громкоголосая, требовательная, брызжущая слюной.
— Ты не сделаешь этого, Джованни! Ты не сможешь ввести эту потаскуху в наш дом.
— Я... я введу ее в мой дом, — запинаясь, произнес Джованни.
— Боже милосердный! Боже милосердный! — завыла Ангелина, возведя глаза к небу. — За что мне такое наказание? — И, навалившись всей тяжестью своего тела на полированный обеденный стол, она просипела с похотливой усмешкой: — Здесь, в Рио, мы сможем что-то найти. Тебе нужна проститутка, молоденькая девчонка, которая будет делать все, что захочешь, — это понять могу. Ты же мужчина. Но умоляю тебя: не женись на этой вонючей шлюшке.
Джованни сердито посмотрел на сестру.
— Нет, нет, нет! — Ее лицо пошло пятнами. — Думаешь, она любит тебя? Эта маленькая сучка. Она тебя окрутила. Думаешь, ты ей нужен? Думаешь, она хочет тебя, эта кобыла?
— Заткнись! — Джованни, шатаясь, поднялся на ноги.
— Думаешь, ей нужен такой, как... как ты?
— Замолчи, — Джованни стукнул палкой по полу.
— Она носится по улицам, как собака! Взбесившаяся сучка! Что ты знаешь о женщинах? Ты — ребенок! Ничего не смыслишь в подобных делах! Эта девчонка — мусор, помойка. И ее мать — помойка! Она не знает своего отца!
— Ангелина, — сказал Джованни спокойно, но твердо, — эта девушка будет моей женой!
— Ты все потеряешь! — крикнула Ангелина. — Деньги, имя, уважение... Весь мир будет над нами смеяться: Джованни женился на проститутке, на грязной уличной девке.
— Ангелина!
— Эта... эта... она спит с черными!
— Она будет моей женой.
* * *
Увы! Свадьбу назвали Цирк Джемелли, а самого Джованни — Карлик Джемелли. Ангелина Серио получила прозвище Жирной леди, Марию Мендес, мать Изабель, с толстым слоем косметики на пропитом лице, называли не иначе как клоуном. Все политики, деловые люди и иные представители общественных кругов, полгода назад почтившие своим присутствием похороны отца Джованни, теперь перезванивались, хихикали и поздравляли друг друга с тем, что приняли мудрое решение отклонить приглашение на эту шутовскую свадьбу. С огромным трудом удалось Джованни найти для обряда священника, старика пьяницу, уже закончившего свою церковную карьеру, и то лишь после того, как внес весьма ощутимый вклад в архиепископскую казну.
Прием состоялся на обширном заднем дворе дома Джованни. Белые столы и стулья для четырех сотен гостей, расставленные на пыльной зелени лужайки, очень напоминали сахарную глазурь на гигантском торте. Перед глазами мелькали розовые банты и воздушные шары. В бамбуковых клетках, развешанных вокруг бассейна, окруженного тамариндовыми деревьями, ворковали белые голуби.
Места гостей жениха, не пришедших и приславших свои извинения, заняли дружки и любовники Марии Мендес. Они набились в обшарпанные грузовики и открытые автобусы и, пока ехали, трубили в горны и распивали дешевое вино.
Миновав церковь, они подкатили прямо к дому Джемелли и налетели на двор, похожий на глазированный торт, словно муравьи на сахар. Целый час они напивались изысканным вином, которым официанты, одетые в белое, наполняли большие искрящиеся бокалы. Стоя у столов, они жевали и жевали, пока не осовели от еды и не могли больше проглотить ни кусочка. Тогда они принялись рассовывать еду по карманам. Когда же еды не осталось, стали хватать с подносов серебряные приборы и прятать в штаны. Официанты попытались урезонить не в меру расходившихся гостей, тогда какая-то крикливо одетая женщина, вырывая у них ножи и вилки, заявила, что они ей нужны в качестве сувенира на память. А один официант схлопотал пощечину, когда попробовал помешать длинноволосому парню в пиджаке пурпурного цвета засовывать в мешок голубей, предварительно оторвав им головы, что было по меньшей мере странно. Ангелина Серио, вернувшись из церкви вместе с мужем, сыновьями, их женами и детьми, вошла во двор как раз в тот момент, когда один из гостей с торжествующим видом писал в бассейн. Он подмигнул ей и тряхнул пенисом. Шествуя впереди всего семейства, Ангелина пересекла лужайку и вошла в свой дом, рядом с домом брата, дрожа от стыда и ярости. Краска расползлась по лицу. Она заперла дверь на два замка, чтобы защитить себя и свое потомство от безумствующего снаружи сброда, и со стоном упала на руки Бруно.
А вакханалия на заднем дворе продолжалась. Перед самым оркестром, на специально оборудованной площадке для танцев, Мария Мендес извивалась в похотливой ламбаде со смазливым крепким юнцом, вполовину моложе ее. Она крепко прижималась животом к его бедрам, дряблые груди едва не вываливались из глубокого выреза. Она поглаживала его крепкий зад и похотливо поводила глазами. Пьяная толпа, глядя на них, хохотала и топала ногами. Громче всех смеялась Изабель, в своем тяжелом свадебном наряде за сто тысяч крузейро, и ее смех всколыхнул волны вожделения у стоявшего рядом Джованни.
Он не видел никого и ничего, кроме своей красавицы невесты. И так было весь этот день. В последующие годы Джованни будет вспоминать каждый момент, каждую секунду этого дня: свое первое впечатление при взгляде на Изабель в атласном платье со старинными кружевами, холодную, похожую на пещеру церковь, невнятное бормотание старого священника, от которого разило виски, бурную вечеринку в своем дворе. Но среди всех неясных, смутных воспоминаний — о церкви, вечеринке и других — всегда будет преобладать незабываемое: рыжеволосая, с кожей цвета оливы, Изабель. Когда они стояли рядом у алтаря, он заметил мерцающее сияние в ее светло-зеленых глазах, прекрасных, как пластиковые глаза куклы. Но ее глаза были живыми, слегка насмешливыми, светились умом и вызывали желание. И еще он запомнил исходивший от нее запах, там, в церкви. Запах духов ее матери, запах блуда, легкий аромат пудры, и надо всем этим — ощущение мускуса, набухших желез... Во время службы, которую открывал пьяница священник, Джованни, и без того скрюченный, согнулся чуть ли не пополам, чтобы скрыть эрекцию. Изабель все поняла, запрокинула голову и хрипло усмехнулась, показав свои ровные белые зубы. Священник на секунду умолк и с удивлением на нее воззрился, а она опять рассмеялась, взяла руку Джованни в свою, и ему показалось, что он сейчас умрет от блаженства.
* * *
Когда яростное бразильское солнце угомонилось и на землю спустилась прохлада, вечеринка достигла своего апогея. Одна пара стала заниматься любовью прямо под столом, скрытая длинной скатертью, и гости, перевернув стол, принялись поливать увлекшихся любовников холодной водой, под одобрительный хохот зрителей. Какой-то пьянчуга вырвал изо рта музыканта трубу, тот хватил его кулаком по голове, и оба покатились по земле, тузя друг друга, пока их не растащили. Тут музыканты перешли на танцевальные ритмы, и пирующие пустились в пляс, сначала поодиночке, затем по двое, по трое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
— Ты не сделаешь этого, Джованни! Ты не сможешь ввести эту потаскуху в наш дом.
— Я... я введу ее в мой дом, — запинаясь, произнес Джованни.
— Боже милосердный! Боже милосердный! — завыла Ангелина, возведя глаза к небу. — За что мне такое наказание? — И, навалившись всей тяжестью своего тела на полированный обеденный стол, она просипела с похотливой усмешкой: — Здесь, в Рио, мы сможем что-то найти. Тебе нужна проститутка, молоденькая девчонка, которая будет делать все, что захочешь, — это понять могу. Ты же мужчина. Но умоляю тебя: не женись на этой вонючей шлюшке.
Джованни сердито посмотрел на сестру.
— Нет, нет, нет! — Ее лицо пошло пятнами. — Думаешь, она любит тебя? Эта маленькая сучка. Она тебя окрутила. Думаешь, ты ей нужен? Думаешь, она хочет тебя, эта кобыла?
— Заткнись! — Джованни, шатаясь, поднялся на ноги.
— Думаешь, ей нужен такой, как... как ты?
— Замолчи, — Джованни стукнул палкой по полу.
— Она носится по улицам, как собака! Взбесившаяся сучка! Что ты знаешь о женщинах? Ты — ребенок! Ничего не смыслишь в подобных делах! Эта девчонка — мусор, помойка. И ее мать — помойка! Она не знает своего отца!
— Ангелина, — сказал Джованни спокойно, но твердо, — эта девушка будет моей женой!
— Ты все потеряешь! — крикнула Ангелина. — Деньги, имя, уважение... Весь мир будет над нами смеяться: Джованни женился на проститутке, на грязной уличной девке.
— Ангелина!
— Эта... эта... она спит с черными!
— Она будет моей женой.
* * *
Увы! Свадьбу назвали Цирк Джемелли, а самого Джованни — Карлик Джемелли. Ангелина Серио получила прозвище Жирной леди, Марию Мендес, мать Изабель, с толстым слоем косметики на пропитом лице, называли не иначе как клоуном. Все политики, деловые люди и иные представители общественных кругов, полгода назад почтившие своим присутствием похороны отца Джованни, теперь перезванивались, хихикали и поздравляли друг друга с тем, что приняли мудрое решение отклонить приглашение на эту шутовскую свадьбу. С огромным трудом удалось Джованни найти для обряда священника, старика пьяницу, уже закончившего свою церковную карьеру, и то лишь после того, как внес весьма ощутимый вклад в архиепископскую казну.
Прием состоялся на обширном заднем дворе дома Джованни. Белые столы и стулья для четырех сотен гостей, расставленные на пыльной зелени лужайки, очень напоминали сахарную глазурь на гигантском торте. Перед глазами мелькали розовые банты и воздушные шары. В бамбуковых клетках, развешанных вокруг бассейна, окруженного тамариндовыми деревьями, ворковали белые голуби.
Места гостей жениха, не пришедших и приславших свои извинения, заняли дружки и любовники Марии Мендес. Они набились в обшарпанные грузовики и открытые автобусы и, пока ехали, трубили в горны и распивали дешевое вино.
Миновав церковь, они подкатили прямо к дому Джемелли и налетели на двор, похожий на глазированный торт, словно муравьи на сахар. Целый час они напивались изысканным вином, которым официанты, одетые в белое, наполняли большие искрящиеся бокалы. Стоя у столов, они жевали и жевали, пока не осовели от еды и не могли больше проглотить ни кусочка. Тогда они принялись рассовывать еду по карманам. Когда же еды не осталось, стали хватать с подносов серебряные приборы и прятать в штаны. Официанты попытались урезонить не в меру расходившихся гостей, тогда какая-то крикливо одетая женщина, вырывая у них ножи и вилки, заявила, что они ей нужны в качестве сувенира на память. А один официант схлопотал пощечину, когда попробовал помешать длинноволосому парню в пиджаке пурпурного цвета засовывать в мешок голубей, предварительно оторвав им головы, что было по меньшей мере странно. Ангелина Серио, вернувшись из церкви вместе с мужем, сыновьями, их женами и детьми, вошла во двор как раз в тот момент, когда один из гостей с торжествующим видом писал в бассейн. Он подмигнул ей и тряхнул пенисом. Шествуя впереди всего семейства, Ангелина пересекла лужайку и вошла в свой дом, рядом с домом брата, дрожа от стыда и ярости. Краска расползлась по лицу. Она заперла дверь на два замка, чтобы защитить себя и свое потомство от безумствующего снаружи сброда, и со стоном упала на руки Бруно.
А вакханалия на заднем дворе продолжалась. Перед самым оркестром, на специально оборудованной площадке для танцев, Мария Мендес извивалась в похотливой ламбаде со смазливым крепким юнцом, вполовину моложе ее. Она крепко прижималась животом к его бедрам, дряблые груди едва не вываливались из глубокого выреза. Она поглаживала его крепкий зад и похотливо поводила глазами. Пьяная толпа, глядя на них, хохотала и топала ногами. Громче всех смеялась Изабель, в своем тяжелом свадебном наряде за сто тысяч крузейро, и ее смех всколыхнул волны вожделения у стоявшего рядом Джованни.
Он не видел никого и ничего, кроме своей красавицы невесты. И так было весь этот день. В последующие годы Джованни будет вспоминать каждый момент, каждую секунду этого дня: свое первое впечатление при взгляде на Изабель в атласном платье со старинными кружевами, холодную, похожую на пещеру церковь, невнятное бормотание старого священника, от которого разило виски, бурную вечеринку в своем дворе. Но среди всех неясных, смутных воспоминаний — о церкви, вечеринке и других — всегда будет преобладать незабываемое: рыжеволосая, с кожей цвета оливы, Изабель. Когда они стояли рядом у алтаря, он заметил мерцающее сияние в ее светло-зеленых глазах, прекрасных, как пластиковые глаза куклы. Но ее глаза были живыми, слегка насмешливыми, светились умом и вызывали желание. И еще он запомнил исходивший от нее запах, там, в церкви. Запах духов ее матери, запах блуда, легкий аромат пудры, и надо всем этим — ощущение мускуса, набухших желез... Во время службы, которую открывал пьяница священник, Джованни, и без того скрюченный, согнулся чуть ли не пополам, чтобы скрыть эрекцию. Изабель все поняла, запрокинула голову и хрипло усмехнулась, показав свои ровные белые зубы. Священник на секунду умолк и с удивлением на нее воззрился, а она опять рассмеялась, взяла руку Джованни в свою, и ему показалось, что он сейчас умрет от блаженства.
* * *
Когда яростное бразильское солнце угомонилось и на землю спустилась прохлада, вечеринка достигла своего апогея. Одна пара стала заниматься любовью прямо под столом, скрытая длинной скатертью, и гости, перевернув стол, принялись поливать увлекшихся любовников холодной водой, под одобрительный хохот зрителей. Какой-то пьянчуга вырвал изо рта музыканта трубу, тот хватил его кулаком по голове, и оба покатились по земле, тузя друг друга, пока их не растащили. Тут музыканты перешли на танцевальные ритмы, и пирующие пустились в пляс, сначала поодиночке, затем по двое, по трое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128