От ночной тишины или от избытка чувства любви к всевышним силам пение эбису становилось громче.
Полицейские и рыбаки, присланные им в помощь, зорко следят за всем происходящим с крыш храмов и домиков, а также с окрестных гор.
На заставах, в хребтах, куда подымаются торжественные волны звуков, солдаты, конечно, тоже слышат. Все держатся при этом за оружие.
Вокруг частокола, как обычно, стоят ночные караульные с саблями.
Видно стало, что множество эбису вышло во двор и все вдруг пошли вокруг церкви со свечами в руках, другие что-то несли. Пение переменилось. Послышалось ликование, веселье, как будто победа одержана! Как все это понять?
Танака с крыши переступил на отломленный сук платана и спрыгнул на землю к бонзе Фуджимото, который стоял без шайки, лысина его блестела, как зеркало в ночной тьме.
– Как вы полагаете, что все это означает? – спросил метеке.
В лагере наконец стихло. Но долго еще слышался общий говор многих голосов, приглушенный, приличный, а иногда доносились радостные восклицания.
Наблюдатели доложили, что все целуются, даже матросы с офицерами. Многие держат в руках крашеные яйца. Садятся за стол и не вовремя едят и всем дают по чарке сакэ. В следующем донесении сообщалось, что все обнимаются.
Взошло солнце. В обычный час все морские войска построились в лагере на подъем флага. Адмирал говорил что-то, и все дружно и в согласии прокричали много раз.
Капитан читал приказ, объявлял о повышении в чинах, о производстве мичманов в лейтенанты, штурманских прапорщиков в подпоручики, многих матросов в унтер-офицеры и о награждении деньгами всех остальных нижних чипов.
Грянул оркестр, и моряки замаршировали. Потом все встали и по команде разошлись. Смеялись и говорили, держа в руках крашеные яйца. Наблюдатели доложили, что яйцами все стукаются друг с другом. Разбитые яйца при этом съедают.
А японцы с раннего утра все отправились на работу на свои шхуны. Только на шхуне «Хэда» никого нет.
У лагеря, поодаль, ближе к берегу рабочие явились на постройку двухэтажного дома. Строить начали две недели тому назад. На легком здании уже заканчивали крыть крышу и вставляли рамы. Дом красивый, с видом из широких окон на бухту и на море.
– Видно, порт откроется, – говорил Путятин. – Не правда ли? Ведь похоже, что строится в Хэда новое здание Управления Западных Приемов.
– Да, весьма вероятно, – соглашался Пушкин.
– Как наш Уэкава-сан развертывает дело... Быстро преображает Хэда.
– Я им не раз говорил, что в Хэда надо сделать открытый порт. Тут, а не в Симода! Бухта гораздо удобней, чем там. Я всегда удивлялся, как Перри согласился на Симода...
Старый разговор. У Лесовского думы не об этом. Голова его как бы обращена в другую сторону. На него ложится теперь самая большая ответственность за годы службы на флоте. Война есть война, и все может случиться, хотя мы и уверяем американцев, что нас никто не тронет. А что потом? Опять будет штурм Камчатки англичанами и пойдем в бой? Впрочем, об этом еще рано загадывать.
«Господа офицеры! Братцы! – хотелось бы сказать Путятину. – Вот и все! Вот и закончились праздничные богослужения. Вот и наш прощальный праздничный обед. Катание яиц, песни. Пообедаем все вместе за нашим матросским столом, одной семьей».
Это уже начало конца! Послезавтра часть экипажа уходит. Начинаем отбывать из Японии. Прощаемся с гостеприимной страной и прощаемся друг с другом. В море нас ждут враги и не могут не ждать!
Японцы, заканчивая работы на постройке двухэтажного дома, посматривали сверху на лагерь. Они знают: близится разлука моряков, работавших на стапеле, с уходящими товарищами. Сто пятьдесят человек морских солдат поплывут сражаться в море против Франции! Налет грусти заметен на заморских людях!
Капитан ходит в последние дни с юнкером Корниловым, и они как будто плачут. Сэнсэ-капитану очень жаль оставлять здесь сына своего друга. Тот хочет ехать на войну, где храбро сражается его отец, командуя всеми русскими императорскими войсками и флотом против англичан и французов. А сэнсэ не хочет его брать с собой, оставляет в Японии. Это так понятно; наверное, у Корнилова один только сын. А государь не должен взять на войну единственного сына у отца. Такого закона нет, но умные князья так поступают, а умные везде одинаковы, как и дураки. А сын Корнилова, наверно, хочет к отцу, чтобы сражаться под его начальством. А сэнсэ, видно, обещает все отцу рассказать про сына, но не берет его с собой.
Путятин и сэнсэ оставляют тут юнкеров в надежде, что война закончится и будет меньше опасностей, когда мальчикам придется идти домой.
Вот что узнали, о чем догадались и что поняли японцы деревни Хэда, наблюдая за подготовкой русских к плаванию.
А капитан и юнкер опять гуляют вместе, по дороге среди полей и храмов, останавливаются и говорят.
На второй день пасхи адмирал, с утра помолившись в церкви, а потом на могиле Букреева, давал в храме Хосенди обед своим офицерам и американцам. Были: Вард, Рид и Дотери. Говорили о России и Америке, о залежах угля в Сибири и на Сахалине, о будущей великой торговле через Тихий океан.
«Мы – всегда идущие вперед! – хотел бы заявить Рид после первого бокала виски. – Может быть, мы и воры, но в самом возвышенном и благородном смысле слова. И мы не стыдимся! Но это мы! И наш первый генеральный консул в Японии тоже будет авантюристом. Никто порядочный сюда не поедет. Все же мы идем с вами на Камчатку, рискуя жизнью и нашими семьями!»
– Как хорошо поют ваши матросы, – заметил Дотери.
Людям, по договоренности с властями, не разрешали выходить на вытоптанную площадку у лагеря, чтобы погулять, петь песни и повстречаться со знакомыми.
Пускай моги-ила меня нака-ажет, –
затянули несколько голосов.
За то, что я тебя-я-я люблю-ю.
Трое молодых матросов проходят мимо двора храма Хосенди и могилы товарища. Идут и не боятся. Наверно, перелезли забор и ушли.
Но я моги-и-илы не устра-шу-у-уся...
Кого люблю-ю я, с тем-ем помру-у...
– Отставить! – выходя к воротам, приказывает дежурный офицер.
– Адмирал!.. Мы все с восторгом идем к вашим берегам! Храните наши семьи... – восклицает Дотери.
– Ни волоса не упадет с их голов!
– А мы перевезем за три вояжа всех вас...
Дотери сильно напился, и разговор пошел на откровенность.
– А что бы вы делали, если бы не мы? Но дайте деньги! Хорошая оплата! Америка и Россия – друзья! И за хорошие деньги мы вас спасем всегда... Вечные друзья!
– И союз? – спросил Лесовский.
– Союз! Да!
– А если наши враги заплатят больше?
Дотери выложил оба кулака рядом с волосатым кулаком Лесовского. Потом посмотрел остекленевшим взором, развернул ладони и положил на стол обе руки крест-накрест, медленно опуская на них голову, и замолк, но в силах придумать сейчас ясного ответа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Полицейские и рыбаки, присланные им в помощь, зорко следят за всем происходящим с крыш храмов и домиков, а также с окрестных гор.
На заставах, в хребтах, куда подымаются торжественные волны звуков, солдаты, конечно, тоже слышат. Все держатся при этом за оружие.
Вокруг частокола, как обычно, стоят ночные караульные с саблями.
Видно стало, что множество эбису вышло во двор и все вдруг пошли вокруг церкви со свечами в руках, другие что-то несли. Пение переменилось. Послышалось ликование, веселье, как будто победа одержана! Как все это понять?
Танака с крыши переступил на отломленный сук платана и спрыгнул на землю к бонзе Фуджимото, который стоял без шайки, лысина его блестела, как зеркало в ночной тьме.
– Как вы полагаете, что все это означает? – спросил метеке.
В лагере наконец стихло. Но долго еще слышался общий говор многих голосов, приглушенный, приличный, а иногда доносились радостные восклицания.
Наблюдатели доложили, что все целуются, даже матросы с офицерами. Многие держат в руках крашеные яйца. Садятся за стол и не вовремя едят и всем дают по чарке сакэ. В следующем донесении сообщалось, что все обнимаются.
Взошло солнце. В обычный час все морские войска построились в лагере на подъем флага. Адмирал говорил что-то, и все дружно и в согласии прокричали много раз.
Капитан читал приказ, объявлял о повышении в чинах, о производстве мичманов в лейтенанты, штурманских прапорщиков в подпоручики, многих матросов в унтер-офицеры и о награждении деньгами всех остальных нижних чипов.
Грянул оркестр, и моряки замаршировали. Потом все встали и по команде разошлись. Смеялись и говорили, держа в руках крашеные яйца. Наблюдатели доложили, что яйцами все стукаются друг с другом. Разбитые яйца при этом съедают.
А японцы с раннего утра все отправились на работу на свои шхуны. Только на шхуне «Хэда» никого нет.
У лагеря, поодаль, ближе к берегу рабочие явились на постройку двухэтажного дома. Строить начали две недели тому назад. На легком здании уже заканчивали крыть крышу и вставляли рамы. Дом красивый, с видом из широких окон на бухту и на море.
– Видно, порт откроется, – говорил Путятин. – Не правда ли? Ведь похоже, что строится в Хэда новое здание Управления Западных Приемов.
– Да, весьма вероятно, – соглашался Пушкин.
– Как наш Уэкава-сан развертывает дело... Быстро преображает Хэда.
– Я им не раз говорил, что в Хэда надо сделать открытый порт. Тут, а не в Симода! Бухта гораздо удобней, чем там. Я всегда удивлялся, как Перри согласился на Симода...
Старый разговор. У Лесовского думы не об этом. Голова его как бы обращена в другую сторону. На него ложится теперь самая большая ответственность за годы службы на флоте. Война есть война, и все может случиться, хотя мы и уверяем американцев, что нас никто не тронет. А что потом? Опять будет штурм Камчатки англичанами и пойдем в бой? Впрочем, об этом еще рано загадывать.
«Господа офицеры! Братцы! – хотелось бы сказать Путятину. – Вот и все! Вот и закончились праздничные богослужения. Вот и наш прощальный праздничный обед. Катание яиц, песни. Пообедаем все вместе за нашим матросским столом, одной семьей».
Это уже начало конца! Послезавтра часть экипажа уходит. Начинаем отбывать из Японии. Прощаемся с гостеприимной страной и прощаемся друг с другом. В море нас ждут враги и не могут не ждать!
Японцы, заканчивая работы на постройке двухэтажного дома, посматривали сверху на лагерь. Они знают: близится разлука моряков, работавших на стапеле, с уходящими товарищами. Сто пятьдесят человек морских солдат поплывут сражаться в море против Франции! Налет грусти заметен на заморских людях!
Капитан ходит в последние дни с юнкером Корниловым, и они как будто плачут. Сэнсэ-капитану очень жаль оставлять здесь сына своего друга. Тот хочет ехать на войну, где храбро сражается его отец, командуя всеми русскими императорскими войсками и флотом против англичан и французов. А сэнсэ не хочет его брать с собой, оставляет в Японии. Это так понятно; наверное, у Корнилова один только сын. А государь не должен взять на войну единственного сына у отца. Такого закона нет, но умные князья так поступают, а умные везде одинаковы, как и дураки. А сын Корнилова, наверно, хочет к отцу, чтобы сражаться под его начальством. А сэнсэ, видно, обещает все отцу рассказать про сына, но не берет его с собой.
Путятин и сэнсэ оставляют тут юнкеров в надежде, что война закончится и будет меньше опасностей, когда мальчикам придется идти домой.
Вот что узнали, о чем догадались и что поняли японцы деревни Хэда, наблюдая за подготовкой русских к плаванию.
А капитан и юнкер опять гуляют вместе, по дороге среди полей и храмов, останавливаются и говорят.
На второй день пасхи адмирал, с утра помолившись в церкви, а потом на могиле Букреева, давал в храме Хосенди обед своим офицерам и американцам. Были: Вард, Рид и Дотери. Говорили о России и Америке, о залежах угля в Сибири и на Сахалине, о будущей великой торговле через Тихий океан.
«Мы – всегда идущие вперед! – хотел бы заявить Рид после первого бокала виски. – Может быть, мы и воры, но в самом возвышенном и благородном смысле слова. И мы не стыдимся! Но это мы! И наш первый генеральный консул в Японии тоже будет авантюристом. Никто порядочный сюда не поедет. Все же мы идем с вами на Камчатку, рискуя жизнью и нашими семьями!»
– Как хорошо поют ваши матросы, – заметил Дотери.
Людям, по договоренности с властями, не разрешали выходить на вытоптанную площадку у лагеря, чтобы погулять, петь песни и повстречаться со знакомыми.
Пускай моги-ила меня нака-ажет, –
затянули несколько голосов.
За то, что я тебя-я-я люблю-ю.
Трое молодых матросов проходят мимо двора храма Хосенди и могилы товарища. Идут и не боятся. Наверно, перелезли забор и ушли.
Но я моги-и-илы не устра-шу-у-уся...
Кого люблю-ю я, с тем-ем помру-у...
– Отставить! – выходя к воротам, приказывает дежурный офицер.
– Адмирал!.. Мы все с восторгом идем к вашим берегам! Храните наши семьи... – восклицает Дотери.
– Ни волоса не упадет с их голов!
– А мы перевезем за три вояжа всех вас...
Дотери сильно напился, и разговор пошел на откровенность.
– А что бы вы делали, если бы не мы? Но дайте деньги! Хорошая оплата! Америка и Россия – друзья! И за хорошие деньги мы вас спасем всегда... Вечные друзья!
– И союз? – спросил Лесовский.
– Союз! Да!
– А если наши враги заплатят больше?
Дотери выложил оба кулака рядом с волосатым кулаком Лесовского. Потом посмотрел остекленевшим взором, развернул ладони и положил на стол обе руки крест-накрест, медленно опуская на них голову, и замолк, но в силах придумать сейчас ясного ответа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118