В этом смысле мастерская Каменного Сердца оказалась как бы благодетелем Ролана, а это тем более заслуживает похвалы, что касса сего лихого заведения, невзирая на обилие заказов, неизменно пустовала.
У Каменного Сердца Ролан получал, может, и не столь образцовый уход, как в обители Бон Секур, но всяк старался как мог, в том числе ветеринар, друг всего дома, – и крепкое естество раненого победило.
Люди здесь были, безусловно, добрые: ведь они держали у себя Ролана, несмотря на то, что он никак не желал отвечать на их постоянные расспросы.
Ролана по-прежнему влекла та же неотвязная мечта, что занимала его на протяжении всей болезни и дожила до его полного исцеления: принародно узреть себя героем перед открытым судом присяжных. События на бульваре Монпарнас долго представлялись ему неким дурным сном; вот почему они так смутно сохранились в его памяти.
Зато все происшедшее в гостевой монастыря Бон Секур часто приходило ему на память как отсвет некоего отдаленного, но отчетливого видения. Он ясно видел Даво; он видел также монашку, которая, казалось, пережила свой век, и высокого, с горделивой осанкой старика, и девочку – маленькую, но уже такую красивую. Эти три последние особы казались ему как-то тесно связанными меж собой и вдобавок невесть какой невидимой нитью с еще более давними воспоминаниями, проплывавшими словно облака над его ранним детством.
Вояка Гонрекен сказал сущую правду. Принести материальную выгоду мастерской Каменного Сердца было не во власти Ролана, впитавшего уроки величайшего из живописцев столетия, усвоенные им в самую дерзкую, самую лучезарную пору своей жизни. Он усердствовал как мог, ибо хотел зарабатывать свой хлеб, но нисколько не преуспел и лишь портил полотна, предназначавшиеся балаганным актерам. Потерпев неудачу, он избрал себе угол в огромном сарае, взял холст в пару квадратных футов, настоящих кистей и красок и начал писать картину, изображавшую одну из тех тысяч уморительных сцен, что разворачивались в мастерской всякий день прямо у него на глазах.
Ролан оказался живописцем, а господин Барюк – по прозвищу Дикобраз – обладал редким даром пристраивать картины. Не надо забывать, что благодаря этому на одного господина Барюка приходилось целых два таланта, поскольку мы уже упоминали о его способности все подмечать, которая делает людей выдающимися дипломатами и сыщиками. Господин Барюк сбыл первую картину Ролана за сорок пять франков и объявил, что отечество спасено.
Господин Барюк угадал точно. Спустя год Ролан занялся восстановлением павильона Берто, пришедшего в ветхость, и устроил там свою скромную мастерскую. Роли поменялись. Мастерская Каменного Сердца, руководимая четой Лампион, королей-лоботрясов, приходила в упадок и ей угрожал крах. Теперь Ролан мог с лихвой вернуть мастерской все, чем он был ей обязан.
Словом, после кончины супругов Лампион (они умерли с разницей в несколько недель) депутация, куда по воле народа вошли Вояка Гонрекен, господин Барюк, четверо старшин и Каскаден, явилась вручить скипетр и венец Ролану.
Ролан, конечно, понимал, что и скипетр тот отнюдь не из золота, и венец не без шипов; тем не менее он не заставил себя упрашивать и согласился, приняв имя «Господин Сердце» ради этой общины беспомощных детей, неспособных поставить дело. Он получил право оплачивать аренду и счета за те моря паршивых красок, что мастерская изводила изо дня в день.
Его уважали, худо-бедно слушались, а вдобавок и любили – не столько за то, что он стал спасителем республики, сколько оттого, что республика сама считала себя его матерью. Ничто так не привязывает, как роль благодетеля; в конце концов, за то, что Ролан смог возместить свои долги, он был, рассуждая здраво, в не меньшем долгу перед мастерской Каменного Сердца.
И уж, разумеется, вовсе не из склонности видеть за всяким благим делом корыстные побуждения, а лишь стремясь проникнуть в глубь вещей и обрисовать ситуацию с полной правдивостью, скажем, что Ролан имел свои причины дорожить этим положением в обществе, странным для лица высокого происхождения, нелепым и неловким для его настоящего и закрывающим перед ним будущее.
С годами Ролан свыкся с одиночеством. Он жил здесь как бы в оазисе, окруженном пустыней, а его ближайшими соседями были дикари. Такая жизнь ему нравилась. С годами в нем нисколько не ослаб ужас перед мыслью, что нечто из его прошлого может выплыть на свет. Это сгубило его мать, по крайней мере он так считал, и он упрятал себя под землю, чтобы не разбудить эха той ночной драмы, избравшей местом своего действия бульвар Монпарнас.
Сколько добропорядочных людей сочли бы это пустым детским страхом! Но Ролану дело виделось иначе, чем добропорядочному обывателю. Он не мог без болезненного содрогания вспоминать ту карнавальную ночь, что разрубила его жизнь на два куска, отныне никак не способных снова срастись.
Словом, его прошлое умерло вместе с матерью. Ему не пришлось рвать никаких связей, и не было ни родителя, ни друга, у которого исчезновение Ролана могло вызвать хоть тень сожаления.
Когда-то он любил одну женщину, и воспоминание о ней заставляло его краснеть от стыда.
Что нужно человеку, долгие годы прозябающему в состоянии такого нравственного отупения, когда все надежды и стремления утрачены? Ему нужно место, где можно скрыться от мира. Случай подарил Ролану такое убежище, и он оберегал его. Мастерская Каменного Сердца позволяла ему легко дать ответ на те вопросы, которые общество вправе задать любому человеку, сколь бы мирно и уединенно тот ни жил. По правде сказать, общество, когда речь идет о некоторых сферах, не должно слишком далеко заходить в своих расследованиях, ну разве что имея на то самые животрепещущие и веские причины; иначе пришлось бы снести половину Парижа. Ролан же существовал как раз на грани этой сумрачной области, и пусть он отродясь не имел с богемой ничего общего, близость к богеме приносила ему пользу. Он был «Господин Сердце», под его правлением беспокойная команда вела себя мирно, и те, кого долг обязывает заглядывать во все углы парижских трущоб, ни к чему не могли придраться.
Прошло немногим более семи лет с того дня, как он попал в дом Каменного Сердца, и тут произошло событие, разом преобразившее весь строй мыслей Ролана. О сем происшествии мы поведаем позднее. По-прежнему не вмешиваясь в ход внешней жизни, Ролан переменил, однако, уклад своего одинокого существования. У него появились замашки изящной жизни, которые мы описали; днем он охотно покидал свое обиталище, ночи проводил в мечтаниях.
Впервые, может быть, он задумался о себе самом и перечел давно закрытую книгу своей памяти. Жизнь его матери сразу же предстала ему в новом свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
У Каменного Сердца Ролан получал, может, и не столь образцовый уход, как в обители Бон Секур, но всяк старался как мог, в том числе ветеринар, друг всего дома, – и крепкое естество раненого победило.
Люди здесь были, безусловно, добрые: ведь они держали у себя Ролана, несмотря на то, что он никак не желал отвечать на их постоянные расспросы.
Ролана по-прежнему влекла та же неотвязная мечта, что занимала его на протяжении всей болезни и дожила до его полного исцеления: принародно узреть себя героем перед открытым судом присяжных. События на бульваре Монпарнас долго представлялись ему неким дурным сном; вот почему они так смутно сохранились в его памяти.
Зато все происшедшее в гостевой монастыря Бон Секур часто приходило ему на память как отсвет некоего отдаленного, но отчетливого видения. Он ясно видел Даво; он видел также монашку, которая, казалось, пережила свой век, и высокого, с горделивой осанкой старика, и девочку – маленькую, но уже такую красивую. Эти три последние особы казались ему как-то тесно связанными меж собой и вдобавок невесть какой невидимой нитью с еще более давними воспоминаниями, проплывавшими словно облака над его ранним детством.
Вояка Гонрекен сказал сущую правду. Принести материальную выгоду мастерской Каменного Сердца было не во власти Ролана, впитавшего уроки величайшего из живописцев столетия, усвоенные им в самую дерзкую, самую лучезарную пору своей жизни. Он усердствовал как мог, ибо хотел зарабатывать свой хлеб, но нисколько не преуспел и лишь портил полотна, предназначавшиеся балаганным актерам. Потерпев неудачу, он избрал себе угол в огромном сарае, взял холст в пару квадратных футов, настоящих кистей и красок и начал писать картину, изображавшую одну из тех тысяч уморительных сцен, что разворачивались в мастерской всякий день прямо у него на глазах.
Ролан оказался живописцем, а господин Барюк – по прозвищу Дикобраз – обладал редким даром пристраивать картины. Не надо забывать, что благодаря этому на одного господина Барюка приходилось целых два таланта, поскольку мы уже упоминали о его способности все подмечать, которая делает людей выдающимися дипломатами и сыщиками. Господин Барюк сбыл первую картину Ролана за сорок пять франков и объявил, что отечество спасено.
Господин Барюк угадал точно. Спустя год Ролан занялся восстановлением павильона Берто, пришедшего в ветхость, и устроил там свою скромную мастерскую. Роли поменялись. Мастерская Каменного Сердца, руководимая четой Лампион, королей-лоботрясов, приходила в упадок и ей угрожал крах. Теперь Ролан мог с лихвой вернуть мастерской все, чем он был ей обязан.
Словом, после кончины супругов Лампион (они умерли с разницей в несколько недель) депутация, куда по воле народа вошли Вояка Гонрекен, господин Барюк, четверо старшин и Каскаден, явилась вручить скипетр и венец Ролану.
Ролан, конечно, понимал, что и скипетр тот отнюдь не из золота, и венец не без шипов; тем не менее он не заставил себя упрашивать и согласился, приняв имя «Господин Сердце» ради этой общины беспомощных детей, неспособных поставить дело. Он получил право оплачивать аренду и счета за те моря паршивых красок, что мастерская изводила изо дня в день.
Его уважали, худо-бедно слушались, а вдобавок и любили – не столько за то, что он стал спасителем республики, сколько оттого, что республика сама считала себя его матерью. Ничто так не привязывает, как роль благодетеля; в конце концов, за то, что Ролан смог возместить свои долги, он был, рассуждая здраво, в не меньшем долгу перед мастерской Каменного Сердца.
И уж, разумеется, вовсе не из склонности видеть за всяким благим делом корыстные побуждения, а лишь стремясь проникнуть в глубь вещей и обрисовать ситуацию с полной правдивостью, скажем, что Ролан имел свои причины дорожить этим положением в обществе, странным для лица высокого происхождения, нелепым и неловким для его настоящего и закрывающим перед ним будущее.
С годами Ролан свыкся с одиночеством. Он жил здесь как бы в оазисе, окруженном пустыней, а его ближайшими соседями были дикари. Такая жизнь ему нравилась. С годами в нем нисколько не ослаб ужас перед мыслью, что нечто из его прошлого может выплыть на свет. Это сгубило его мать, по крайней мере он так считал, и он упрятал себя под землю, чтобы не разбудить эха той ночной драмы, избравшей местом своего действия бульвар Монпарнас.
Сколько добропорядочных людей сочли бы это пустым детским страхом! Но Ролану дело виделось иначе, чем добропорядочному обывателю. Он не мог без болезненного содрогания вспоминать ту карнавальную ночь, что разрубила его жизнь на два куска, отныне никак не способных снова срастись.
Словом, его прошлое умерло вместе с матерью. Ему не пришлось рвать никаких связей, и не было ни родителя, ни друга, у которого исчезновение Ролана могло вызвать хоть тень сожаления.
Когда-то он любил одну женщину, и воспоминание о ней заставляло его краснеть от стыда.
Что нужно человеку, долгие годы прозябающему в состоянии такого нравственного отупения, когда все надежды и стремления утрачены? Ему нужно место, где можно скрыться от мира. Случай подарил Ролану такое убежище, и он оберегал его. Мастерская Каменного Сердца позволяла ему легко дать ответ на те вопросы, которые общество вправе задать любому человеку, сколь бы мирно и уединенно тот ни жил. По правде сказать, общество, когда речь идет о некоторых сферах, не должно слишком далеко заходить в своих расследованиях, ну разве что имея на то самые животрепещущие и веские причины; иначе пришлось бы снести половину Парижа. Ролан же существовал как раз на грани этой сумрачной области, и пусть он отродясь не имел с богемой ничего общего, близость к богеме приносила ему пользу. Он был «Господин Сердце», под его правлением беспокойная команда вела себя мирно, и те, кого долг обязывает заглядывать во все углы парижских трущоб, ни к чему не могли придраться.
Прошло немногим более семи лет с того дня, как он попал в дом Каменного Сердца, и тут произошло событие, разом преобразившее весь строй мыслей Ролана. О сем происшествии мы поведаем позднее. По-прежнему не вмешиваясь в ход внешней жизни, Ролан переменил, однако, уклад своего одинокого существования. У него появились замашки изящной жизни, которые мы описали; днем он охотно покидал свое обиталище, ночи проводил в мечтаниях.
Впервые, может быть, он задумался о себе самом и перечел давно закрытую книгу своей памяти. Жизнь его матери сразу же предстала ему в новом свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133