.. В таких случаях надо уклониться, сделать вид, что мертвецки пьян. Лучше всего притвориться, будто уснул. Только неправдоподобный ответ мог бы понравиться свирепому капитану, который, говорят, дерется умело и часто. Идет с нами!
...Сегодня праздник в России, праздник и у детей Путятина. И в Петербурге! Там миллионы уходят на выплату жалованья множеству генералов и чиновников. А по сути – зря. Но как избежать? Никогда прежде об этом не думал Путятин. И он сам может жить гораздо скромней и лучше. А то соришь деньгами по общему обычаю. Пасхальный праздник – обиды одних и самодовольство других. Там сыплются ленты, звезды, ордена, награды, да не такие, как у нас. Я пятьдесят человек произвел! А там – пенсионы! Сколько при этом интриг! Лесть, обманы... Мы здесь живем и рвемся отсюда, а ведь здесь мы почти без предрассудков, как независимые. А там живо укажут всем свое место... Мы тут отвыкли от подлости. А что же будет, когда опять придется входить в свою среду в Петербурге!
– Японцы пришли! – появляясь, сказал Пещуров с недовольным лицом. – К вашему превосходительству, Уэкава Деничиро...
– Просите...
«Неужели Уэкава явился поздравить?»
Во двор японцы вошли толпой. Уэкава с переводчиком прошли к адмиралу и почтительно поклонились. Уэкава смелый, острый на язык. Сегодня он не в мундире, а в старинной японской одежде из прекрасных шелков, тяжелых, с цветами, и о двух саблях.
– Посол и адмирал Путятин! Поздравляю вас со светлым праздником, – сказал он по-русски. – Очень радуемся, что вам весело и приятно.
– Спасибо, Уэкава-сама, тронут, благодарю вас... Садитесь с нами...
Уэкава продолжал по-японски:
– Мы видим теперь, что пост у вас окончился. Мы готовы сделать для вас все, чтобы условия жизни не были скудны.
Уэкава улыбнулся дружелюбно.
– Да, благодарим вас за три тысячи яиц.
– Мы просим принять наше разрешение и повторить его вашим людям, чтобы не сидели за городьбой в дни праздника. Есть разрешение им дополнительно выходить на расстояние половины ри от ворот, совершенно свободно и независимо, как вы найдете возможным, адмирал... К морю или в цветущий лес. Пожалуйста, получите...
Улыбка Уэкава расплылась еще шире, и он набрался решимости по пословице: «В улыбающееся лицо не пускают стрел!» У него был такой радушный вид, словно он собрался христосоваться.
– Поэтому... вам... адмирал и посол... Вашим людям, которыми мы все восхищены... и благодарны... и от японского правительства... как подарок офицерам и матросам за хорошую работу... мы прислали в подарок... публичный дом... бардак! – пояснил он по-русски. – Примите, ваше превосходительство...
– Что? – тихо спросил адмирал.
– Девицы все очень чистые и здоровые... Дело свое знают... Некоторые могут быть для офицеров...
Путятин на миг растерялся. Вот тебе и пасха! И редька с постным маслом! Занятия батюшки с матросами и юнкерами! Неужели так ничего не помогло? Евфимий Васильевич вспомнил надпись, которую прочитал на чертеже. Значит, японцы следили и все замечали! И дождались удобного для них срока! Они все же решились. Пост, мол, закончился! Зачем же лицемерие! А я еще роздал награды, произвел в чины... Ну, что тут делать адмиралу?
– Здание бардака уже построено.
– Где? – спросил Лесовский.
– Вот тут близко, гораздо меньше чем на расстоянии половины ри от ворот лагеря. Уже открыто и оборудовано.
– Это двухэтажный дом?
– Да, да...
– Это вы с ним так спешили?.. Так ведь там дворе Управления Западных Приемов.
– Да, да, дворец. Так точно. Дворец для... для западных приемов!
На улице раздались крики и топот бегущей массы детей. Быстро вошел Можайский. У него в руках бумажный змей, двухлопастный, а между плоскостями сидит, как в экипаже, фигурка человека в мундире.
– Только что запускали, и очень удачно, Евфимий Васильевич!
– Также имеется обширная гостиная для общества. Некоторые девицы еще не переехали в свои роскошные квартиры. Они находятся на корабле, – добавил Уэкава, не обращая внимания на змей-самолет.
– Да, какие-то девицы сбежались с корабля и так радуются сейчас, смотрят, как наши пляшут, и сами хлопают в ладоши, совсем как барышни на параде, – не зная сути дела, сказал Можайский.
Путятин со злости на Можайского побледнел, но смотрел на Уэкава.
...С утра в этот второй день пасхи матросы, как всегда, не смели выйти без дела, они кучками сидели у ворот, от которых нельзя отойти, или во дворе, глядя через ворота, как в тюрьме или в сибирском пересыльном бараке. Хорошо бы на траве полежать! А в лагере редкие травинки пробиваются лишь у самых столбов.
– Эй, мусуме! – кричали молодые, завидя проходящую девушку.
Часовой не пускает, но матросы толпой вывалились из ворот.
– Мусуме, вот бери сато!
Юная японка взяла, деланно улыбнулась, спрятала кусочек сахара в рукав и пошла прочь.
Жадные взгляды ищут. Вот идет женщина. Какая окажется? Красавица? Кокетка? Вдовушка? Нет, не тут-то было, обычная замужняя японка с начерненными зубами и губами, как в саже, как с провалом во рту.
– Эй, кусай сато...
Всегда прячут угощение в рукав. Очень благодарят. Но едят или выбрасывают – неизвестно.
– Никто еще не видел, чтобы они на улице ели.
– Почему? Ты знаешь?
Иосида уже тут. Значит, что-то будет.
– У нас на улице женщине неприлично есть.
– Так и у нас тоже. А в городах, бывает, жрут и на улице, где торгуют блинами, квасом ли.
– Братцы, японцы с саблями идут и наши лейтенанты.
Зеленой с сонным видом, грузный, но расторопный, вызвал дежурного по лагерю.
– Объявите людям, что могут выходить на луг, играть в лапту, в чехарду, петь или сидеть на траве.
...Обед опять мясной и с двумя чарками.
...Слышится бубен и гармонь. Топот ног. Хор поет на мотив плясовой. Из ворот, под удалое пение, гуськом вытанцовывают прямо на луг и на пустырь, вприсядку, один за другим.
Эх, Тула, Тула, Тула я,
Тула родина моя...
И-их...
Над яром Кострома,
а под яром кутерьма
И-их...
– Э-эх... и-их... у-ух... и-и-и... – идет перепляс и поют самодельщину в перехват друг от друга.
На пустыре толпа хорошеньких, молоденьких девушек в прекрасных затейливых прическах под прозрачными кружевными наколками. Они, хлопая в ладоши, вошли в круг пляшущих матросов.
Адмирал сидел на террасе храма с гостями и офицерами, и его самого тянуло посмотреть на матросское веселье, которое сам он заглушал, забивал за время великого поста.
Но теперь уж ничего не поделаешь. Река прорвала плотину. Путятина самого подбивало заложить руки в бока и пройтись молодым фертом. Аз и ферт! Да кроме котильона и мазурки, пожалуй, не помнил ничего! И вдруг этот ужасный доклад: «Вам в подарок, ваше превосходительство... от японского правительства...»
Адмирал, простившись с гостями, ушел к себе и сел за письмо к Мэри и детям. Доставит в Россию Лесовский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
...Сегодня праздник в России, праздник и у детей Путятина. И в Петербурге! Там миллионы уходят на выплату жалованья множеству генералов и чиновников. А по сути – зря. Но как избежать? Никогда прежде об этом не думал Путятин. И он сам может жить гораздо скромней и лучше. А то соришь деньгами по общему обычаю. Пасхальный праздник – обиды одних и самодовольство других. Там сыплются ленты, звезды, ордена, награды, да не такие, как у нас. Я пятьдесят человек произвел! А там – пенсионы! Сколько при этом интриг! Лесть, обманы... Мы здесь живем и рвемся отсюда, а ведь здесь мы почти без предрассудков, как независимые. А там живо укажут всем свое место... Мы тут отвыкли от подлости. А что же будет, когда опять придется входить в свою среду в Петербурге!
– Японцы пришли! – появляясь, сказал Пещуров с недовольным лицом. – К вашему превосходительству, Уэкава Деничиро...
– Просите...
«Неужели Уэкава явился поздравить?»
Во двор японцы вошли толпой. Уэкава с переводчиком прошли к адмиралу и почтительно поклонились. Уэкава смелый, острый на язык. Сегодня он не в мундире, а в старинной японской одежде из прекрасных шелков, тяжелых, с цветами, и о двух саблях.
– Посол и адмирал Путятин! Поздравляю вас со светлым праздником, – сказал он по-русски. – Очень радуемся, что вам весело и приятно.
– Спасибо, Уэкава-сама, тронут, благодарю вас... Садитесь с нами...
Уэкава продолжал по-японски:
– Мы видим теперь, что пост у вас окончился. Мы готовы сделать для вас все, чтобы условия жизни не были скудны.
Уэкава улыбнулся дружелюбно.
– Да, благодарим вас за три тысячи яиц.
– Мы просим принять наше разрешение и повторить его вашим людям, чтобы не сидели за городьбой в дни праздника. Есть разрешение им дополнительно выходить на расстояние половины ри от ворот, совершенно свободно и независимо, как вы найдете возможным, адмирал... К морю или в цветущий лес. Пожалуйста, получите...
Улыбка Уэкава расплылась еще шире, и он набрался решимости по пословице: «В улыбающееся лицо не пускают стрел!» У него был такой радушный вид, словно он собрался христосоваться.
– Поэтому... вам... адмирал и посол... Вашим людям, которыми мы все восхищены... и благодарны... и от японского правительства... как подарок офицерам и матросам за хорошую работу... мы прислали в подарок... публичный дом... бардак! – пояснил он по-русски. – Примите, ваше превосходительство...
– Что? – тихо спросил адмирал.
– Девицы все очень чистые и здоровые... Дело свое знают... Некоторые могут быть для офицеров...
Путятин на миг растерялся. Вот тебе и пасха! И редька с постным маслом! Занятия батюшки с матросами и юнкерами! Неужели так ничего не помогло? Евфимий Васильевич вспомнил надпись, которую прочитал на чертеже. Значит, японцы следили и все замечали! И дождались удобного для них срока! Они все же решились. Пост, мол, закончился! Зачем же лицемерие! А я еще роздал награды, произвел в чины... Ну, что тут делать адмиралу?
– Здание бардака уже построено.
– Где? – спросил Лесовский.
– Вот тут близко, гораздо меньше чем на расстоянии половины ри от ворот лагеря. Уже открыто и оборудовано.
– Это двухэтажный дом?
– Да, да...
– Это вы с ним так спешили?.. Так ведь там дворе Управления Западных Приемов.
– Да, да, дворец. Так точно. Дворец для... для западных приемов!
На улице раздались крики и топот бегущей массы детей. Быстро вошел Можайский. У него в руках бумажный змей, двухлопастный, а между плоскостями сидит, как в экипаже, фигурка человека в мундире.
– Только что запускали, и очень удачно, Евфимий Васильевич!
– Также имеется обширная гостиная для общества. Некоторые девицы еще не переехали в свои роскошные квартиры. Они находятся на корабле, – добавил Уэкава, не обращая внимания на змей-самолет.
– Да, какие-то девицы сбежались с корабля и так радуются сейчас, смотрят, как наши пляшут, и сами хлопают в ладоши, совсем как барышни на параде, – не зная сути дела, сказал Можайский.
Путятин со злости на Можайского побледнел, но смотрел на Уэкава.
...С утра в этот второй день пасхи матросы, как всегда, не смели выйти без дела, они кучками сидели у ворот, от которых нельзя отойти, или во дворе, глядя через ворота, как в тюрьме или в сибирском пересыльном бараке. Хорошо бы на траве полежать! А в лагере редкие травинки пробиваются лишь у самых столбов.
– Эй, мусуме! – кричали молодые, завидя проходящую девушку.
Часовой не пускает, но матросы толпой вывалились из ворот.
– Мусуме, вот бери сато!
Юная японка взяла, деланно улыбнулась, спрятала кусочек сахара в рукав и пошла прочь.
Жадные взгляды ищут. Вот идет женщина. Какая окажется? Красавица? Кокетка? Вдовушка? Нет, не тут-то было, обычная замужняя японка с начерненными зубами и губами, как в саже, как с провалом во рту.
– Эй, кусай сато...
Всегда прячут угощение в рукав. Очень благодарят. Но едят или выбрасывают – неизвестно.
– Никто еще не видел, чтобы они на улице ели.
– Почему? Ты знаешь?
Иосида уже тут. Значит, что-то будет.
– У нас на улице женщине неприлично есть.
– Так и у нас тоже. А в городах, бывает, жрут и на улице, где торгуют блинами, квасом ли.
– Братцы, японцы с саблями идут и наши лейтенанты.
Зеленой с сонным видом, грузный, но расторопный, вызвал дежурного по лагерю.
– Объявите людям, что могут выходить на луг, играть в лапту, в чехарду, петь или сидеть на траве.
...Обед опять мясной и с двумя чарками.
...Слышится бубен и гармонь. Топот ног. Хор поет на мотив плясовой. Из ворот, под удалое пение, гуськом вытанцовывают прямо на луг и на пустырь, вприсядку, один за другим.
Эх, Тула, Тула, Тула я,
Тула родина моя...
И-их...
Над яром Кострома,
а под яром кутерьма
И-их...
– Э-эх... и-их... у-ух... и-и-и... – идет перепляс и поют самодельщину в перехват друг от друга.
На пустыре толпа хорошеньких, молоденьких девушек в прекрасных затейливых прическах под прозрачными кружевными наколками. Они, хлопая в ладоши, вошли в круг пляшущих матросов.
Адмирал сидел на террасе храма с гостями и офицерами, и его самого тянуло посмотреть на матросское веселье, которое сам он заглушал, забивал за время великого поста.
Но теперь уж ничего не поделаешь. Река прорвала плотину. Путятина самого подбивало заложить руки в бока и пройтись молодым фертом. Аз и ферт! Да кроме котильона и мазурки, пожалуй, не помнил ничего! И вдруг этот ужасный доклад: «Вам в подарок, ваше превосходительство... от японского правительства...»
Адмирал, простившись с гостями, ушел к себе и сел за письмо к Мэри и детям. Доставит в Россию Лесовский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118