Но так же твердо шагают их шеренги. Их усы не опали, их мужество не иссякло. Они оставляют нас спокойно, уходят все, поэтому не рыдают, кидаясь друг к другу, обнимая и выражая слабость. Сегодня мы видим, что они лишь временно огорчались, но сохранили волю и дух воинов.
– Идут, уже идут! – говорили в толпе.
– Все идут! Никто не остается!
Японцы с детьми густыми рядами стояли вдоль всей дороги к пристани. Много мы с вами поработали и погуляли! До свидания!
– Езжай еще! – крикнул старик Ичиро.
– Давай! Прощай! Хлеб! До свидания! – раздавались крики. – Янка! Санка! Водка! – неслось с обеих сторон. Пошли в ход все слова, какие кому удалось выучить. – Яся! Яська кароси!
Что-то кричали девушки и мальчишки по-японски и по-русски.
Узнавали среди этой стройной одинаковой массы знакомые лица товарищей по работе, с которыми вместе вили канаты, вместе пили сакэ в тот вечер, когда почувствовалось наступление весны и осмолка шхуны закончилась, а полиция была бессильна, когда Япония и Россия были с одинаково перемазанными смолой лицами. Когда все выглядели грязно, но цвела сакура и у всех на душе было чисто.
– Они входили с синими глазами, – укоризненно говорит старуха, проходя перед девушками, – а уходят с мрачными, как перед бурей!
Лицо Алексея спокойно, как и полгода назад, когда он впервые вводил в деревню колонны моряков и, обернувшись на ходу, скомандовал: «Запевай!» И грянула песня.
Сейчас они уходили под грозный рокот барабанов. Палаш Ареса-сан вложен в ножны и не сверкает в руке. Он – ками, но ками уходящий, хотя и молодой, с загадочным будущим.
Когда он проходит близко, то видно, что свет счастья сияет на его окрепшем лице. Он не совершил здесь, конечно, ничего плохого, позорного, но потерял много силы и много силы обрел. Сквозь туманное облако он вглядывается и вслушивается, угадывая предвестники грядущих ударов. Многим женщинам хотелось плакать. Рыцарь из далекой и еще неизвестной страны уходил от них как родной, как муж их сестры. Где и что ждет тебя, Ареса-сан? Что ты уносишь от нас и что оставляешь здесь?
– Прощай! – закричал Таракити.
Молодой Уэда-сан назначен инженером на постройку японской военной шхуны западного образца № 2.
– Прощай, Никита! – отозвались из рядов.
Гром барабанов глушил все чувства привыкших подчиняться матросов, напоминая о долге. Но сквозь рокот ударов, идя уже вольным крупным шагом, они криками отвечали на приветствия жителей Хэда и махали руками.
Чтобы избежать сцен прощания, Мусин-Пушкин велел сразу, с марша, из лагеря – на борт. И без задержек и сантиментов – подымать якоря.
Все уже на борту. Накамура и провожавшие сошли по трапу. На этот раз нет ужасных душераздирающих сцен. И японцы и русские постарались сократить время прощания и не подпускать простонародья к матросам. Цепи полицейских стояли вдоль улицы.
Сибирцев подошел к Оюки. Ота-сан стоял с дочерью. Он высок, с длинным лицом, в халате, похожем на европейский сюртук, с каким-то бело-желтым знаком на груди.
Оюки протянула Алексею руку и взяла его за другую.
– Прощай! – сказала она по-русски.
Она протянула к нему губы, и они поцеловались при всей тысяче народа. Мгновение держали друг друга за руки, еще не падая духом и не понимая, что они почувствуют потом.
Отец сурово стоял рядом.
«Что их ждет? – подумал Мусин-Пушкин. – Сейчас им кажется, что разыгрывается блестящий спектакль!» Александр Сергеевич, глянув, с сожалением отвернулся. Русский офицер не должен унижать себя! Впрочем – личное дело! Проблема жизни!
Любой самурай мог бы сейчас подойти с обнаженной саблей и разрубить купца Ота-сан, как отступника. Но ни один не находится, не рубит, японские самураи поняли силу денег с помощью наведенных на них пушек Америки и Англии. Все понимают, что нельзя победить Америку саблями. Нужны гении экономики и финансов. Ни у одного патриота сабля не подымется, чтобы наказать финансиста Ота за то, что дочь его при всех пренебрегает законами предков, которыми давно пора пренебречь всем. Так полагают те, кто надеется на прогресс. Те, кто надеется на реакцию, – молчат и выжидают.
Оюки-сан обнимает своей красивой рукой Алексея. Ее белые пальцы с овальными ногтями в красном лаке так романтически лежали на его белом погоне у его розового уха, у волны светлых и нежных кудрей, и многие невольно почувствовали, что сделано новое открытие в понятиях о прекрасном.
Ота-сан их гордо оберегает.
«Ах, как хочется убить и как не хочется убивать!» Так скажет себе не один Танака-сан. Может быть, и Уэкава Деничиро, хватаясь за саблю, быстро вспомнит не только пословицы, но и свои виды на будущее. Всем надоела государственная нищета. Все надеются, что деньги защитят и прославят новую цветущую Японию. Японские деньги вступят в схватку с деньгами из Америки и спасут самураев от пушек! Ота-сан вовремя накопил деньги! Он все предвидел, торгуя солью, рыбой, строительным камнем, лесом, рисом, сакэ, живым товаром! Шелком, фарфором и лаком! И золотом!
Вопреки обычаям, его дочь стоит не согнувшись. Они при всех разрушают древнейшую нравственность в деревне Хода. Поцеловала эбису в губы.
Высокий длинноносый Ота-сан тоже стоял прямо и не боялся ничего, даже законов страны и заветов предков. Он охранял все это время преступное сожительство дочери с иностранцем.
– Ареса... Напиши мне... Через Голландию. Я буду ждать... Потом Япония откроется, и можно будет писать... Через Голландию... Я буду ждать!
По-женски надо бы сказать: «Знаешь... отец нашел мне жениха из новых японцев. Уж скоро свадьба!» Нет, нельзя ранить благородного воина, идущего на коварного и сильного врага. Зачем? Пусть он еще немного будет счастлив! Оюки могла сказать: «Я выхожу замуж!» Но не сказала. «Я – беременна!» – и тоже не сказала. Зачем тревожить воина перед битвой!
Нельзя из гордости. Она была у гадальщицы. По книгам вышло: Алеша встретит в море врагов и погибнет. Но и это ему не надо знать. К встрече с врагами воин готов. Его нельзя озаботить перед боем. Пусть он будет спокоен. Алеша и не верит в гаданье, говорит – это предрассудок.
Только невесты и жены из погибающего, изолгавшегося и продажного народа забывают своих воинов! Она ничем не омрачит своего прощания. Предчувствуя, что в битве с врагами жизнь Алеши закончится, она любой ценой готова сохранить его жизнь в его сыне и будет вечно утешаться этим. Она выкормит его грудью и вырастит воином. Он будет жить снова с ней и около нее. Если ее будущий муж будет благороден – он все поймет.
Сибирцев пожал руку ее отцу. Он пошел на корабль. На ходу вдруг сказал бонзе Фуджимото по-японски:
– Ну, как фазаны? Жаль, больше не покушаем!
Фуджимото глянул испуганно и сразу улыбнулся и поклонился формально много раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118