Тогда я и увидела те следы, которые оставили на нем когти моей наперсницы, — должно быть, при борьбе с Асмодеем раны открылись и опять начали кровоточить. Сестра Клер молилась. Обращаясь к Богу вслух, она вопрошала Его, зачем Он явил ей Сатану, — на что Асмодей отвечал:
— Да ты ничего еще и не видела, та chere , — и одним сильным рывком содрал с нее рубаху. Затем он сорвал и власяницу, которую монахиня втайне носила под рубахой, и я увидела новые шрамы, страшные свидетельства пустосвятства, темные и гноящиеся, крест-накрест опоясывающие ее чресла: то были следы от шипов на черенках роз, вшитых ею в рубаху для достижения большей святости, которые во сне царапали ей кожу, глубоко в нее вонзаясь. — Вот оно что, — проговорил Асмодей, словно сделав открытие. — Похоже, добрая сестрица имеет пристрастие к боли. Очень интересно. — Он наклонился, вновь поднял с пола все ту же цепь и, сунув ее под нос монахине, сказал: — Кажется, сегодня тебе повезет, святенькая моя. — И он ковырнул пальцем темный шрам на ее боку, что заставило сестру Клер поморщиться.
Я отвернулась и посмотрела в окно.
Но он ее не ударил. Все, что он сделал, — это поднял ее, не выпуская из руки цепь, и положил голой на библиотечный стол — так, чтобы я и она, лежа голова к голове, заняли его во всю длину. Теперь я уже не могла видеть ее, хотя могла ощущать ее присутствие — слишком близко та находилась — и, разумеется, слышать ее вопли, пока Мадлен, заявив, что с нее довольно, не оторвала от розового платья лоскут и не сделала из него кляп, чтобы заткнуть монахине рот. Тогда я вновь услышала знакомое позвякивание, — должно быть, Асмодей приковывал сестру Клер цепями к столу; вероятно, он использовал те самые кандалы, которые прежде были на мне, но, может, и какие-то другие. Прикованная ими к столу, сестра Клер могла теперь лишь извиваться и перекатываться с боку на бок. Ее приглушенные кляпом взвизгивания и молитвы, проклятия и звяканье цепей… должно быть, она истощила терпение моих спасителей, ибо я услышала, как они совещаются, — мужчины засмеялись, когда Мадлен в первый раз упомянула о кошке, и в следующую минуту я поняла, что они посадили мою Малуэнду на грудь сестре Клер. Чтобы утихомирить. Так ведьмам клали на грудь тяжелый груз. Себастьяна лишь попросила киску не увлекаться и пользоваться когтями в меру.
— И только если понадобится, — добавила она.
Крики сестры Клер прекратились. Вернее сказать, сменились мольбами и новыми молитвами, произносимыми плаксивым, заискивающим голоском. Я могла точно определить, что она молится, даже несмотря на то, что кляп заглушал слова. Сам звук ее голоса был наполнен страхом. Но кошка есть кошка, и монахине пришлось лежать под ней смирно. Мне пришло в голову, не в обмороке ли она; я почти жалела ее. Почти.
— Ты готова? — спросил Асмодей.
— Почти, — отозвалась Себастьяна, продолжая чертыхаться себе под нос по поводу содержимого бархатного футляра, затем подошла ко мне очень близко и принесла извинения за то, что мне придется вновь обнажиться. Прежде чем я успела спросить зачем, рядом со мной появился священник и, словно тонкую кожицу, снял с меня голубой шелковый плащ, в который совсем недавно завернула меня Себастьяна. Теперь он бережно «развернул» меня, словно ниспосланный ему дар. Он пожирал меня глазами, исследуя горящим взглядом все мое тело. Восхищаясь мной.
— С ума сойти, — проговорил он, кладя ледяные руки свои на мои небольшие груди, отчего к ним опять прилила кровь. Он зажал набухшие соски между пальцами и потеребил их. — Так, только слегка, — сказал он Асмодею. — Посмотри сам. — Возможно, я начала привыкать к знакам внимания , которые мне оказывал священник, но что касается этого Асмодея… Тот подошел, встал позади кюре и принялся изучать меня, глядя поверх его плеча.
— Посмотри, — продолжил священник, проводя рукой по моему телу. — Ты когда-нибудь видел нечто подобное?
Но Асмодей не ответил; он прошелся взглядом по мне, причем начал с пяток и остановился, дойдя до глаз. Его глаза, темно-зеленые, как изумруды, были непроницаемы. Он не смеялся надо мной, но и не восторгался. Однако он явно ободрил меня, и я восприняла это как щедрый подарок. Тут я увидела, как Себастьяна передает ему что-то завернутое в черный бархат.
— Начинай, — распорядилась она.
И я вновь увидела, как при взгляде на лежащую позади меня сестру Клер новая вспышка гнева исказила черты его лица и кровь прилила к щекам. Он перешел на другое место, и я более не могла его видеть.
— Скорей , — призывала Мадлен. — Девицы уже собрались в большой зале; они ждут, когда к ним спустится сестра Клер.
Она также добавила, что только что прибыли несколько членов муниципалитета и кое-кто из селян.
— Ну что ж, — сказал Асмодей, — боюсь, им придется подождать, ибо глава монастыря, как они ее называют, немножечко, э-э-э… отвлеклась. — Он был занят тем, что дразнил сестру Клер и мучил ее; судя по смеху отца Луи, тот тоже принимал участие в этой забаве.
— Лучше расскажите мне, — потребовала Себастьяна, все еще занятая тем, что прежде было завернуто в бархат, — все ли прошло, как мы задумали, в келье этой монахини? — Я сначала подумала, что она обращается к Асмодею, но ответила ей Мадлен.
— Да, да , — подтвердила девушка-призрак. — Все как задумано . — И принялась рассказывать, как она предстала перед сестрой Клер в ее келье, приняв обличье «той, другой» (лишь много позднее мне стало известно, что имелась в виду Перонетта), и как она принялась удовлетворять ее потаенные желания. Дала ей то, о чем та столь долго мечтала и чего столь долго была лишена. Превратила в насмешку и ее похоть, и ее воздержание. Затем, улыбнувшись, Мадлен рассказала, как в самый разгар сладострастия приняла свой обычный облик и оросила кровью разгоряченную монахиню. — О, это нужно было видеть , — поведала мне Мадлен.
По-видимому, Асмодей явился в келью, как раз когда сестра Клер отведала крови потустороннего существа и начала кричать; как и было задумано, он закрыл монахине рот ладонью, другой рукой обездвижил ее и тем самым дал уйти своей сообщнице, которая возвратилась в библиотеку — ко мне и к отцу Луи. (Тут она опять назвала меня ведьмой, сказав: «К нашей ведьме и к отцу Луи».) Так что не всю ночь она укрывалась среди теней. Она проделала с сестрой Клер то же, что Луи проделал со мной, но если тот имел целью своей просветить меня и тем вымостить мне путь к знанию и надежде, Мадлен должна была устрашать и мучить… Я терялась в догадках, чем она могла заниматься с сестрой Клер; мне и теперь трудно себе это представить.
— А как дела у тебя, Асмо? — поинтересовалась Себастьяна. — Я немного тревожусь, ведь прошло немало времени с тех пор, как ты…
— Да, — согласился с ней великан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183
— Да ты ничего еще и не видела, та chere , — и одним сильным рывком содрал с нее рубаху. Затем он сорвал и власяницу, которую монахиня втайне носила под рубахой, и я увидела новые шрамы, страшные свидетельства пустосвятства, темные и гноящиеся, крест-накрест опоясывающие ее чресла: то были следы от шипов на черенках роз, вшитых ею в рубаху для достижения большей святости, которые во сне царапали ей кожу, глубоко в нее вонзаясь. — Вот оно что, — проговорил Асмодей, словно сделав открытие. — Похоже, добрая сестрица имеет пристрастие к боли. Очень интересно. — Он наклонился, вновь поднял с пола все ту же цепь и, сунув ее под нос монахине, сказал: — Кажется, сегодня тебе повезет, святенькая моя. — И он ковырнул пальцем темный шрам на ее боку, что заставило сестру Клер поморщиться.
Я отвернулась и посмотрела в окно.
Но он ее не ударил. Все, что он сделал, — это поднял ее, не выпуская из руки цепь, и положил голой на библиотечный стол — так, чтобы я и она, лежа голова к голове, заняли его во всю длину. Теперь я уже не могла видеть ее, хотя могла ощущать ее присутствие — слишком близко та находилась — и, разумеется, слышать ее вопли, пока Мадлен, заявив, что с нее довольно, не оторвала от розового платья лоскут и не сделала из него кляп, чтобы заткнуть монахине рот. Тогда я вновь услышала знакомое позвякивание, — должно быть, Асмодей приковывал сестру Клер цепями к столу; вероятно, он использовал те самые кандалы, которые прежде были на мне, но, может, и какие-то другие. Прикованная ими к столу, сестра Клер могла теперь лишь извиваться и перекатываться с боку на бок. Ее приглушенные кляпом взвизгивания и молитвы, проклятия и звяканье цепей… должно быть, она истощила терпение моих спасителей, ибо я услышала, как они совещаются, — мужчины засмеялись, когда Мадлен в первый раз упомянула о кошке, и в следующую минуту я поняла, что они посадили мою Малуэнду на грудь сестре Клер. Чтобы утихомирить. Так ведьмам клали на грудь тяжелый груз. Себастьяна лишь попросила киску не увлекаться и пользоваться когтями в меру.
— И только если понадобится, — добавила она.
Крики сестры Клер прекратились. Вернее сказать, сменились мольбами и новыми молитвами, произносимыми плаксивым, заискивающим голоском. Я могла точно определить, что она молится, даже несмотря на то, что кляп заглушал слова. Сам звук ее голоса был наполнен страхом. Но кошка есть кошка, и монахине пришлось лежать под ней смирно. Мне пришло в голову, не в обмороке ли она; я почти жалела ее. Почти.
— Ты готова? — спросил Асмодей.
— Почти, — отозвалась Себастьяна, продолжая чертыхаться себе под нос по поводу содержимого бархатного футляра, затем подошла ко мне очень близко и принесла извинения за то, что мне придется вновь обнажиться. Прежде чем я успела спросить зачем, рядом со мной появился священник и, словно тонкую кожицу, снял с меня голубой шелковый плащ, в который совсем недавно завернула меня Себастьяна. Теперь он бережно «развернул» меня, словно ниспосланный ему дар. Он пожирал меня глазами, исследуя горящим взглядом все мое тело. Восхищаясь мной.
— С ума сойти, — проговорил он, кладя ледяные руки свои на мои небольшие груди, отчего к ним опять прилила кровь. Он зажал набухшие соски между пальцами и потеребил их. — Так, только слегка, — сказал он Асмодею. — Посмотри сам. — Возможно, я начала привыкать к знакам внимания , которые мне оказывал священник, но что касается этого Асмодея… Тот подошел, встал позади кюре и принялся изучать меня, глядя поверх его плеча.
— Посмотри, — продолжил священник, проводя рукой по моему телу. — Ты когда-нибудь видел нечто подобное?
Но Асмодей не ответил; он прошелся взглядом по мне, причем начал с пяток и остановился, дойдя до глаз. Его глаза, темно-зеленые, как изумруды, были непроницаемы. Он не смеялся надо мной, но и не восторгался. Однако он явно ободрил меня, и я восприняла это как щедрый подарок. Тут я увидела, как Себастьяна передает ему что-то завернутое в черный бархат.
— Начинай, — распорядилась она.
И я вновь увидела, как при взгляде на лежащую позади меня сестру Клер новая вспышка гнева исказила черты его лица и кровь прилила к щекам. Он перешел на другое место, и я более не могла его видеть.
— Скорей , — призывала Мадлен. — Девицы уже собрались в большой зале; они ждут, когда к ним спустится сестра Клер.
Она также добавила, что только что прибыли несколько членов муниципалитета и кое-кто из селян.
— Ну что ж, — сказал Асмодей, — боюсь, им придется подождать, ибо глава монастыря, как они ее называют, немножечко, э-э-э… отвлеклась. — Он был занят тем, что дразнил сестру Клер и мучил ее; судя по смеху отца Луи, тот тоже принимал участие в этой забаве.
— Лучше расскажите мне, — потребовала Себастьяна, все еще занятая тем, что прежде было завернуто в бархат, — все ли прошло, как мы задумали, в келье этой монахини? — Я сначала подумала, что она обращается к Асмодею, но ответила ей Мадлен.
— Да, да , — подтвердила девушка-призрак. — Все как задумано . — И принялась рассказывать, как она предстала перед сестрой Клер в ее келье, приняв обличье «той, другой» (лишь много позднее мне стало известно, что имелась в виду Перонетта), и как она принялась удовлетворять ее потаенные желания. Дала ей то, о чем та столь долго мечтала и чего столь долго была лишена. Превратила в насмешку и ее похоть, и ее воздержание. Затем, улыбнувшись, Мадлен рассказала, как в самый разгар сладострастия приняла свой обычный облик и оросила кровью разгоряченную монахиню. — О, это нужно было видеть , — поведала мне Мадлен.
По-видимому, Асмодей явился в келью, как раз когда сестра Клер отведала крови потустороннего существа и начала кричать; как и было задумано, он закрыл монахине рот ладонью, другой рукой обездвижил ее и тем самым дал уйти своей сообщнице, которая возвратилась в библиотеку — ко мне и к отцу Луи. (Тут она опять назвала меня ведьмой, сказав: «К нашей ведьме и к отцу Луи».) Так что не всю ночь она укрывалась среди теней. Она проделала с сестрой Клер то же, что Луи проделал со мной, но если тот имел целью своей просветить меня и тем вымостить мне путь к знанию и надежде, Мадлен должна была устрашать и мучить… Я терялась в догадках, чем она могла заниматься с сестрой Клер; мне и теперь трудно себе это представить.
— А как дела у тебя, Асмо? — поинтересовалась Себастьяна. — Я немного тревожусь, ведь прошло немало времени с тех пор, как ты…
— Да, — согласился с ней великан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183