги, что же касается «матримониальных интересов», он мог искать их где угодно. В обмен на мою компанию — если не наедине, то в свете — и мои весьма ограниченные навыки домашней хозяйки я получала доступ к орудиям его труда, его мастерской, частным коллекциям, ателье других художников и выставкам в Салоне.
Этот договор мог бы хорошо работать, если бы он вскоре не захотел большего, чем я была согласна ему дать. Хуже того, он влюбился в меня. Я отделалась от него, удалившись в мастерскую, которой он редко пользовался, и работала всю ночь напролет, пока муж спал; когда же он просыпался на рассвете, я ускользала в постель. Постепенно, незаметно я стала писать портреты все более и более профессионально, получая за них гонорары. Конечно, это было незаконно. На меня донесли (стоит ли говорить кто?), и чиновники из Шатле наложили арест на мастерскую, в которой я работала, не имея на то разрешения. Именно тогда я ушла от мужа. В тот же год, когда мне еще не исполнилось и девятнадцати, мне наконец выдали требуемый документ в Академии Сен-Люк, и я покинула Париж, взяв имя моего мужа, но не его деньги.
Какое-то время я путешествовала и вернулась в Париж только в 178 году. Меня вызвала сама королева Франции, поэтому у меня не было иного выбора, как только опечатать мое ателье и покинуть Россию. Закончив в спешке портрет князя Голицына в полный рост и не завершив несколько поясных портретов, я отправилась в Париж. (К тому времени я уже была известна, правда не столь знаменита, как в конце десятилетия, в годы, предшествовавшие революции.) Этот королевский заказ, один из самых желанных для художников Европы, я получила благодаря графине Скавронской, племяннице Потемкина, которая сносила свое богатство как никто другой из тех, кого я знала… Ах, Скавронская…
Екатерина Васильевна Энгельгардт, она же графиня Скавронская, была знаменита своей праздностью: она проводила дни лежа в шезлонге без корсета, закутанная в черное манто. У нее не было ни образования, ни талантов, от беседы с ней заскучала бы даже монашка. Но у нее было очаровательное лицо, добрая и бесхитростная душа, что в сочетании с некоторыми менее легко определимыми качествами составляло ее обаяние. Я любила ее. И она меня тоже.
Обычно, когда я приезжала писать портрет графини, я находила ее распростертой то на одном, то на другом диване, босой, укутанной в черное. На полу рядом с ней располагался дворовый, на которого была возложена обязанность рассказывать любимые графиней истории, под которые она ежедневно дремала от двух до шести. Во время наших сеансов, проходивших удивительно легко, поскольку графиня была способна неподвижно сидеть в течение многих часов, чем выгодно отличалась от любой другой известной мне модели, появлялись коробка за коробкой — прямо из столицы моды. Графиня отдавала эти коробки мне, даже не раскрыв. Она не проявляла ни малейшего интереса к моде, как, впрочем, и к чему-нибудь другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183
Я предпочитала, чтобы за столом было около дюжины гостей, но иногда число собравшихся превышало это количество вдвое, а то и втрое, так что даже гофмаршалам Франции нередко приходилось сидеть на полу из-за недостатка стульев. Единственным моим правилом было — никогда не обедать за столом, накрытым на двоих или на тринадцать человек: первое представлялось слишком скучным, второе сулило неудачу.
Мои гости? Это мог быть граф П***, живший неподалеку от меня в К***, его общество доставляло мне удовольствие. Или госпожа М***, дочь знаменитого отца и сама по себе очаровательная женщина. Наиболее уважаемым и при этом самым забавным из всех был граф де Бодрей (комендант крепости города Лилля, главный сокольничий Франции и т. д.), чьей любовницей была герцогиня де Полиньяк, доверенное лицо королевы. Бодрей почитался в равной мере как эпикуреец и государственный деятель, он был безумно богат благодаря принадлежавшим его роду плантациям сахарного тростника. Какие имена! Они до сей поры музыкой звучат в моих ушах. Необходимо добавить, что ни одно имя не звучало громче моего собственного, но я им пренебрегала.
Alors , мое имя… скажем так: меня зовут не Себастьяна д'Азур. Это имя я взяла себе позже. Имя, данное мне при рождении, останется в тайне, а от фамилии своего мужа я давно отказалась. Дело в том, что это имя легко узнать любому, кто захочет: оно было знаменито в моей сфере деятельности — портретной живописи. Конечно, тогда я была известна под фамилией моего мужа: у женщины выбор не богат, у женщины-художника выбора нет вовсе. Женщина, желающая писать картины, должна состоять в брачном союзе, предпочтительно с торговцем картинами или художником. Так было и со мной: я добавила свою славу к имени мужа. Конечно, в свой черед я отказалась и от мужа, и от его фамилии, и от своей славы тоже.
Я осталась сиротой в раннем детстве. Когда мне было четыре года, отец нашел свою смерть на острие шпаги в какой-то дальней стороне. Мать умерла на моих глазах, когда мне минуло восемь. Без сомнения, она была колдуньей. Знала ли она об этом, практиковалась ли в своем ремесле? Не знаю. А поскольку вы осведомлены о том, как умирают колдуньи, или достаточно скоро узнаете, я избавлю себя от этого рассказа.
Меня вырастила соседка вместе со своими пятью сыновьями. Она была хорошей женщиной, но бедной и безмужней. Я ушла от нее после того, как ее средний сын попытался злоупотребить моим доверием, и могу с гордостью сообщить, что это стоило ему глаза. Мне не было и четырнадцати, когда я очутилась на парижских улицах.
Пришлось мне испытать и нужду, но я выжила, при этом никогда не торговала собой, не оттого, что боялась угрызений совести, а потому что все ожидали от меня этого, что мне было чрезвычайно противно.
В эти юные годы, гонимая по жизни, как пыль на ветру, попрошайничая, воруя, я открыла в себе талант к рисованию. Я умела хорошо рисовать и делала это, расписывая парижские тротуары мелом и кусками угля. Я была преисполнена решимости стать богатой и знаменитой, когда вырасту, и добилась успеха, который превзошел мои самые фантастические мечты.
И здесь вновь нужно возвратиться к человеку, который останется безымянным, — моему мужу.
Он был гораздо старше меня. Второстепенный портретист, чьи полотна ни в малейшей мере не отображали облик натурщиков. Он и его первая жена, ипе chocolatiere , переехали в Париж из Бреста. Она умерла от чахотки. Вскоре после ее смерти я встретила этого человека, и недолгое время спустя — с помощью знакомого, осведомленного о наших взаимных нуждах, — мы заключили сделку. Я должна была играть роль его юной супруги, что же касается «матримониальных интересов», он мог искать их где угодно. В обмен на мою компанию — если не наедине, то в свете — и мои весьма ограниченные навыки домашней хозяйки я получала доступ к орудиям его труда, его мастерской, частным коллекциям, ателье других художников и выставкам в Салоне.
Этот договор мог бы хорошо работать, если бы он вскоре не захотел большего, чем я была согласна ему дать. Хуже того, он влюбился в меня. Я отделалась от него, удалившись в мастерскую, которой он редко пользовался, и работала всю ночь напролет, пока муж спал; когда же он просыпался на рассвете, я ускользала в постель. Постепенно, незаметно я стала писать портреты все более и более профессионально, получая за них гонорары. Конечно, это было незаконно. На меня донесли (стоит ли говорить кто?), и чиновники из Шатле наложили арест на мастерскую, в которой я работала, не имея на то разрешения. Именно тогда я ушла от мужа. В тот же год, когда мне еще не исполнилось и девятнадцати, мне наконец выдали требуемый документ в Академии Сен-Люк, и я покинула Париж, взяв имя моего мужа, но не его деньги.
Какое-то время я путешествовала и вернулась в Париж только в 178 году. Меня вызвала сама королева Франции, поэтому у меня не было иного выбора, как только опечатать мое ателье и покинуть Россию. Закончив в спешке портрет князя Голицына в полный рост и не завершив несколько поясных портретов, я отправилась в Париж. (К тому времени я уже была известна, правда не столь знаменита, как в конце десятилетия, в годы, предшествовавшие революции.) Этот королевский заказ, один из самых желанных для художников Европы, я получила благодаря графине Скавронской, племяннице Потемкина, которая сносила свое богатство как никто другой из тех, кого я знала… Ах, Скавронская…
Екатерина Васильевна Энгельгардт, она же графиня Скавронская, была знаменита своей праздностью: она проводила дни лежа в шезлонге без корсета, закутанная в черное манто. У нее не было ни образования, ни талантов, от беседы с ней заскучала бы даже монашка. Но у нее было очаровательное лицо, добрая и бесхитростная душа, что в сочетании с некоторыми менее легко определимыми качествами составляло ее обаяние. Я любила ее. И она меня тоже.
Обычно, когда я приезжала писать портрет графини, я находила ее распростертой то на одном, то на другом диване, босой, укутанной в черное. На полу рядом с ней располагался дворовый, на которого была возложена обязанность рассказывать любимые графиней истории, под которые она ежедневно дремала от двух до шести. Во время наших сеансов, проходивших удивительно легко, поскольку графиня была способна неподвижно сидеть в течение многих часов, чем выгодно отличалась от любой другой известной мне модели, появлялись коробка за коробкой — прямо из столицы моды. Графиня отдавала эти коробки мне, даже не раскрыв. Она не проявляла ни малейшего интереса к моде, как, впрочем, и к чему-нибудь другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183