Он выпрямился и поднял кирпич, но в этот самый миг у него исчезло ощущение реальности всего происходящего. Сердце отчаянно стучало, точно пробивало себе выход из груди. Нет! Только не это! Дыхание застряло в груди, распирая легкие, он напряг все мышцы, стараясь усилием воли сдержать усилие тела. Нужно найти другой путь. Потом ужас рассеялся так же внезапно, как возник. Но ему пришлось ждать, пока вернется этот образ, этот импульс, это неодолимое желание уйти от руки закона. Да. Так должно быть. Вновь явилось перед ним видение приближающегося белого пятна, Мэри, объятой пламенем, Бриттена, правосудия, гонящегося за ним по пятам. Он снова был готов. Рука крепко сжимала кирпич. Мысленно он увидел, как рука с кирпичом описала быструю невидимую дугу в холодном воздухе комнаты, застыла на мгновение высоко над головой и - в мыслях - обрушилась туда, где должна была находиться голова Бесси. Он стоял неподвижно, не шевелился. Но так это должно было быть. Он глубоко вздохнул, и рука, сжав кирпич, взлетела вверх и на секунду застыла и потом ринулась в темноте, под вырвавшийся из его груди короткий, сдавленный хрип, и с глухим стуком упала. Вот! Раздался тихий, как будто удивленный вздох, потом стон. Нет, так нельзя! Он еще раз взмахнул кирпичом, потом еще и еще…
Он остановился, прислушался к шуму собственного дыхания. Он был весь мокрый и сразу окоченел. Он не знал, сколько раз он замахнулся и ударил. Он знал только, что в комнате холодно и тихо и что дело сделано.
В левой руке он все еще изо всех сил сжимал фонарь. Он хотел зажечь его и посмотреть, но не мог. Колени у него были слегка подогнуты, как у бегуна на старте. Страх снова вернулся к нему, он напряг слух. Кажется, она дышит. Он наклонился, вслушиваясь. Но он услышал только свое собственное дыхание; оно было таким громким, что он не мог разобрать, дышит Бесси или нет.
У него заболела рука, державшая кирпич: казалось, вся его сила ушла в пальцы за эти несколько минут. Он почувствовал на ладони что-то теплое и липкое, и это ощущение разошлось по всему телу; вся кожа покрылась легкой испариной. Он хотел бросить кирпич, хотел избавиться от этой крови, которая расползалась и густела с каждой минутой. Но вдруг страшная мысль парализовала его движения. Что, если все не так, как казалось по звуку кирпича? Если, включив свет, он увидит, что она лежит там и смотрит на него своими большими круглыми черными глазами и залитый кровью рот раскрыт в гримасе ужаса, и недоумения, и боли, и безмолвного обвинения? Страшный холод, не такой, как холод воздуха, лег на его плечи, точно шаль с ледяной бахромой. Вынести это не было сил, отчаянный вопль возник и замер где-то у него внутри. Он стал медленно нагибаться с кирпичом в руке; когда кирпич коснулся пола, он выпустил его, поднес руку к животу и досуха вытер о пиджак. Мало-помалу дыхание его успокоилось и стало неслышным, и тогда он убедился, что Бесси не дышит. Комнату наполняли тишина, и холод, и смерть, и глухие стоны ночного ветра.
Но посмотреть нужно было. Он поднял фонарь на тот уровень, где, по его расчетам, находилась ее голова, и нажал пуговку. Желтый круг, широкий и расплывчатый, задрожал в пустом углу; он перевел его на кучу смятых одеял. Вот! Она не шевелилась; можно было действовать. Он выключил свет. Может быть, оставить ее здесь? Нет. Здесь ее могут найти.
Стараясь держаться от нее подальше, он обошел постель кругом, повернулся в темноте и зажег фонарь, наводя его туда, где, по его расчетам, должно было находиться окно. Потом он подошел к самому окну и остановился, ожидая, что сейчас раздастся чей-то голос, оспаривающий его право на то, что он хотел сделать. Но все было тихо. Он ухватился за раму, медленно поднял ее, и холодный ветер ударил ему в лицо. Он снова обернулся к Бесси; навел круг на образ смерти и крови. Потом он спрятал фонарь в карман и, осторожно ступая в темноте, подошел к Бесси. Нужно было взять ее на руки; но руки висели неподвижно. А поднять ее нужно было. Нужно было подтащить ее к окну. Он нагнулся и подсунул руки под тело, ожидая, что почувствует под руками кровь, но крови не было. Потом он поднял ее, слыша ропот в завываниях ветра. Он шагнул к окну и взвалил тело на подоконник; теперь, начав уже действовать, он действовал быстро. Он просунул ее вперед, насколько хватало рук, потом столкнул. Она полетела вниз, в черноту, перевертываясь и стукаясь о стены узкого пролета. Он услышал, как она ударилась о землю.
Он осветил постель со смутным чувством, что Бесси по-прежнему лежит там; но он увидел только лужу теплой крови, над которой стлалось редкое дымное облачко. Подушки тоже были в крови. Он взял их и выбросил в окно, одну за другой. Теперь все было кончено.
Он опустил окно. Теперь нужно перенести постель в другую комнату; ему не хотелось брать ее с собой, но было очень холодно, и он не мог без нее обойтись. Он свернул одеяла в узел, поднял и вышел в коридор. Но вдруг он остановился как вкопанный. Господи боже! Ну да, конечно, они были у нее в кармане! Только этого не хватало. Он выбросил Бесси в окно, а все деньги остались в кармане ее платья! Что же теперь делать? Спуститься вниз и достать их? Его охватил неодолимый ужас. Нет! Только не видеть ее больше! Он чувствовал, что, если еще раз взглянет в ее лицо, чувство вины переполнит его всего, и вынести это не хватит сил. Как можно было так сглупить? - думал он. Выбросить ее в окно, забыть, что деньги у нее в кармане! Он вздохнул и пошел дальше. Толкнув дверь, он очутился в другой комнате. Что ж, придется обойтись без этих денег, ничего не поделаешь. Он разостлал одеяла на полу, лег и завернулся в них. Только семь центов отделяли его от голода и наручников и бесконечных дней впереди.
Он закрыл глаза, надеясь заснуть, но сон не приходил. Эти два дня и две ночи он жил так стремительно и напряженно, что трудно было сохранить в мозгу четкую память обо всем. Так близко подходили к нему опасность и смерть, что он не мог представить себе - неужели все это случилось с ним? И все-таки, несмотря на все, покрывая все, осталось у него какое-то смутное, но живое ощущение собственный силы. Он сделал это. Он был всему причиной. Эти два убийства были самыми значительными событиями за всю его жизнь. Он жил, жил полно и по-настоящему, что бы там ни думали другие, глядя на него своими слепыми глазами. Никогда еще ему не приходилось до конца нести ответственность за свой поступок; никогда еще его воля не была так свободна, как в эти сутки страха, смерти и бегства.
Он убил дважды, но в истинном, глубоком смысле это были не первые его убийства. Он много раз убивал и раньше, только в эти два дня его воля к насилию обрела реальную форму. Слепая ярость находила на него часто, но он либо прятался за своей завесой или стеной, либо искал выхода в ссоре, в драке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115