Японцы никому из них сходить на берег не позволяют, поезжайте к шкиперу сами и скажите про мои условия. Если согласен, то сегодня же начинать подготовку. Японцев же нельзя подводить: об этом особь статья.
– Сколько вы еще можете прибавить к пятнадцати? – спросил Бобкок у Посьета.
– Ни цента, – ответил Посьет.
– Идти сюда из Шанхая, а потом в Де-Кастри! Нет! Где вы еще найдете такой пятимачтовый гигант? Ну, тридцать пять тысяч? – с отчаянием в голосе, как будто его обирают, вскричал Бобкок.
– Адмирал не меняет слова.
– Какая у вас вера? – раскидывая обе руки, спросил шкипер.
– А какая у вас?
Бобкок выставил целую батарею бутылок.
– Крэйг сказал мне, что у шкипера с командой неблагополучно, – доложил Посьет, явившись в Хосенди. – Четверо коноводов требуют с него за плавание в Россию во время войны по тысяче каждому, в противном случае грозят забастовкой всей команды и объявят себя защитниками прав человека. Если же Бобкок поделится с ними, то зажмут всю команду, никому пикнуть не позволят и пойдут куда угодно.
– Каков шкипер, такова и команда, – сказал Путятин.
– Клипер чайный – народ отчаянный, Евфимий Васильевич, – сказал Глухарев, когда Путятин вернулся на стапель. – Японцы рады, что мы не ушли, работают весело. Они американцам пресной воды не дали; не позволили налиться.
– Не берут нас, Евфимий Васильевич? – спросил Мартыньш, догадываясь о неудаче Путятина по его невеселому лицу.
– Не берут.
– Много запросили? – осведомился Аввакумов.
– Сначала пятьдесят тысяч долларов. Я царскую казну берегу. Тут от силы десять тысяч. Я им давал пятнадцать.
– На них нет управы! – заметил Сизов.
Матросы, знакомые с адмиралом, столпились, никто не желал упустить случая и потолковать. «Сам» сегодня покладистый.
Адмирал поговорил и ушел в кузницу.
«Неприятно, что Крэйг оказывается бессильным. Неужели и наши военные моряки когда-нибудь попадут в зависимость к буржуазным дельцам?»
– Что, ребята, не берут нас? – спросил Синичкин, подымаясь на палубу шхуны.
– Просили пятьдесят тысяч, – сказал Глухарев.
– Ах, сволочи! Вот же сволочи!
– Смотри, братцы, пошел! – закричал Строд.
– Пошел, сволочь... С глаз долой! – отозвался Аввакумов.
При небольшом ветре, без всякой помощи буксирных лодок, клипер вышел на одних лиселях.
– Идет красиво, сволочь! – заметил марсовый Сойкин.
Выйдя в море, клипер оделся массой парусов, лег крутой бейдевинд, его реи клонились к волнам. Стало видно, что в море штормит. Клипер шел почти лежа бортом на волне, как яхта. Там помощник шкипера, он же рулевой – здоровенный дядя. В спорах, как известно нашим матросам от китайцев из их команды, рулевой держался в сторонке, а в море – опытная рука, но и он в числе четырех, затребовавших долю со шкипера. Все узнают наши матросы!
Вдруг вся масса парусов стала менять положение, клипер перешел на левый галс и лег на волну левым бортом. Кажется, американцы спешили ценой любых усилия скорей убраться от этой земли, чтобы не глядеть в глаза брошенным ими морякам, потерпевшим кораблекрушение.
Глава 21
ГОРЕЛОЕ МЯСО
«Хотя законы остаются прежними, но теперь, мне кажется, прежних строгостей уже нет, – написал Гошкевич по-китайски. – Как вы думаете об этом?» Зная, что возможно подслушивание, Осип Антонович ведет беседы частью устно, а частью письменно.
Месяц назад Гошкевич познакомился со странным монахом. Имя его Точибан Коосай. Он же – Масуда Кумедзаэмон.
Монах довольно молод, явно умен, кажется любитель сакэ. Говорят, его видели оборванным, но сейчас он одет опрятно, в порядочном, даже дорогом халате из темного шелка.
Гошкевич просил его купить детские учебники по географии Японии.
Точибан вернулся вчера с главного государственного тракта Токайдо, все принес, что смог достать: детские учебники по географии и план Эдо. Карту Токайдо достать еще не удалось. Пытался, но неудачно. Его заподозрили и чуть не уличили. Пришлось поспешно скрыться.
«Исповедование христианской религии до сих пор строго преследуется», – написал на том же листе Масуда. При этом он уловил взгляд Гошкевича и скривил лицо, как больной, явившийся с жалобой к зубному врачу.
«Вспарывание живота почти исчезло и к этому более не принуждаются?» – написал Осип Антонович.
Опять бонза быстро и умело ответил иероглифами: «К приказанию о сеппуку правительство прибегает теперь редко. Все христиане беспощадно наказываются. Очень опасно совершать в Японии христианские богослужения».
Как художник, легко, красивыми движениями набрасывал он черные столбцы иероглифов со щегольскими воздушными завитками окончаний. Любил монах и смысл и стиль письма. При этом лицо его оставалось невыразительным, как доска или лопата, и он все узил глаза, стараясь приглушить их живое выражение.
«Я вам могу рассказать про случаи, которые происходили недавно у меня на глазах».
Точибан отложил кисть и с удовольствием пригубил из чашечки.
– Я очень люблю сакэ, – сказал он, и лицо его смягчилось, глаза заблестели откровенно.
– Это то, что вы хотели рассказать мне прошлый раз? – вслух спросил Гошкевич.
– Да... но я немного... Ира-ира...
«Очень боюсь, что узнают, что я передал вам книги и карты. Очень строго запрещено сообщать что-нибудь иностранцу про Японию. Даже эти карты из детских учебников – большой секрет!» – быстро набросал он и огляделся по сторонам, на дверь, открытую в сад, и на растворенные окна.
В маленьком шинтоистском храме и в саду и этот час никого не было. Он продолжал:
– При мне пытали восемь христиан, которые были пойманы в окрестностях Эдо... Восьмой была женщина...
Лицо монаха стало совсем бесстрастным, а глаза почти закрылись.
– Все это было недавно?
– Да... восемь лет тому назад...
...Значит, у них существуют тайные общества христиан, несмотря на двести с лишним нет гонений. Расскажу адмиралу... Кто мог бы подумать! Видимо, народ видит в христианстве утешение от бесправия...
– Сейчас совершенно невозможно принять христианство тому, кто этого желает, – горячо сказал монах и с сожалением вздохнул.
Глаза его открыты, желтый цвет их казался светлым и живым.
Точибан опять выпил и опять рассказывал. Понемногу он опьянел.
– Есть порядочные люди... но любят сакэ... За сакэ все отдадут... и за женщин... И знаете... и... и есть такие, что убивают...
Губы Точибана задрожали.
– Сегодня занимались, как всегда. Учил меня японскому, а я его русскому, – рассказывал Осип Антонович поздно вечером адмиралу. – Сказал мне имя шогуна, а также имя императора и перечислил и написал мне эры последних царствований, как они считаются по шогунам... Он знает китайских классиков, интересуется всем европейским. Рассказал про пытки христиан, и мне показалось, что он намекает, что и сам бы не прочь принять христианство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
– Сколько вы еще можете прибавить к пятнадцати? – спросил Бобкок у Посьета.
– Ни цента, – ответил Посьет.
– Идти сюда из Шанхая, а потом в Де-Кастри! Нет! Где вы еще найдете такой пятимачтовый гигант? Ну, тридцать пять тысяч? – с отчаянием в голосе, как будто его обирают, вскричал Бобкок.
– Адмирал не меняет слова.
– Какая у вас вера? – раскидывая обе руки, спросил шкипер.
– А какая у вас?
Бобкок выставил целую батарею бутылок.
– Крэйг сказал мне, что у шкипера с командой неблагополучно, – доложил Посьет, явившись в Хосенди. – Четверо коноводов требуют с него за плавание в Россию во время войны по тысяче каждому, в противном случае грозят забастовкой всей команды и объявят себя защитниками прав человека. Если же Бобкок поделится с ними, то зажмут всю команду, никому пикнуть не позволят и пойдут куда угодно.
– Каков шкипер, такова и команда, – сказал Путятин.
– Клипер чайный – народ отчаянный, Евфимий Васильевич, – сказал Глухарев, когда Путятин вернулся на стапель. – Японцы рады, что мы не ушли, работают весело. Они американцам пресной воды не дали; не позволили налиться.
– Не берут нас, Евфимий Васильевич? – спросил Мартыньш, догадываясь о неудаче Путятина по его невеселому лицу.
– Не берут.
– Много запросили? – осведомился Аввакумов.
– Сначала пятьдесят тысяч долларов. Я царскую казну берегу. Тут от силы десять тысяч. Я им давал пятнадцать.
– На них нет управы! – заметил Сизов.
Матросы, знакомые с адмиралом, столпились, никто не желал упустить случая и потолковать. «Сам» сегодня покладистый.
Адмирал поговорил и ушел в кузницу.
«Неприятно, что Крэйг оказывается бессильным. Неужели и наши военные моряки когда-нибудь попадут в зависимость к буржуазным дельцам?»
– Что, ребята, не берут нас? – спросил Синичкин, подымаясь на палубу шхуны.
– Просили пятьдесят тысяч, – сказал Глухарев.
– Ах, сволочи! Вот же сволочи!
– Смотри, братцы, пошел! – закричал Строд.
– Пошел, сволочь... С глаз долой! – отозвался Аввакумов.
При небольшом ветре, без всякой помощи буксирных лодок, клипер вышел на одних лиселях.
– Идет красиво, сволочь! – заметил марсовый Сойкин.
Выйдя в море, клипер оделся массой парусов, лег крутой бейдевинд, его реи клонились к волнам. Стало видно, что в море штормит. Клипер шел почти лежа бортом на волне, как яхта. Там помощник шкипера, он же рулевой – здоровенный дядя. В спорах, как известно нашим матросам от китайцев из их команды, рулевой держался в сторонке, а в море – опытная рука, но и он в числе четырех, затребовавших долю со шкипера. Все узнают наши матросы!
Вдруг вся масса парусов стала менять положение, клипер перешел на левый галс и лег на волну левым бортом. Кажется, американцы спешили ценой любых усилия скорей убраться от этой земли, чтобы не глядеть в глаза брошенным ими морякам, потерпевшим кораблекрушение.
Глава 21
ГОРЕЛОЕ МЯСО
«Хотя законы остаются прежними, но теперь, мне кажется, прежних строгостей уже нет, – написал Гошкевич по-китайски. – Как вы думаете об этом?» Зная, что возможно подслушивание, Осип Антонович ведет беседы частью устно, а частью письменно.
Месяц назад Гошкевич познакомился со странным монахом. Имя его Точибан Коосай. Он же – Масуда Кумедзаэмон.
Монах довольно молод, явно умен, кажется любитель сакэ. Говорят, его видели оборванным, но сейчас он одет опрятно, в порядочном, даже дорогом халате из темного шелка.
Гошкевич просил его купить детские учебники по географии Японии.
Точибан вернулся вчера с главного государственного тракта Токайдо, все принес, что смог достать: детские учебники по географии и план Эдо. Карту Токайдо достать еще не удалось. Пытался, но неудачно. Его заподозрили и чуть не уличили. Пришлось поспешно скрыться.
«Исповедование христианской религии до сих пор строго преследуется», – написал на том же листе Масуда. При этом он уловил взгляд Гошкевича и скривил лицо, как больной, явившийся с жалобой к зубному врачу.
«Вспарывание живота почти исчезло и к этому более не принуждаются?» – написал Осип Антонович.
Опять бонза быстро и умело ответил иероглифами: «К приказанию о сеппуку правительство прибегает теперь редко. Все христиане беспощадно наказываются. Очень опасно совершать в Японии христианские богослужения».
Как художник, легко, красивыми движениями набрасывал он черные столбцы иероглифов со щегольскими воздушными завитками окончаний. Любил монах и смысл и стиль письма. При этом лицо его оставалось невыразительным, как доска или лопата, и он все узил глаза, стараясь приглушить их живое выражение.
«Я вам могу рассказать про случаи, которые происходили недавно у меня на глазах».
Точибан отложил кисть и с удовольствием пригубил из чашечки.
– Я очень люблю сакэ, – сказал он, и лицо его смягчилось, глаза заблестели откровенно.
– Это то, что вы хотели рассказать мне прошлый раз? – вслух спросил Гошкевич.
– Да... но я немного... Ира-ира...
«Очень боюсь, что узнают, что я передал вам книги и карты. Очень строго запрещено сообщать что-нибудь иностранцу про Японию. Даже эти карты из детских учебников – большой секрет!» – быстро набросал он и огляделся по сторонам, на дверь, открытую в сад, и на растворенные окна.
В маленьком шинтоистском храме и в саду и этот час никого не было. Он продолжал:
– При мне пытали восемь христиан, которые были пойманы в окрестностях Эдо... Восьмой была женщина...
Лицо монаха стало совсем бесстрастным, а глаза почти закрылись.
– Все это было недавно?
– Да... восемь лет тому назад...
...Значит, у них существуют тайные общества христиан, несмотря на двести с лишним нет гонений. Расскажу адмиралу... Кто мог бы подумать! Видимо, народ видит в христианстве утешение от бесправия...
– Сейчас совершенно невозможно принять христианство тому, кто этого желает, – горячо сказал монах и с сожалением вздохнул.
Глаза его открыты, желтый цвет их казался светлым и живым.
Точибан опять выпил и опять рассказывал. Понемногу он опьянел.
– Есть порядочные люди... но любят сакэ... За сакэ все отдадут... и за женщин... И знаете... и... и есть такие, что убивают...
Губы Точибана задрожали.
– Сегодня занимались, как всегда. Учил меня японскому, а я его русскому, – рассказывал Осип Антонович поздно вечером адмиралу. – Сказал мне имя шогуна, а также имя императора и перечислил и написал мне эры последних царствований, как они считаются по шогунам... Он знает китайских классиков, интересуется всем европейским. Рассказал про пытки христиан, и мне показалось, что он намекает, что и сам бы не прочь принять христианство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118