В семье, где он вырос, пиры, танцы и излишний комфорт считались грехом. Любимой жене он разрешает ходить на веселые сборища в обществе дам, тем более во главе с госпожой Вард. Из всех, кто прибыл в Японию на шхуне «Кароляйн», только Вард с женой и рулевой Джон настоящие американцы старинного английского происхождения. Оба старательные работники, и на них все стоит. Остальные открыватели торговли в Японии – кто откуда, хотя некоторые не в первом поколении янки, отцы и деды пришли в Новый Свет.
До женитьбы на Сэйди рулевой Джон терпеть не мог испанцев. Теперь делает исключение для многих. Пожалуй, мнение его переменилось. Славный народ, отличные ребята. Оказывается, Магеллан был испанцем. Джон прочел о нем книгу и сказал: «А я думал, что американец!»
За храмом Гекусенди, на заднем дворе у кухни, матросы Прокопий Смирнов и Кузьма Залавин пилили дрова. Повар рубил мясо на колоде. Слышался запах горячих пирогов. За кухней адмирал разговаривал с Иваном Черным, который прибыл из Хэда распоряжаться и дирижировать хором. Матросы в белых рубашках обступили его. Пришло еще десять человек, в том числе Петр Сизов.
– Сначала надо поздравительную, – сказал Путятин.
Офицер-хормейстер остался при лагерной церкви, усердные службы великого поста идут в Хэда своим чередом, и красота их, как полагал Путятин, должна сохраниться во всем величии. А иностранцам можно показать Ивана Терентьевича, у которого хор поет развязней, с уханьем, свистом и ложкари выделывают чудеса. Офицеру таким хором дирижировать и неприлично. Можайский, в мундире с эполетами, возьмет на себя поначалу духовой оркестр, а потом его заступит унтер-офицер, чтобы больше было видных кавалеров для танцев.
– Как же ее величать?
– Имя ее Маргарэт. Отчества, как знаешь, у них нет.
– Имя надобно будет повторить дважды. И по два раза, – обращается Черный к матросам. – Да смотрите, братцы, не ошибайтесь. Надо петь «поздравляем», а не «проздравляем».
– Так точно! – вразнобой ответили матросы.
– Американцам это все равно, – заметил запевала Серега Граматеев.
– И что же потом? – спросил адмирал.
– Веселую сразу нельзя, – ответил Иван Терентьевич, – надо постепенно подвести. После величания сначала споем проголошные. Надо голоса показать.
– Да, пожалуй, проголошную будет хорошо. «Сторона ль моя сторонушка». Да не одну: «Вниз по матушке по Волге», хорошо бы еще «Застонала дубрава».
– Так точно, Евфимий Васильевич.
– А уж потом: «Ехал мальчик по Казани» или «Вдоль да по речке». А дальше – плясовые.
– Постараемся, Евфимий Васильевич!
– А где же Григорьев?
– Он при княжеском храме остался, как вы приказали.
– Да отчетливей ее имя произносите. Чтобы поняла, кому поется. Что ее чествуем.
...На террасе храма, у перил, сидят нарядные американки с детьми и смотрят в сад. Вокруг все цветет. Видно, как много в эту землю вложено труда и таланта, больше, пожалуй, чем на самых прекрасных фермах Виргинии.
– В нашей команде есть любые мастера, – сидя у столика с Бардом и Сибирцевым, говорит Посьет. – Адмирал распорядится, и наши люди в Хэда помогут вам подготовить шхуну к плаванию. У нас есть все, чтобы произвести в случае надобности ремонт.
– Ко-ко-ко-ко-ко, – раздается в ответ из горла капитана, словно он кудахчет. На террасе такой воздух прекрасный. На столике сигары и виски. Жена и дети радуются, что останутся на берегу. Только что играл духовой оркестр. Подписан выгодный контракт.
«Варду может показаться, что Посьет хочет получить за ремонт деньги», – думает Алексей.
Вчера Рид сказал Сибирцеву, что шкипер доволен его стараниями и распорядительностью. «Мы все поняли, – как бы говорил при этом энергичный взгляд консула. – Деловой человек, мы заметили ваше усердие». И спросил: «Сколько вам заплатить за выгрузку? Деньгами или чем-то из товаров? Я бы предложил сто долларов!» «Мне или людям?» – подумал Алексей, невольно растерявшись. «Это для вас лично!» – сказал консул, как бы угадав его мысль.
Алексей ответил, что благодарит. Но отказывается. «Почему же?» – американец посмотрел с подозрением. «У нас не принято». – «Странно. Может быть, мало?» Алексей потрепал собеседника по плечу, как у них принято, и кивнул головой вверх, по-американски, как хорошему товарищу. Вообще-то интересно – живешь и трудишься среди другого народа и невольно ухватываешь манеры и привычки. Каким козырем выглядит каждый из наших матросов и как гордится. А вернется домой, там крепостное право. Конечно, матрос тоже не овца, как говаривал Гончаров, но все же...
Посьет говорит: «Будьте и впредь готовы. Помните, что у американцев, а особенно у англичан без взяток ничего не делается. Не подписываются контракты, не заключаются сделки». – «И у нас „Ревизор“ повсюду играется любителями и читается. Но ведь там, Константин Николаевич, чинуши и суконные рыла!» – ответил Алексей. «Как вы еще юны, мой друг!» – отвечал Константин Николаевич Посьет.
А вокруг – буйная весна. У храма гиацинты в ящиках и в грунте. На деревянных решетках рассыпаны голубые звездочки глициний. Адисай, белый как снег, на тучных, овальных кустах, похожих на сугробы, и адисай красный. Когда Вард будет богат, он разведет на своей вилле японские цветы. Не обязательно на Восточном побережье. Там земля дорогая. Лучше в Калифорнии, которая нравится всем морякам, где много рабочих из Китая. Отсюда можно вывезти семена. Испанцы только удивляются, каким райским уголком становится их бывшее захолустье.
– Ко-ко-ко-ко... – он и радуется и смеется от счастья в золотом тумане. Столько золота у него давно не было. Часть может остаться у жены. А по векселям он получит доллары. – Ко-ко-ко-ко... – он смеется тихо, счастливо, всей утробой могучего, закаленного морем тела, как бы железным шкиперским желудком, а не горлом, издавая звуки, похожие на скрип старого блок-шкива, и на бормотание индюшек в корабельном решетчатом птичнике.
– Господа, его превосходительство адмирал Путятин приглашает всех к столу, – появляясь в дверях, объявил Шиллинг.
Его тонкое, чистое лицо выражает торжественность момента. Он в белом кителе с небольшими эполетами, который сшил ему из китайской чесучи Иван Петров – лучший портной Кронштадта, выпрошенный адмиралом у Беллинсгаузена.
На террасе все встали. Обе матери, наклоняясь, о чем-то предупреждали детей.
Главное помещение храма совершенно пусто. Убран стол, за которым адмирал устраивал приемы и военные советы.
– Это для танцев! – проходя, сказала Анна Мария, Она принимала в подготовке энергичное участие.
К обеду накрыто в бывшей квартире священника: из трех разгороженных комнат получилась прекрасная столовая. Стены оклеены белой бумагой. По сторонам открытых окон, с видом па яркую зелень, повешены тяжелые красные занавесы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
До женитьбы на Сэйди рулевой Джон терпеть не мог испанцев. Теперь делает исключение для многих. Пожалуй, мнение его переменилось. Славный народ, отличные ребята. Оказывается, Магеллан был испанцем. Джон прочел о нем книгу и сказал: «А я думал, что американец!»
За храмом Гекусенди, на заднем дворе у кухни, матросы Прокопий Смирнов и Кузьма Залавин пилили дрова. Повар рубил мясо на колоде. Слышался запах горячих пирогов. За кухней адмирал разговаривал с Иваном Черным, который прибыл из Хэда распоряжаться и дирижировать хором. Матросы в белых рубашках обступили его. Пришло еще десять человек, в том числе Петр Сизов.
– Сначала надо поздравительную, – сказал Путятин.
Офицер-хормейстер остался при лагерной церкви, усердные службы великого поста идут в Хэда своим чередом, и красота их, как полагал Путятин, должна сохраниться во всем величии. А иностранцам можно показать Ивана Терентьевича, у которого хор поет развязней, с уханьем, свистом и ложкари выделывают чудеса. Офицеру таким хором дирижировать и неприлично. Можайский, в мундире с эполетами, возьмет на себя поначалу духовой оркестр, а потом его заступит унтер-офицер, чтобы больше было видных кавалеров для танцев.
– Как же ее величать?
– Имя ее Маргарэт. Отчества, как знаешь, у них нет.
– Имя надобно будет повторить дважды. И по два раза, – обращается Черный к матросам. – Да смотрите, братцы, не ошибайтесь. Надо петь «поздравляем», а не «проздравляем».
– Так точно! – вразнобой ответили матросы.
– Американцам это все равно, – заметил запевала Серега Граматеев.
– И что же потом? – спросил адмирал.
– Веселую сразу нельзя, – ответил Иван Терентьевич, – надо постепенно подвести. После величания сначала споем проголошные. Надо голоса показать.
– Да, пожалуй, проголошную будет хорошо. «Сторона ль моя сторонушка». Да не одну: «Вниз по матушке по Волге», хорошо бы еще «Застонала дубрава».
– Так точно, Евфимий Васильевич.
– А уж потом: «Ехал мальчик по Казани» или «Вдоль да по речке». А дальше – плясовые.
– Постараемся, Евфимий Васильевич!
– А где же Григорьев?
– Он при княжеском храме остался, как вы приказали.
– Да отчетливей ее имя произносите. Чтобы поняла, кому поется. Что ее чествуем.
...На террасе храма, у перил, сидят нарядные американки с детьми и смотрят в сад. Вокруг все цветет. Видно, как много в эту землю вложено труда и таланта, больше, пожалуй, чем на самых прекрасных фермах Виргинии.
– В нашей команде есть любые мастера, – сидя у столика с Бардом и Сибирцевым, говорит Посьет. – Адмирал распорядится, и наши люди в Хэда помогут вам подготовить шхуну к плаванию. У нас есть все, чтобы произвести в случае надобности ремонт.
– Ко-ко-ко-ко-ко, – раздается в ответ из горла капитана, словно он кудахчет. На террасе такой воздух прекрасный. На столике сигары и виски. Жена и дети радуются, что останутся на берегу. Только что играл духовой оркестр. Подписан выгодный контракт.
«Варду может показаться, что Посьет хочет получить за ремонт деньги», – думает Алексей.
Вчера Рид сказал Сибирцеву, что шкипер доволен его стараниями и распорядительностью. «Мы все поняли, – как бы говорил при этом энергичный взгляд консула. – Деловой человек, мы заметили ваше усердие». И спросил: «Сколько вам заплатить за выгрузку? Деньгами или чем-то из товаров? Я бы предложил сто долларов!» «Мне или людям?» – подумал Алексей, невольно растерявшись. «Это для вас лично!» – сказал консул, как бы угадав его мысль.
Алексей ответил, что благодарит. Но отказывается. «Почему же?» – американец посмотрел с подозрением. «У нас не принято». – «Странно. Может быть, мало?» Алексей потрепал собеседника по плечу, как у них принято, и кивнул головой вверх, по-американски, как хорошему товарищу. Вообще-то интересно – живешь и трудишься среди другого народа и невольно ухватываешь манеры и привычки. Каким козырем выглядит каждый из наших матросов и как гордится. А вернется домой, там крепостное право. Конечно, матрос тоже не овца, как говаривал Гончаров, но все же...
Посьет говорит: «Будьте и впредь готовы. Помните, что у американцев, а особенно у англичан без взяток ничего не делается. Не подписываются контракты, не заключаются сделки». – «И у нас „Ревизор“ повсюду играется любителями и читается. Но ведь там, Константин Николаевич, чинуши и суконные рыла!» – ответил Алексей. «Как вы еще юны, мой друг!» – отвечал Константин Николаевич Посьет.
А вокруг – буйная весна. У храма гиацинты в ящиках и в грунте. На деревянных решетках рассыпаны голубые звездочки глициний. Адисай, белый как снег, на тучных, овальных кустах, похожих на сугробы, и адисай красный. Когда Вард будет богат, он разведет на своей вилле японские цветы. Не обязательно на Восточном побережье. Там земля дорогая. Лучше в Калифорнии, которая нравится всем морякам, где много рабочих из Китая. Отсюда можно вывезти семена. Испанцы только удивляются, каким райским уголком становится их бывшее захолустье.
– Ко-ко-ко-ко... – он и радуется и смеется от счастья в золотом тумане. Столько золота у него давно не было. Часть может остаться у жены. А по векселям он получит доллары. – Ко-ко-ко-ко... – он смеется тихо, счастливо, всей утробой могучего, закаленного морем тела, как бы железным шкиперским желудком, а не горлом, издавая звуки, похожие на скрип старого блок-шкива, и на бормотание индюшек в корабельном решетчатом птичнике.
– Господа, его превосходительство адмирал Путятин приглашает всех к столу, – появляясь в дверях, объявил Шиллинг.
Его тонкое, чистое лицо выражает торжественность момента. Он в белом кителе с небольшими эполетами, который сшил ему из китайской чесучи Иван Петров – лучший портной Кронштадта, выпрошенный адмиралом у Беллинсгаузена.
На террасе все встали. Обе матери, наклоняясь, о чем-то предупреждали детей.
Главное помещение храма совершенно пусто. Убран стол, за которым адмирал устраивал приемы и военные советы.
– Это для танцев! – проходя, сказала Анна Мария, Она принимала в подготовке энергичное участие.
К обеду накрыто в бывшей квартире священника: из трех разгороженных комнат получилась прекрасная столовая. Стены оклеены белой бумагой. По сторонам открытых окон, с видом па яркую зелень, повешены тяжелые красные занавесы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118