– продолжал расспрашивать Василий.
– Трудно сказать, – после долгого молчания проговорила Анна Сергеевна. – Но ехали мы довольно долго.
– И как ехали? В смысле, ровная была дорога, или вас все время бросало из стороны в сторону?
– Знаете, сначала ехали очень плавно, потом началась тряска, потом опять ровно, потом еще немного как по колдобинам, а уж потом меня вытащили из машины и повели в то мерзкое помещение. – Анна Сергеевна в изнеможении откинулась на койку.
– Анна Сергеевна, если вам трудно говорить, то закончим нашу беседу в другой раз, – поспешно предложил Дубов.
– Нет-нет. – Глухарева приподнялась. – Мне уже лучше. И я все расскажу вам! Только прошу вас, пусть все это останется между нами. И вас, доктор, тоже прошу...
– Как вам будет угодно. Анна Сергеевна, а известно ли вам, за что они решили вас убить?
Еще немного помолчав, Глухарева ответила:
– Знаете, всему своя мера. Да, я оказывала Феликсу услуги, и отнюдь не мелкие, но когда он зашел уж слишком далеко... – Анна Сергеевна замолкла.
– Насколько далеко? – заинтересовался не только Василий, но даже и доктор Серапионыч.
– Он потребовал, чтобы я... Нет, не спрашивайте! Я решительно отказалась. И тогда он пригрозил, что это плохо кончится. И так оно и кончилось.
– Пока еще ничего не кончилось, – покачал головой Дубов. – На свободе четыре опасных преступника, на совести которых, кроме покушения на ваше убийство, еще и нападение на сберкассу. Так что расследование только начинается. Вы слышали, о чем они разговаривали?
– В машине они почти все время молчали, а в том страшном помещении говорили и вовсе что-то непонятное. Вы понимаете, в каком я была...
– Но хоть что-то вы слышали? Постарайтесь вспомнить, это очень важно.
Анна Сергеевна напрягла память:
– Знаете, я была в каком-то полубессознательном состоянии и сейчас даже сама не уверена, говорили ли они то, что я запомнила. Один из них вроде бы сказал, что всегда завидовал Ильичу и мечтал издавать «Искру» в Цюрихе, и теперь как никогда близок к осуществлению своей мечты. A потом другой сказал: «Надо ее убить, так как она слишком много слышала». Феликс ответил: «Не надо, она и без того повязана крепко, нас не выдаст». Тот, другой, настаивал, что надо повесить, а потом изнасиловать. Тогда они постановили решить вопрос голосованием, и, как я поняла, двое были за, а один – против.
– Погодите-погодите, – перебил ее Василий. – Но ведь их же было четверо!
– Видимо, четвертый воздержался, – предположил Серапионыч.
– A что было потом – не помню, – закончила свой жуткий рассказ Анна Сергеевна. – Очнулась только здесь.
– Да, странная история, – поставил диагноз Василий. – Анна Сергеевна, тут вам долго оставаться никак нельзя. Если вы можете встать, то я отвезу вас домой.
– Да, пожалуйста... – Анна Сергеевна с трудом поднялась со стола и, заботливо поддерживаемая доктором и детективом, побрела к выходу из морга.
* * *
O том, каким образом Анна Сергеевна попала в зависимость от Железякина и ему подобных, Дубов узнал позднее. Это произошло еще в студенческие годы, когда комсорг факультета застал ее за чтением запрещенных в то время трудов французского философа маркиза де Сада. Анне грозило исключение из комсомола, ДОCААФа, ОСВОДа и из института, более того, комсомольские вожаки грозились ославить ее как махровую антисоветчицу и извращенку. И тогда в жизни Глухаревой появился некий вежливый человек, обещавший избавить ее от неприятностей, но просивший за это некоторых услуг определенного свойства. Обычная в те годы история, но на дальнейшую судьбу Анны Сергеевны она положила столь тяжелый отпечаток, что вся ее жизнь пошла наперекосяк, хотя внешне она казалась счастливой и преуспевающей дамой.
* * *
Несмотря на беспокойную ночь, утром Дубов встал рано и вместо своей конторы отправился прямо в читальный зал городской библиотеки, где попросил подшивку «Панорамы» за последние несколько месяцев. Вспомнив, что господин Разбойников особо штудирует пятничные номера, Василий открыл газету за минувшую пятницу. Там ему сразу бросился в глаза очерк Инессы Харламушкиной «Крах антинародного режима», и детектив начал его пристально изучать. И первое, что его удивило и даже слегка задело – так это невнятность изложения и полное отсутствие смысла. Очерк начинался так:
«Дорогой читатель! Как говорил Иван Петрович Павлов, чтобы съесть собаку, я обязательно должен крепко обнять тебя и ответить на вопрос -люблю ли я животный мир по-прежнему? Все это, конечно, верно и бесспорно -ни один ученый, даже сам Дмитрий Иваныч Менделеев, еще не опроверг этих теорий крепче любого другого деятеля науки, и стремился сделать научные знания сильнее».
Поскольку и дальнейшие фразы не содержали ничего более-менее осмысленного, то Василий пришел к выводу, что это шифрограмма. Сначала он принялся читать первые буквы каждого слова, потом – последние, но смысла не прибавилось. Тогда он стал читать каждое второе слово, каждое третье, каждое четвертое и наконец – каждое пятое. И лишь тогда появился какой-то смысл. Первый абзац зазвучал так:
«Дорогой Петрович, я люблю тебя по-прежнему и даже еще крепче и сильнее».
Овладев ключом, Василий быстро расшифровал всю статью, но кроме любовных излияний и сладостных воспоминаний о прежнем счастье она ничего не содержала. Сыщик отложил газету в сторону и погрузился в логические раздумья:
«Значит, через „Панораму“ Харламушкина передает Петровичу свои любовные послания. Предположим, я – редактор Швондер. Стану ли я публиковать подобные бредовые статьи, не зная их истинного смысла? Естественно, нет. Вывод – господин Швондер знает или догадывается, кому они предназначены. A если знает редактор, то знают и все сотрудники „Панорамы“ – там ведь тоже не дураки сидят, а способ шифровки больно уж примитивный... A давайте зайдем с другого конца. – Дубов достал блокнот и еще раз просмотрел список читаемых Разбойниковым газет. – Ну, с „Панорамой“ понятно – идейно близкое издание. „Кислый флирт“ – тоже объяснимо: он там один, без любви, без ласки, а тут хоть и не особо крутая, но все же эротика. „Кислоярская правда“? Ха, тут вообще вышла комедия. Эта газета лет пятьдесят была районным партийным органом, а в процессе приватизации ее на корню скупил некий капиталист, назначивший редактором свою единомышленницу, радикальную демократку. Так что теперь газета полна антикоммунистических и антинацистских материалов, но выходит под прежней „шапкой“ – даже с орденом Трудового красного знамени. Ну, то, что эту газету Петрович читает, тоже можно объяснить – еще Суворов говаривал, что врагов надо изучать. Но вот какого дьявола ему в тюрьме „Газета для всех“?..»
Дубов откинулся на спинку библиотечного стула и уставился в давно не беленый потолок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
– Трудно сказать, – после долгого молчания проговорила Анна Сергеевна. – Но ехали мы довольно долго.
– И как ехали? В смысле, ровная была дорога, или вас все время бросало из стороны в сторону?
– Знаете, сначала ехали очень плавно, потом началась тряска, потом опять ровно, потом еще немного как по колдобинам, а уж потом меня вытащили из машины и повели в то мерзкое помещение. – Анна Сергеевна в изнеможении откинулась на койку.
– Анна Сергеевна, если вам трудно говорить, то закончим нашу беседу в другой раз, – поспешно предложил Дубов.
– Нет-нет. – Глухарева приподнялась. – Мне уже лучше. И я все расскажу вам! Только прошу вас, пусть все это останется между нами. И вас, доктор, тоже прошу...
– Как вам будет угодно. Анна Сергеевна, а известно ли вам, за что они решили вас убить?
Еще немного помолчав, Глухарева ответила:
– Знаете, всему своя мера. Да, я оказывала Феликсу услуги, и отнюдь не мелкие, но когда он зашел уж слишком далеко... – Анна Сергеевна замолкла.
– Насколько далеко? – заинтересовался не только Василий, но даже и доктор Серапионыч.
– Он потребовал, чтобы я... Нет, не спрашивайте! Я решительно отказалась. И тогда он пригрозил, что это плохо кончится. И так оно и кончилось.
– Пока еще ничего не кончилось, – покачал головой Дубов. – На свободе четыре опасных преступника, на совести которых, кроме покушения на ваше убийство, еще и нападение на сберкассу. Так что расследование только начинается. Вы слышали, о чем они разговаривали?
– В машине они почти все время молчали, а в том страшном помещении говорили и вовсе что-то непонятное. Вы понимаете, в каком я была...
– Но хоть что-то вы слышали? Постарайтесь вспомнить, это очень важно.
Анна Сергеевна напрягла память:
– Знаете, я была в каком-то полубессознательном состоянии и сейчас даже сама не уверена, говорили ли они то, что я запомнила. Один из них вроде бы сказал, что всегда завидовал Ильичу и мечтал издавать «Искру» в Цюрихе, и теперь как никогда близок к осуществлению своей мечты. A потом другой сказал: «Надо ее убить, так как она слишком много слышала». Феликс ответил: «Не надо, она и без того повязана крепко, нас не выдаст». Тот, другой, настаивал, что надо повесить, а потом изнасиловать. Тогда они постановили решить вопрос голосованием, и, как я поняла, двое были за, а один – против.
– Погодите-погодите, – перебил ее Василий. – Но ведь их же было четверо!
– Видимо, четвертый воздержался, – предположил Серапионыч.
– A что было потом – не помню, – закончила свой жуткий рассказ Анна Сергеевна. – Очнулась только здесь.
– Да, странная история, – поставил диагноз Василий. – Анна Сергеевна, тут вам долго оставаться никак нельзя. Если вы можете встать, то я отвезу вас домой.
– Да, пожалуйста... – Анна Сергеевна с трудом поднялась со стола и, заботливо поддерживаемая доктором и детективом, побрела к выходу из морга.
* * *
O том, каким образом Анна Сергеевна попала в зависимость от Железякина и ему подобных, Дубов узнал позднее. Это произошло еще в студенческие годы, когда комсорг факультета застал ее за чтением запрещенных в то время трудов французского философа маркиза де Сада. Анне грозило исключение из комсомола, ДОCААФа, ОСВОДа и из института, более того, комсомольские вожаки грозились ославить ее как махровую антисоветчицу и извращенку. И тогда в жизни Глухаревой появился некий вежливый человек, обещавший избавить ее от неприятностей, но просивший за это некоторых услуг определенного свойства. Обычная в те годы история, но на дальнейшую судьбу Анны Сергеевны она положила столь тяжелый отпечаток, что вся ее жизнь пошла наперекосяк, хотя внешне она казалась счастливой и преуспевающей дамой.
* * *
Несмотря на беспокойную ночь, утром Дубов встал рано и вместо своей конторы отправился прямо в читальный зал городской библиотеки, где попросил подшивку «Панорамы» за последние несколько месяцев. Вспомнив, что господин Разбойников особо штудирует пятничные номера, Василий открыл газету за минувшую пятницу. Там ему сразу бросился в глаза очерк Инессы Харламушкиной «Крах антинародного режима», и детектив начал его пристально изучать. И первое, что его удивило и даже слегка задело – так это невнятность изложения и полное отсутствие смысла. Очерк начинался так:
«Дорогой читатель! Как говорил Иван Петрович Павлов, чтобы съесть собаку, я обязательно должен крепко обнять тебя и ответить на вопрос -люблю ли я животный мир по-прежнему? Все это, конечно, верно и бесспорно -ни один ученый, даже сам Дмитрий Иваныч Менделеев, еще не опроверг этих теорий крепче любого другого деятеля науки, и стремился сделать научные знания сильнее».
Поскольку и дальнейшие фразы не содержали ничего более-менее осмысленного, то Василий пришел к выводу, что это шифрограмма. Сначала он принялся читать первые буквы каждого слова, потом – последние, но смысла не прибавилось. Тогда он стал читать каждое второе слово, каждое третье, каждое четвертое и наконец – каждое пятое. И лишь тогда появился какой-то смысл. Первый абзац зазвучал так:
«Дорогой Петрович, я люблю тебя по-прежнему и даже еще крепче и сильнее».
Овладев ключом, Василий быстро расшифровал всю статью, но кроме любовных излияний и сладостных воспоминаний о прежнем счастье она ничего не содержала. Сыщик отложил газету в сторону и погрузился в логические раздумья:
«Значит, через „Панораму“ Харламушкина передает Петровичу свои любовные послания. Предположим, я – редактор Швондер. Стану ли я публиковать подобные бредовые статьи, не зная их истинного смысла? Естественно, нет. Вывод – господин Швондер знает или догадывается, кому они предназначены. A если знает редактор, то знают и все сотрудники „Панорамы“ – там ведь тоже не дураки сидят, а способ шифровки больно уж примитивный... A давайте зайдем с другого конца. – Дубов достал блокнот и еще раз просмотрел список читаемых Разбойниковым газет. – Ну, с „Панорамой“ понятно – идейно близкое издание. „Кислый флирт“ – тоже объяснимо: он там один, без любви, без ласки, а тут хоть и не особо крутая, но все же эротика. „Кислоярская правда“? Ха, тут вообще вышла комедия. Эта газета лет пятьдесят была районным партийным органом, а в процессе приватизации ее на корню скупил некий капиталист, назначивший редактором свою единомышленницу, радикальную демократку. Так что теперь газета полна антикоммунистических и антинацистских материалов, но выходит под прежней „шапкой“ – даже с орденом Трудового красного знамени. Ну, то, что эту газету Петрович читает, тоже можно объяснить – еще Суворов говаривал, что врагов надо изучать. Но вот какого дьявола ему в тюрьме „Газета для всех“?..»
Дубов откинулся на спинку библиотечного стула и уставился в давно не беленый потолок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115