.. о... о... – почтительно поклонился Ябадоо.
Метеке Танака-сан подтвердил также, сказал, что неусыпно следит за Кокоро-сан и ничего не замечено, репутация Ябадоо, как свидетельствует тайная полиция, абсолютно чиста.
Ябадоо попросил милости. Сказал, что его надо защитить, очень просит. Надо строго сказать десятским, чтобы объявили подобные слухи вредными, исходящими от тайных противников Японии, разрушают веру и уважение к дворянству, это все противодействие новой западной политике, а не просто сплетни. Надо пресечь с самого начала.
Эгава действовал быстро и умело. Утром он уехал, а по домам ходили десятские и объявляли крестьянам, что в Хэда некоторые девушки из хороших дворянских семейств обвиняются в противозаконных связях. Произведено расследование. Ничего подобного нет. Все очень ясно, честно и чисто.
Крестьяне, конечно, отвечали, что очень рады. Они всегда рады твердым указаниям. Объявляется: важный преступник найден и будет обезглавлен или ему дадут яд – все радуются, преступление наказано.
Девушки не виноваты. Еще лучше. Очень большая радость всей деревне. Так чище и прекрасней.
– Ты языком больше не трепи, – говорит после такой беседы Ичиро, обращаясь к своей старухе. – Это ведь ты принесла.
– Что я? Что я? – старая японка только и ждала, когда ее зацепят. – Разве я... Да все говорят...
– А теперь запрещено... Чтобы сын не пострадал из-за твоей болтливости.
Старуха, вспомнив о сыне, вмиг умолкла и, согнувшись, побежала из дому, надела в сенях туфли и быстро застучала под окном, побежала к торговцу за редькой, чтобы кормить своих новых самураев, чтобы не сдохли от голода.
По артелям тоже объявили, что строгое расследование произведено по поводу безответственных разговоров. Оказывается, пускаются ложные слухи. Следует прекратить. В деловой обстановке, объявляя об этом, не упоминали про женщин. Но все поняли. Объявляли чиновники.
Ябадоо ходил по стапелю строгий и довольный. На лице его как бы написано было: пусть только кто-нибудь попробует пикнуть. За мою дочь ручается бакуфу и видные метеке! Все честно, девственно. Сайо не имеет к Кокоро-сан никакого отношения. Уж я-то знаю, как следить и когда следует помешать проискам эбису вовремя.
– Как идет работа в вашей артели? – спросил он у пожилого плотника Оаке.
Начальник Танака сегодня узнал, Пьющий Воду достал бочку водки, заплатил налог полиции и повесил синюю тряпку с иероглифами.
Где достал деньги? Матросы ему собрали? Теперь он удачно торгует, там место людное, тысяча людей работает и столько же приезжает издалека, чтобы посмотреть. У него лавочка и всегда есть посетители. Семья оделась, никто не ходит голый. Едят хороший рис. Яся все еще в Симода. Берзинь им достал водки? Украл у старого Ябадоо? Но теперь поздно, уже не узнаешь.
Оаке Кикути более опытен, чем Таракити и другие старшие плотники. Он озабочен. Шхуна строится – это хорошо. Но в деревне так много иностранцев и чиновников, что вся рыба идет для них. Рабочим нечего есть. Рабочий человек не может без рыбы, он хуже работает, если голоден. А глава рыбаков Ябадоо. И он же заведует судостроением, но он должен заботиться.
Оаке осмелел. Случай был подходящий.
– Э-э... Э-э... – кивал головой Ябадоо, слушая его.
– Кроме того, рабочим платятся деньги, когда они работают у подрядчика. Теперь подрядчиком является наша власть. Денег совершенно не дается плотникам... люди голодны...
– Э-э... э-э... – как бы соглашался Ябадоо-сан. Но совета не дал, только кивал головой в знак согласия.
Оаке подумал дома: «Я теперь самурай. Может быть, Ябадоо не смеет решать. Меня мог бы выслушать представитель бакуфу Уэкава Деничиро. Теперь мы все начинаем жить западными обычаями. Я пожилой человек, знаю порядки и придерживаюсь их – сторонник старого и нового одновременно. Но у нас в деревне теперь все очень просто. Были случаи, когда Эгава говорил с крестьянами сам, не через переводчика. Ябадоо, может, не передаст моей просьбы в канцелярию бакуфу. Не обещал. Надеюсь на перемену в отношениях и на свое новое дворянское, хотя и самое низкое, звание!» Оаке решил, что надо осмелиться. Деничиро сам, как западный человек, очень умный, быстрый, без предрассудков, сам делает все, брал в руки мазилку для смолы и даже топор. К нему, наверно, лучше всего обратиться, как матросы обращаются к капитану и к Путятину.
На следующий день после работы маленькому сынку Кикосабуро отец велел остаться на улице. Мальчик присел на корточки и стал ждать.
Кикути долго кланялся перед дверьми, потом кланялся на пороге и кланялся за порогом. Потом Кикосабуро увидел, что отец исчез в полутьме канцелярии. Там сидели особенные чиновники, с кистями. Каждый у своего столика.
Кикути подполз, обратился с всенижайшей просьбой. Он все сказал. Вдруг из соседней комнаты вышел Уэкава-сама.
Расторопный чиновник поступил чудесно, ново. Сказал: «Встань! Скажи все просто, ясно, без поклонов».
Оаке все сказал.
Уэкава выслушал достойно и серьезно. На миг лишь задумался. Потом взял артельного старосту плотников за плечи, как бы желая обнять по-европейски, но целовать не стал, как Путятин, и не обнял, а крепко сжал своими железными руками.
– Политика! – сказал он и повернул Оаке, схватил за куртку и поволок к двери, отдал стоявшему там метеке. Тот на миг отошел и с разбега ударил просителя ступней ниже спины с такой силой, что Оаке как птица вылетел с крыльца и рухнул на улицу.
Сынок Кикосабуро смотрел как бы безучастно, но в глубоком душевном волнении.
Все тело Кикути было разбито, похоже, что у него перелом в спине. Превозмогая боль, отец едва поднялся.
– Совершенно по-китайски меня выкинули, – сказал он. – Да, это китайский прием.
Прием был отечественный, самый старинный, но сыну лучше так не говорить.
«Вот я попал! – думал Оаке. – Я-то ведь просил о дырявых монетках, о горсти риса! Какая же „политика“! Никакого отношения к политике. Я только про еду для детей, чтобы растить их для правительства Японии! Чтобы не выросли пьяницами!»
На другой день на стапеле Ябадоо, свирепо склонясь, кивнул ему и протянул:
– Э-э... Э-э... Я похлопочу за тебя...
Все тело у Кикути сплошной синяк. Больно поворачиваться, поясницу ломит. Трудно работать, наклоняться почти невозможно. Вчера казалось, что полицейский сломал его, но они знают, как бить. Кому надо сломать спину – обязательно сломают. Сегодня очевидно, что перелома нет. Утром приходил знахарь и осмотрел. Но еще больней, чем вчера.
Ябадоо осклабился. Он знал, что Уэкава-сама уже сегодня очень умно приказал приготовить деньги для выплаты плотникам, как просил Оаке Кикути. При этом Уэкава-сама строг и сумрачен. Распорядился сделать все быстро, чтобы плотники не голодали. Этому Ябадоо рад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Метеке Танака-сан подтвердил также, сказал, что неусыпно следит за Кокоро-сан и ничего не замечено, репутация Ябадоо, как свидетельствует тайная полиция, абсолютно чиста.
Ябадоо попросил милости. Сказал, что его надо защитить, очень просит. Надо строго сказать десятским, чтобы объявили подобные слухи вредными, исходящими от тайных противников Японии, разрушают веру и уважение к дворянству, это все противодействие новой западной политике, а не просто сплетни. Надо пресечь с самого начала.
Эгава действовал быстро и умело. Утром он уехал, а по домам ходили десятские и объявляли крестьянам, что в Хэда некоторые девушки из хороших дворянских семейств обвиняются в противозаконных связях. Произведено расследование. Ничего подобного нет. Все очень ясно, честно и чисто.
Крестьяне, конечно, отвечали, что очень рады. Они всегда рады твердым указаниям. Объявляется: важный преступник найден и будет обезглавлен или ему дадут яд – все радуются, преступление наказано.
Девушки не виноваты. Еще лучше. Очень большая радость всей деревне. Так чище и прекрасней.
– Ты языком больше не трепи, – говорит после такой беседы Ичиро, обращаясь к своей старухе. – Это ведь ты принесла.
– Что я? Что я? – старая японка только и ждала, когда ее зацепят. – Разве я... Да все говорят...
– А теперь запрещено... Чтобы сын не пострадал из-за твоей болтливости.
Старуха, вспомнив о сыне, вмиг умолкла и, согнувшись, побежала из дому, надела в сенях туфли и быстро застучала под окном, побежала к торговцу за редькой, чтобы кормить своих новых самураев, чтобы не сдохли от голода.
По артелям тоже объявили, что строгое расследование произведено по поводу безответственных разговоров. Оказывается, пускаются ложные слухи. Следует прекратить. В деловой обстановке, объявляя об этом, не упоминали про женщин. Но все поняли. Объявляли чиновники.
Ябадоо ходил по стапелю строгий и довольный. На лице его как бы написано было: пусть только кто-нибудь попробует пикнуть. За мою дочь ручается бакуфу и видные метеке! Все честно, девственно. Сайо не имеет к Кокоро-сан никакого отношения. Уж я-то знаю, как следить и когда следует помешать проискам эбису вовремя.
– Как идет работа в вашей артели? – спросил он у пожилого плотника Оаке.
Начальник Танака сегодня узнал, Пьющий Воду достал бочку водки, заплатил налог полиции и повесил синюю тряпку с иероглифами.
Где достал деньги? Матросы ему собрали? Теперь он удачно торгует, там место людное, тысяча людей работает и столько же приезжает издалека, чтобы посмотреть. У него лавочка и всегда есть посетители. Семья оделась, никто не ходит голый. Едят хороший рис. Яся все еще в Симода. Берзинь им достал водки? Украл у старого Ябадоо? Но теперь поздно, уже не узнаешь.
Оаке Кикути более опытен, чем Таракити и другие старшие плотники. Он озабочен. Шхуна строится – это хорошо. Но в деревне так много иностранцев и чиновников, что вся рыба идет для них. Рабочим нечего есть. Рабочий человек не может без рыбы, он хуже работает, если голоден. А глава рыбаков Ябадоо. И он же заведует судостроением, но он должен заботиться.
Оаке осмелел. Случай был подходящий.
– Э-э... Э-э... – кивал головой Ябадоо, слушая его.
– Кроме того, рабочим платятся деньги, когда они работают у подрядчика. Теперь подрядчиком является наша власть. Денег совершенно не дается плотникам... люди голодны...
– Э-э... э-э... – как бы соглашался Ябадоо-сан. Но совета не дал, только кивал головой в знак согласия.
Оаке подумал дома: «Я теперь самурай. Может быть, Ябадоо не смеет решать. Меня мог бы выслушать представитель бакуфу Уэкава Деничиро. Теперь мы все начинаем жить западными обычаями. Я пожилой человек, знаю порядки и придерживаюсь их – сторонник старого и нового одновременно. Но у нас в деревне теперь все очень просто. Были случаи, когда Эгава говорил с крестьянами сам, не через переводчика. Ябадоо, может, не передаст моей просьбы в канцелярию бакуфу. Не обещал. Надеюсь на перемену в отношениях и на свое новое дворянское, хотя и самое низкое, звание!» Оаке решил, что надо осмелиться. Деничиро сам, как западный человек, очень умный, быстрый, без предрассудков, сам делает все, брал в руки мазилку для смолы и даже топор. К нему, наверно, лучше всего обратиться, как матросы обращаются к капитану и к Путятину.
На следующий день после работы маленькому сынку Кикосабуро отец велел остаться на улице. Мальчик присел на корточки и стал ждать.
Кикути долго кланялся перед дверьми, потом кланялся на пороге и кланялся за порогом. Потом Кикосабуро увидел, что отец исчез в полутьме канцелярии. Там сидели особенные чиновники, с кистями. Каждый у своего столика.
Кикути подполз, обратился с всенижайшей просьбой. Он все сказал. Вдруг из соседней комнаты вышел Уэкава-сама.
Расторопный чиновник поступил чудесно, ново. Сказал: «Встань! Скажи все просто, ясно, без поклонов».
Оаке все сказал.
Уэкава выслушал достойно и серьезно. На миг лишь задумался. Потом взял артельного старосту плотников за плечи, как бы желая обнять по-европейски, но целовать не стал, как Путятин, и не обнял, а крепко сжал своими железными руками.
– Политика! – сказал он и повернул Оаке, схватил за куртку и поволок к двери, отдал стоявшему там метеке. Тот на миг отошел и с разбега ударил просителя ступней ниже спины с такой силой, что Оаке как птица вылетел с крыльца и рухнул на улицу.
Сынок Кикосабуро смотрел как бы безучастно, но в глубоком душевном волнении.
Все тело Кикути было разбито, похоже, что у него перелом в спине. Превозмогая боль, отец едва поднялся.
– Совершенно по-китайски меня выкинули, – сказал он. – Да, это китайский прием.
Прием был отечественный, самый старинный, но сыну лучше так не говорить.
«Вот я попал! – думал Оаке. – Я-то ведь просил о дырявых монетках, о горсти риса! Какая же „политика“! Никакого отношения к политике. Я только про еду для детей, чтобы растить их для правительства Японии! Чтобы не выросли пьяницами!»
На другой день на стапеле Ябадоо, свирепо склонясь, кивнул ему и протянул:
– Э-э... Э-э... Я похлопочу за тебя...
Все тело у Кикути сплошной синяк. Больно поворачиваться, поясницу ломит. Трудно работать, наклоняться почти невозможно. Вчера казалось, что полицейский сломал его, но они знают, как бить. Кому надо сломать спину – обязательно сломают. Сегодня очевидно, что перелома нет. Утром приходил знахарь и осмотрел. Но еще больней, чем вчера.
Ябадоо осклабился. Он знал, что Уэкава-сама уже сегодня очень умно приказал приготовить деньги для выплаты плотникам, как просил Оаке Кикути. При этом Уэкава-сама строг и сумрачен. Распорядился сделать все быстро, чтобы плотники не голодали. Этому Ябадоо рад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118