В конце концов, мы можем, проявив твердость и вместе с тем осторожность, нынче ночью немножко показать зубы!
– Да как следует! – воскликнул Муанье. – Как ни крути, она всего лишь женщина!
– Полный рот зубов! – поддержал Ребеф. – И преострых!
– Если мы ловко разыграем карту «первого мужа»… – подсказал Добряк Жафрэ.
– Доктор Самюэль, конечно, кое-что знает о болезни Жулу… – начал было Нивер.
– Стоп! – приказал Комейроль. – Дурака не трогать. Это дело семейное, и нечего совать палец между молотом и наковальней. Можно себе позволить от силы тонкий намек, ведь Жулу пока жив, а такую пройдоху и лицедейку, как Маргарита, нельзя обвинить даже в маленьком грехе, покуда он полностью не совершен. Жафрэ, дорогой, сделай одолжение, пригласи нас в гостиную, мы продолжим беседу за кофеем.
Они встали и сгрудились у порога гостиной; на лицах была написана воинственная решимость. О, в этот миг контора Дебана не боялась ничего!
Однако едва переступив порог гостиной, Комейроль отпрянул, словно увидел дьявола с рогами. Шедший за ним Добряк Жафрэ вскрикнул. Доктор Самюэль, Муанье, Ребеф и Нивер – всяк на свой лад выразили изумление, граничившее с паникой.
С Маргаритой шутки были плохи.
Все подобострастно заулыбались.
Хотя то была даже не сама Маргарита, а всего лишь ее холоп.
Когда семья большая, а дом маловат, мебель часто стоит как бы не на месте. Так, в гостиной может очутиться кровать, а в столовой – конторка. Ничего страшного тут нет, просто Бог благословил супругов обильным потомством, что принято считать приметой семейного счастья.
Хотя Добряк Жафрэ был холост, домочадцев у него было множество: его заставляли потесниться любимые птицы.
В гостиной Жафрэ надо всей обстановкой главенствовал несгораемый шкаф.
Огромный, весь железный, несгораемый шкаф фирмы «Берье и компания», казалось, недоумевал, как его занесло в эту вытянутую опрятную комнатку, по моде того года и с потугой на роскошь меблированную новехоньким гарнитуром из одной донельзя благопристойной лавки на улице Клери.
Полированные чары божественного красного дерева мало-помалу рассеиваются. Мебель из палисандра идет нарасхват. Малый Париж с ума сходит по этим вычурным уродцам. Увы, обстановка гостиной Жафрэ была розового дерева, причем недорогого. От одного вида ее англичанин скончался бы с тоски.
Ах, розовое дерево, цветок пленительной роскоши! Ужасно, что развелось столько подделок под розовое дерево!
Но мы должны особо сказать о железном шкафе, который один стоил раза в четыре дороже, чем вся мебель, украшавшая добропорядочную гостиную Добряка Жафрэ.
Те из наших читателей, кто помнит первую книгу о Черных Мантиях, узнали его с порога. Это был знаменитый шкаф, настоящий памятник истории. В нем хранились, бывало, неимоверные суммы.
Шкаф пережил пожар в суде, многое повидал на своем веку, о нем писали газеты. Он убил человека, отхватив тому голову почище гильотины.
Нет, то не был рядовой представитель племени шкафов. Какая-то роковая цепь связала его с судьбой Лекока, вложившего в свои злодеяния куда больше ума, чем потребовалось бы, пожелай он прославиться честными делами.
Странное, но вместе с тем расхожее заблуждение! Люди никак не хотят понять, что творить зло стократ труднее, нежели добро, а труды, вложенные во зло, принесут стократ меньше, чем употребленные на добрые дела.
Это был шкаф Банселля, потом Шварца; в сей шкаф Приятель – Тулонец намеревался запереть на пять миллионов фальшивых банкнот, и был обезглавлен острым краем его тяжелой створки.
Добряк Жафрэ был большой любитель сэкономить. Когда имущество барона Шварца распродавали, он за смехотворную цену приобрел несгораемый шкаф знаменитого банкира.
В нем и сейчас лежали миллионы, или, по крайней мере, грамоты, открывавшие путь к миллионам, то есть свидетельства о рождении, браке и смерти Раймона, герцога де Клар, пропавшие у мэтра де Мальвуа, а также свидетельство о рождении Ролана и свидетельство о смерти Терезы.
И вот рядом с этим-то шкафом стоял, согнувшись пополам и в упор разглядывая замочную скважину, человек, от одного вида которого отвага конторы Дебана вмиг сменилась робостью: виконт Аннибал Джожа, названный нами (возможно, чересчур сильно) холопом Маргариты Садула.
Когда контора Дебана ввалилась в гостиную, он даже не пошевелился.
Но при первом же слове Комейроля, который, рассыпаясь в извинениях, что-то невнятно спросил, виконт распрямил свой почти по-женски изящный стан и откинул со лба шелковистую смоль кудрей.
– Я рассматривал его, – сказал он. – Крепкая штуковина. День добрый, дражайшие. Не хотелось портить вам десерт, но сил больше нет торчать на улице. Мы, неаполитанцы, не выносим холода. Тогда я сказал словечко, и меня впустили. Как поживаем?
– Вы с посланием от госпожи графини? – пробормотал «король» Комейроль, растерянный, словно мальчишка, которого застукали за пакостным делом.
– Да, дражайший, – ответил виконт Аннибал, отчеканивая каждое слово. – Должен сообщить вам, что теперь вы должны быть готовы к любым неожиданностям. Этой ночью в особняке де Клар будет день.
ДОБРЯК ЖАФРЭ ЗАСЫПАЕТ
Комейроль, белый как мел, натужно улыбался; Добряка Жафрэ просто трясло; остальные кто как мог переживали сей удар, способный расстроить и самый крепкий желудок.
Что чувствовал бы новобранец, которым шесть лет и одиннадцать месяцев власти не интересовались и вдруг призвали в армию накануне сражения, за десять дней до истечения призывного возраста?
Так и тут: об этих делах и думать забыли. Контора Дебана, род частной ложи в недрах романтического братства Черных Мантий (о котором она мало что знала и была связана только через своего главу, господина Лекока) еще не нюхала пороху. Эта самая ложа была учреждена ради одного-единственного дела, каковое состояло в том, чтобы обратить к выгоде означенного господина Лекока наследство де Клар. Лекока не стало; Черные Мантии рассеялись. И вот теперь нежданно-негаданно потусторонний глас трубы возвестил судный день…
Контора Дебана отвагой не блистала (слабость в ряду прочих ее пороков вполне простительна) и знала, что бывшая Маргарита Бургундская и под графским титулом сохранила жуткие замашки прежних дней. И хотя смерть Лекока, на первый взгляд, освобождала контору от обязательств, каждый здесь так или иначе чувствовал себя в цепких в руках графини дю Бреу де Клар не очень уютно и безопасно.
– Это насчет молодого герцога? – спросил Комейроль у виконта Аннибала, занявшего один из стульев.
– Какого еще молодого герцога? – удивился неаполитанец. – Это Господин Сердце, что ли, герцог? Бездарный пачкун, которого нашли в капусте! Возможно, графиня пожелает что-нибудь для него сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
– Да как следует! – воскликнул Муанье. – Как ни крути, она всего лишь женщина!
– Полный рот зубов! – поддержал Ребеф. – И преострых!
– Если мы ловко разыграем карту «первого мужа»… – подсказал Добряк Жафрэ.
– Доктор Самюэль, конечно, кое-что знает о болезни Жулу… – начал было Нивер.
– Стоп! – приказал Комейроль. – Дурака не трогать. Это дело семейное, и нечего совать палец между молотом и наковальней. Можно себе позволить от силы тонкий намек, ведь Жулу пока жив, а такую пройдоху и лицедейку, как Маргарита, нельзя обвинить даже в маленьком грехе, покуда он полностью не совершен. Жафрэ, дорогой, сделай одолжение, пригласи нас в гостиную, мы продолжим беседу за кофеем.
Они встали и сгрудились у порога гостиной; на лицах была написана воинственная решимость. О, в этот миг контора Дебана не боялась ничего!
Однако едва переступив порог гостиной, Комейроль отпрянул, словно увидел дьявола с рогами. Шедший за ним Добряк Жафрэ вскрикнул. Доктор Самюэль, Муанье, Ребеф и Нивер – всяк на свой лад выразили изумление, граничившее с паникой.
С Маргаритой шутки были плохи.
Все подобострастно заулыбались.
Хотя то была даже не сама Маргарита, а всего лишь ее холоп.
Когда семья большая, а дом маловат, мебель часто стоит как бы не на месте. Так, в гостиной может очутиться кровать, а в столовой – конторка. Ничего страшного тут нет, просто Бог благословил супругов обильным потомством, что принято считать приметой семейного счастья.
Хотя Добряк Жафрэ был холост, домочадцев у него было множество: его заставляли потесниться любимые птицы.
В гостиной Жафрэ надо всей обстановкой главенствовал несгораемый шкаф.
Огромный, весь железный, несгораемый шкаф фирмы «Берье и компания», казалось, недоумевал, как его занесло в эту вытянутую опрятную комнатку, по моде того года и с потугой на роскошь меблированную новехоньким гарнитуром из одной донельзя благопристойной лавки на улице Клери.
Полированные чары божественного красного дерева мало-помалу рассеиваются. Мебель из палисандра идет нарасхват. Малый Париж с ума сходит по этим вычурным уродцам. Увы, обстановка гостиной Жафрэ была розового дерева, причем недорогого. От одного вида ее англичанин скончался бы с тоски.
Ах, розовое дерево, цветок пленительной роскоши! Ужасно, что развелось столько подделок под розовое дерево!
Но мы должны особо сказать о железном шкафе, который один стоил раза в четыре дороже, чем вся мебель, украшавшая добропорядочную гостиную Добряка Жафрэ.
Те из наших читателей, кто помнит первую книгу о Черных Мантиях, узнали его с порога. Это был знаменитый шкаф, настоящий памятник истории. В нем хранились, бывало, неимоверные суммы.
Шкаф пережил пожар в суде, многое повидал на своем веку, о нем писали газеты. Он убил человека, отхватив тому голову почище гильотины.
Нет, то не был рядовой представитель племени шкафов. Какая-то роковая цепь связала его с судьбой Лекока, вложившего в свои злодеяния куда больше ума, чем потребовалось бы, пожелай он прославиться честными делами.
Странное, но вместе с тем расхожее заблуждение! Люди никак не хотят понять, что творить зло стократ труднее, нежели добро, а труды, вложенные во зло, принесут стократ меньше, чем употребленные на добрые дела.
Это был шкаф Банселля, потом Шварца; в сей шкаф Приятель – Тулонец намеревался запереть на пять миллионов фальшивых банкнот, и был обезглавлен острым краем его тяжелой створки.
Добряк Жафрэ был большой любитель сэкономить. Когда имущество барона Шварца распродавали, он за смехотворную цену приобрел несгораемый шкаф знаменитого банкира.
В нем и сейчас лежали миллионы, или, по крайней мере, грамоты, открывавшие путь к миллионам, то есть свидетельства о рождении, браке и смерти Раймона, герцога де Клар, пропавшие у мэтра де Мальвуа, а также свидетельство о рождении Ролана и свидетельство о смерти Терезы.
И вот рядом с этим-то шкафом стоял, согнувшись пополам и в упор разглядывая замочную скважину, человек, от одного вида которого отвага конторы Дебана вмиг сменилась робостью: виконт Аннибал Джожа, названный нами (возможно, чересчур сильно) холопом Маргариты Садула.
Когда контора Дебана ввалилась в гостиную, он даже не пошевелился.
Но при первом же слове Комейроля, который, рассыпаясь в извинениях, что-то невнятно спросил, виконт распрямил свой почти по-женски изящный стан и откинул со лба шелковистую смоль кудрей.
– Я рассматривал его, – сказал он. – Крепкая штуковина. День добрый, дражайшие. Не хотелось портить вам десерт, но сил больше нет торчать на улице. Мы, неаполитанцы, не выносим холода. Тогда я сказал словечко, и меня впустили. Как поживаем?
– Вы с посланием от госпожи графини? – пробормотал «король» Комейроль, растерянный, словно мальчишка, которого застукали за пакостным делом.
– Да, дражайший, – ответил виконт Аннибал, отчеканивая каждое слово. – Должен сообщить вам, что теперь вы должны быть готовы к любым неожиданностям. Этой ночью в особняке де Клар будет день.
ДОБРЯК ЖАФРЭ ЗАСЫПАЕТ
Комейроль, белый как мел, натужно улыбался; Добряка Жафрэ просто трясло; остальные кто как мог переживали сей удар, способный расстроить и самый крепкий желудок.
Что чувствовал бы новобранец, которым шесть лет и одиннадцать месяцев власти не интересовались и вдруг призвали в армию накануне сражения, за десять дней до истечения призывного возраста?
Так и тут: об этих делах и думать забыли. Контора Дебана, род частной ложи в недрах романтического братства Черных Мантий (о котором она мало что знала и была связана только через своего главу, господина Лекока) еще не нюхала пороху. Эта самая ложа была учреждена ради одного-единственного дела, каковое состояло в том, чтобы обратить к выгоде означенного господина Лекока наследство де Клар. Лекока не стало; Черные Мантии рассеялись. И вот теперь нежданно-негаданно потусторонний глас трубы возвестил судный день…
Контора Дебана отвагой не блистала (слабость в ряду прочих ее пороков вполне простительна) и знала, что бывшая Маргарита Бургундская и под графским титулом сохранила жуткие замашки прежних дней. И хотя смерть Лекока, на первый взгляд, освобождала контору от обязательств, каждый здесь так или иначе чувствовал себя в цепких в руках графини дю Бреу де Клар не очень уютно и безопасно.
– Это насчет молодого герцога? – спросил Комейроль у виконта Аннибала, занявшего один из стульев.
– Какого еще молодого герцога? – удивился неаполитанец. – Это Господин Сердце, что ли, герцог? Бездарный пачкун, которого нашли в капусте! Возможно, графиня пожелает что-нибудь для него сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133