Роджерс по-дружески предложил, без обиняков. Ведь они сами так долго этого добивались. Неужели теперь проявят упрямство? Они сами просили Адамса взять их в Россию, высказывали недовольство, мол, у американцев преувеличенное понятие о нейтралитете настолько, что не хотят спасти потерпевших кораблекрушение. И вот я, с восьмью кораблями, сам предлагаю то, что они хотели. Меня не задержит никакой английский флот. Я не Вард, и у меня паровые суда, а не парусные шхуны.
– Я вас всех возьму сразу и доставлю в Де-Кастри. Если не случится чего-то непредвиденного. Крейсера ваших противников никогда не посмеют задержать мою эскадру. С нами вы пройдете. Мы высадим вас там же, куда «Вильям Пени» доставил вашего капитана.
Мусин-Пушкин ответил, что благодарит коммодора, но не желает подвергать его опасности и втягивать дружественный флот во время войны в конфликт. Не может принять предложения. В храме Хосенди Пушкин собрал свой маленький военный совет.
– Господа, если Роджерс доставит пас в Де-Кастри, мы не можем ему, как торговому капитану, заплатить за это. Что же он потребует с нас?
Все поняли. Да, верно!
– Роджерс в Де-Кастри попросит разрешения описать лиман Амура и фарватеры. Наш отказ будет равносилен оскорблению флага. Мы не смеем открыть ему, не смеем обмануть или уклониться. Я ответил: мы отказываемся, чтобы вы не понесли ответственность! Если же мы дадим ему право совершить опись, то все наши секреты при первой же встрече американской эскадры с англичанами не могут не стать известными нашим противникам. Ради сохранения военного секрета России я рискнул отказаться от предложения и, может быть, поставил под смертельную угрозу вверенный мне экипаж и вас, господа офицеры. Прошу помнить и быть наготове, чтобы с честью и бесстрашно встретить любую угрозу. Берегите дух людей; упражнения и молитвы – это еще не все. Не отходите от людей, не замыкайтесь в своем кругу.
...Сами пока не описываем Амура как следует, но стараемся все же, как можем. Наша вечная надежда на будущее! Тяжко, но что поделаешь! Сами не идем. Долг наш хранить тайну в военное время.
Жара. Алексей вышел на улицу.
Какая же судьба ушедших? А все эти секреты потом запросто кто-нибудь выдаст в Петербурге. С японцами у адмирала полная договоренность – они обещали снабжать и кормить триста человек. Теперь говорят, что матросы осквернили храм. Мы уже надоели, и они поторапливают. Прежней пользы от нас мало, хотя люди работают на их шхунах.
Жаль Оюки, она одна безоблачно счастлива... Японские рабочие, кажется, не верят и смеются, когда при них поминают, что матрос нагадил в храме Джинджя.
...Мичман Михайлов приходил к губернатору Симода прощаться. «Грета» прислана американским банкиром из Гонконга. Сайлес написал письмо Путятину. Михайлов, матросы и повар из Гекусенди перешли на борт немецкого парусника. Американские суда, по донесениям из Хэда, вышли из Кинтяку, как в народе зовут Хэдскую бухту. Означает – кошелек. Роджерс не договорился с Пушкиным. Пароход американцев ходит в заливе Суруга и посылает шлюпки для описи берегов. Один американский корабль опять стоит у Симода.
– А капитан «Греты» даже не попросил позволения, не узнал, разрешается ли ему идти в Хэда.
Американцы каждый вечер ходят в западное заведение. На домах опять, как при кораблях Адамса, появились вывески: «Welcome», «Beach Hotel America», «Doctor», «Drugs».
Чего только не происходит... Можно с ума сойти!
Дела много, скучного и ненужного! Начнем совершать «вежливые убийства»! Как тут не подумать, что американский бизнес безобидней? Но никто из нас не поддается, твердо стоим на своем! Место Эгава-старшего занял его сын, восьмой дайкан в роде. Человек молодой, но совершенно бессовестный! Все встает на свое место. Кавадзи опять идет в Эдо. Там, выходи из дома, помни, что «встретишь семь врагов». Но нет еще известия о фазанах. Значит, и рано еще мечтать о расплате.
Саэмон но джо подымается пешком по аллее лавровишневых деревьев. Дальше, среди сосен, дорога поворачивает. Рабочие несут каго. Тянутся сопровождающие подданные с вещами и оружьем, охрана и носильщики.
Опять предстоят ночевки на знакомых станциях.
С перевала видно море. Оно пустынно. Грусть на сердце! Какая скука!
Ушел Путятин. Ушла «Кароляйн» с американской красавицей. Ушел Роджерс. И ушла «Грета». Все, как мы желали! На берегу больше нет американских семей. Как мы требовали! Все по-нашему! Вернемся и мы к привычной жизни!
А день разгорелся. Самая жаркая пора лета. И душно и влажно.
ЧАСТЬ IV
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Глава 26
ПОСЛЕДНИЙ МАРШ
Алексею иногда кажется, что он в средней полосе России. Такая же тишина и жара, по утрам, чуть свет, крестьяне идут на иоле. Здесь, в Хэда, они страшатся солнца, как злейшего врага: и мужчины и женщины закутывают лица в черное до глаз и надевают черные халаты и штаны, работают босые на залитых водой полях, похожих па небольшие квадратные бассейны.
У нас дома тоже знают опасную силу солнца, женщины и девушки надевают в поле кофточки с длинными рукавами, длинные юбки и платки, закрывающие лица. На русых волосах чистейшие белые платки крестьянок нашего Севера.
Во дворе Хосенди на дереве сарубэри или «скользит обезьяна», над могилой Букреева распустились большие цветы. Сучковатое, с белым гладким атласом коры, крутыми изгибами ствола, теперь оно все в красных бутонах.
Дочь Пьющего Воду вчера опять была на могиле и зажигала куренья. Приходила сестра ее, похожая на грузинку, с чуть припухлыми глазами, смягчавшими выражение лица. Обе чистенькие, скромные, как воспитанные благородные девицы. Отец их уж больше не был «Пьющим Воду». Он открыл сакайя неподалеку от верфи, где шла постройка двух японских шхун и где постоянно толпился народ: рабочие и любопытные из деревни, много переодетых полицейских и солдат; спрос на сакэ всегда. Глухое ущелье, где жил с семьей сторож при складе Ота, нанимавшийся за несколько чашек риса в день, теперь превратилось в бойкое, поторжное место, и Пьющий Воду становился залихватским кабатчиком. Ему было теперь во что одеть своих дочерей.
Жарко. Грустно бывает Алексею. Жаль Оюки и жаль с ней прощаться. Какая-то пустота впереди, товарищи ушли, и мы тут остались как будто навсегда и не увидим больше их.
Алексей по утрам в казарме, дела не дают распускаться. Но забот по роте не так уж много. Унтер-офицеры в нашем флоте – как и в армии. Они подлинные командиры, наставники и воспитатели, ревнители службы. Все обязанности так исполняют, что офицеру остается только смотреть роту с сознанием, что тут все в порядке. Еще недавно он занимался целыми днями, готовя людей к штыковому бою.
Казарма жила своей жизнью, с утренними и вечерними молитвами, со службами в церкви, с маршировкой, ученьями, со множеством работ, починок, поделок, с нашей кухней, заботой о харчах, с кашей из риса и рыбными щами, с наказаниями, с выставлением «под ружье» за своевольные отлучки, за перемахивание частокола по ночам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118