А пока его беспокоили совсем другие проблемы. Этот долбаный Парнишка, бесследно смывшийся с его деньгами два дня назад, а ведь за награду в тысячу долларов большинство сограждан донесут в полицию на родную мать.
Пропал. Растворился. Хрен-недомерок. Ну ничего, когда он вновь вынырнет на поверхность, он свое получит. Сполна.
— Что мне надеть? — спросила Синди.
— Что хочешь, — без всякого интереса ответил Джино.
— Может, красное шелковое…
— В красном ты похожа на проститутку.
— Благодарю. Ты умеешь сказать комплимент даме.
— Ну так не спрашивай.
«И не буду, — подумала она. — Надену именно то, что захочу, пусть это даже будет красный шелк. Пускай я в нем похожа на проститутку».
А вслух она задала другой вопрос:
— О Парнишке что-нибудь новое слышно?
— Нет. Я в клуб.
— Может, я подойду… я…
— Не сегодня. У меня деловая встреча.
— С кем?
Он только посмотрел на нее.
Синди пожала плечами. Она знала, когда лучше промолчать. В любом случае, ее планы начали уже неспешно претворяться. Очень скоро она будет держать в своих руках бразды правления.
В ночном клубе «У Клемми» яблоку было негде упасть. Дела здесь шли лучше некуда.
Джино подошел к стойке гардероба, чтобы перекинуться парой слов с Верой. Выглядела она теперь куда привлекательнее, чем прежде, и была абсолютно трезва.
— Ну-ка догадайся! — Глаза ее сверкали.
— Что такое?
— Он выходит!
— Вот как? — У Джино не было нужды спрашивать кто. Под ложечкой засосало.
— Здорово, а?
С отсутствующим видом он кивнул. Что тут можно было сказать? Что лучше бы им запереть этого сукина сына за решеткой навеки?
— Джино? — Вера дернула его за рукав. — Я знаю, что у тебя с ним никогда не ладилось…
Ха! Как удачно она научилась строить фразы.
— ..но мне очень важно, чтобы вы сейчас нашли общий язык. Паоло переменился — такая отсидка кого хочешь заставит измениться, — Она смолкла, набрала в грудь побольше воздуха и продолжила:
— Он восхищается тобой. Только о тебе и говорит. Он гордится тобой, понимаешь, гордится!
Конечно. Еще бы. Не дурак же он, в конце концов, понимает, с какой стороны бутерброда намазано масло.
— Мне показалось, — в голосе Веры стали слышны нотки сомнения, — что вы помиритесь друг с другом и сможете встретиться, чтобы поговорить. — Она заговорила быстрее. — Ему нужна какая-нибудь работа, и чем быстрее, тем лучше. А теперь, когда Джейк сделал ноги…
Внезапно до Джино дошло, что именно она старается ему внушить.
— Выбрось это из головы, — сказал он решительно. — Забудь об этом.
— Оставь, Джино, не нужно так. Он же твой отец. Хоть что-то это для тебя значит?
С чистой душой Джино мог бы сказать — ничего.
— Когда он выходит? — холодно спросил он.
— Через пару недель.
— Как я понимаю, ты заберешь его к себе?
— Конечно.
Он покачал головой.
— У тебя совсем не осталось мозгов, Вера, ты знаешь об этом? Знаешь, что будет дальше? Станешь целовать ему руки, пока он снова не набросится на тебя с побоями…
— Говорю тебе — он стал другим человеком.
— Посмотрим. К себе его не подпускай. Ни видеть его, ни слышать о нем я не хочу.
Вера пристально взглянула на него.
— А знаешь, временами ты превращаешься в бессердечного выродка.
— Знаю. А как, ты думаешь, я добился всего того, что сейчас имею?
С этими словами он двинулся дальше, цепким взглядом окидывая помещения клуба, проверяя, все ли идет как следует. Кивком приветствуя знакомых и друзей. За одним из столиков Джино заметил Пчелку с подругой в компании двух джентльменов. Увидев его, Пчелка отвела глаза.
Джино тут же вспомнил, как она стояла перед ним — в чулках и туфлях на высоком каблуке. Ее гладкое белое тело. Уж лучше бы она сказала ему о своей заразе еще до того, как начала раздеваться. Груди у нее хорошей формы. Очень хорошей.
Он остановился около девушки по прозвищу Америка. Волосы цвета воронова крыла и длинные ноги. Как-то однажды он оказал ей честь. Впечатление осталось не слишком памятным, но вполне приемлемым. Склонившись к ее уху, негромко сказал:
— Я подвезу тебя сегодня вечером домой. Зайдешь ко мне в кабинет в двенадцать. Девушка зарделась.
— Да, сэр!
Ее память была явно лучше.
Шлюхи. Десять центов дюжина. Независимо от того, одеты ли они в туалеты от Живанши или в жалкие обноски.
Надев красное шелковое платье, Синди тем самым решила бросить вызов собиравшемуся у Дьюков обществу. Глубокое декольте и полностью открытая спина. Пышную прическу украсил на виске искусственный цветок красного же цвета.
Джино промолчал, но его взгляд, искоса брошенный на жену, сказал все.
Ей было наплевать. Поправив перед зеркалом волосы, Синди с отчаянной решимостью бросилась завоевывать сердца мужчин.
Клементина — воплощение вкуса, одетая в классическое черного атласа платье, отвела Джино в сторону.
— Мне кажется, тебе нужно поговорить со своей супругой, — шепнула она. — Маленькая Синди, похоже, пустилась во все тяжкие.
— Ты так думаешь? — Он равнодушно повел головой в направлении занятой оживленной беседой Синди. — Если ей хочется приятно провести время, то меня это нисколько не волнует.
Клементина сдержала рвущееся из нее раздражение.
— А должно бы волновать. Ее поведение касается и тебя. Она же тебя выставляет идиотом.
— Вот как? В таком случае, кем ты выставляешь Освальда?
Ровный тон давался ей с усилием. Джино, этот подонок, пытался давить на нее — на нее, всегда подчинявшую себе других!
— Это совсем другое дело.
— Почему?
— Ты и сам знаешь почему.
— Да, я знаю. Но мне казалось, что это хорошо охраняемый секрет — то, что твой муж — гомик.
— Не произноси этого слова.
— Оно же тебе нравилось.
— Нравилось. А тебе нравилось проводить свое время со мною. Что случилось, Джино? Он пожал плечами.
— Я был в отъезде. Тебе это известно.
Да. Ей это известно. Как было еще до его отъезда известно то, что он избегает ее. До сих пор ни один мужчина не пытался еще избегать Клементины Дьюк. Пока ей самой, конечно, этого не хотелось.
Желание продолжать разговор у нее пропало, — Сигарету, — холодно потребовала она.
— Нет ни одной. Могу предложить тебе сигару. Она смерила его презрительным взглядом. Коротышка с кукурузиной. Не будь он так необходим Освальду и ей самой, мести бы ему улицы за десять центов в день. А ведь они дали ему все. Ввели в общество. Научили себя вести. Сделали человеком.
С пронзившим ее чувством горечи Клементина вдруг осознала, что любит его. Любовь — это вовсе не клубника со сливками. Любовь — это ревность, стремление обладать и выворачивающая душу жалость к себе самой.
Она ему больше не нужна. Это было правдой, точно такой же, как и то, что Освальд — гомик.
— Джино, — с напряжением в голосе произнесла Клементина, — Освальд хочет обсудить с тобой один вопрос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130