Набрал воды в стаканчик и сполоснул рот. Потом набрал еще и напился. Дождаться смены сочувствующего надзирателя и попросить зубную щетку? В концлагере нужно всегда чистить зубы и съедать все, что дают… Так, хватит думать о жратве!
— Когда жрать принесут? — спросил человек на соседней койке.
— Утром, — Артем тяжело вздохнул. — Наверное.
— А сейчас что?
— Надо думать, вечер. Довольно поздний.
— Ты давно здесь?
— Сутки. Плюс-минус лапоть.
— Где мы — знаешь?
— Симферополь.
Сосед издал короткий и тихий стон отчаяния.
— Это я и так знаю, — процедил он сквозь зубы.
— Военная тюрьма, госпитальное отделение.
— Спасибо. Я — капитан Глеб Асмоловский, ВДВ.
— Глеб, мы знакомы.
— Сережа? Виктор? Карл Августович?… — секунды удивленной немоты. — Врешь! Это не ты. Включи свет.
Верещагин зажег встроенный — как в автобусе — светильник в своем углу.
— Мать твою… — Глеб не верил своим глазам. — Да что ж я… и на том свете… от тебя не отделаюсь?
— Да мы пока что еще на этом.
Глеб прошелся по его повязкам оценивающим взглядом.
— Ты что… Под танк попал?
— Нет, — с долей злорадства ответил Артем. — Под колотуху твоих солдат… Так что можешь считать себя отомщенным.
— Тебя хорошо отделали…
— Я хорошо отделался — можно и так сказать. Кое с кем поступили значительно хуже…
— А бинты?
— Это фиксирующий бинт. Ребра мне попортили.
— А кровь?
— Где?
— На груди справа.
Бурое пятно проступало неправильным косым крестом, повторяя рисунок раны и наложенного на нее шва.
Артем тщательно застегнулся.
— У тебя и на спине заплатка. И руки — сплошной синяк… Я знаю… от чего бывают такие синяки.
— Тебе не вредно говорить?
— Не вредно… Ты мне очень аккуратную дырку сделал. Чистую.
— Старался.
— Я… хочу разозлиться на тебя… И не могу. Это ведь ваша работа… Условный сигнал… Резервисты… Я думаю… Если бы удалось тогда… Остановить тебя…
— Не волнуйся так, Глеб. Ты все равно ничего бы не сделал. Живой, мертвый, пленный — я всяко выполнял задание. На то и был расчет. Поэтому не трави себе душу. Если ты от волнения сыграешь в ящик, меня окончательно совесть замучит.
— Совесть? — Асмоловский оскалился не то от боли, не то от ярости. — А за других… тебя совесть не мучит? Других… тебе не жалко?
— Жалко. Особенно того парнишку, подпоручика из Партенита, того, кто тебя перевязывал. Его застрелили у меня на глазах. Лейтенант Палишко. Просто так, от злости. И еще у меня был друг… Когда я выстрелил в тебя, я шел к нему… Он был ранен. Оказалось — смертельно. И еще один друг, ты его даже не видел, он был убит еще утром, в перестрелке с настоящим спецназом. И один спецназовец, которого Георгий хотел оставить в живых, а я убил… Так что злись на меня, Глеб. Я это честно заработал.
— Тебя пытали.
Вопросительной интонации не было. Глеб высказал не догадку — утверждение. Верещагин не нашел сил возражать.
— И что с того? — устало спросил он. — На войне как на войне. В каждой егерской роте состоит на вооружении огнемет, и все знают, зачем он нужен. Не вижу, почему сжечь противника заживо вроде как честней и гуманней, чем рвать его… подручным инструментом. В конечном счете, со мной обошлись лучше, чем я с тобой. Я сейчас способен стоять на своих ногах, а ты прикован к постели.
— Все равно… это другое. Я ведь тоже… стрелял в тебя. Но я не смог бы…
— Если бы пошла речь о спасении батальона, и для этого нужно было развязать мне язык, ты быстро сообразил бы, как это сделать.
— При чем тут… Подожди… Я думал — это в разведке…
— Да нет… Это работа любителя. Большого, надо сказать, любителя…
— Палишко, — Глеб скривился. — Не повезло тебе.
— Нет, товарищ капитан. Мне фантастически повезло. Потому что если бы за дело взялся кто-то умней и хладнокровней, к примеру, ты или тот же товарищ майор, меня бы раскололи в два счета, доставили в Симфи часом раньше, и не в бессознательном виде, там быстренько бы допросили и тут же отправили в Москву. А оттуда мне была уже одна дорога: показательный процесс и — в петле ногами дрыгать.
— У нас не вешают, Штирлиц… хренов.
Асмоловский закрыл глаза и отвернулся к стене. Вернее, повернул голову. Но ненадолго.
— Эй!
— Да?
— Мне нужно встать. Поможешь?
Десяток возражений пришел в голову моментально. Почему я? Тебе нельзя. Позвать санитара?
— Запросто, — сказал он.
Это оказалось далеко не запросто. Но осуществимо. Боевое братство. Уссаться можно от смеха.
О да, Флэннеган, поистине то была светлая мысль — поместить нас в одну камеру-палату.
— Спасибо, — сказал Глеб, когда снова оказался в постели. — А можно воды?
— Запросто.
…Глеб выдернул у него из рук пластиковый стакан и напился сам.
— Ф-фу, — он еле совладал с дыханием. — Можно сказать… На две трети счастлив…
Они молчали десять минут. За окном стемнело. Опустились автоматические ставни.
— К-2 в прошлом году… вы?
— Да.
— Ты… и твой татарин. Пулеметчик.
— Шэм Сандыбеков.
— Знать бы, что там делается, — Асмоловский показал глазами на зашоренное окно.
Верещагин полностью разделял его желание. Знать бы, что происходит за этой решеткой. До чего договорились вчера господа командующие. Что им готовит СССР…
— Как ты здесь оказался? — вдруг спросил Глеб.
— Как и ты. На носилках.
— Не крути. Я думаю… Здесь — ты сам сказал — военная тюрьма… По всем раскладам — самое неподходящее… для тебя место… Ты же должен быть герой… За что ж тебя сюда…
Арт не собирался отвечать. По правде говоря, он не знал, что отвечать.
— И меня тоже… — продолжил Глеб, отдышавшись. — Я не верю, что случайно. Меня допрашивал кто-то из ГРУ. Еще тогда… Насчет тебя… А потом — из общей палаты госпиталя… перевезли сюда. Зачем?
Свет погас. Раздался отдаленный скулеж сирены. Прогрохотали по коридору башмаки.
— Воздушная тревога, — сказал Арт.
— Значит, вас уже бомбят. С чем и поздравляю…
— Это не бомбардировка… Думаю, что это — ракетный обстрел.
— Да ну?
— Элементарно, Ватсон… Если бы им было чем нас бомбить, мы бы проснулись от взрывов еще днем.
— Так вы что… Вы что, бомбили нас?
— Скорее всего. Тихо!
О-очень далекий взрыв…
— Гады, — сказал Глеб в потолок.
— Кто? — Артем вцепился пальцами в спинку кровати.
— Да вы, кто ж еще…
— Неужто? Глеб, на минутку: кто из нас к кому вперся? Вы к нам или мы к вам?
— Вы нас позвали…
— А вы так торопились откликнуться, сердечные, что не стали дожидаться подписания Союзного Договора…
— Скотина… Как подумаю, что мог… одним выстрелом…
— Мог… Но уже поздно было… — Арт вернулся к постели, сел. — Не пили себя.
— А все-таки… — Глеб делал осторожные вдохи и говорил короткие фразы. — Зачем… тебя ко мне?
— Это тебя ко мне. Чтоб я не вздумал тут в ящик играть.
— А ты собирался?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199
— Когда жрать принесут? — спросил человек на соседней койке.
— Утром, — Артем тяжело вздохнул. — Наверное.
— А сейчас что?
— Надо думать, вечер. Довольно поздний.
— Ты давно здесь?
— Сутки. Плюс-минус лапоть.
— Где мы — знаешь?
— Симферополь.
Сосед издал короткий и тихий стон отчаяния.
— Это я и так знаю, — процедил он сквозь зубы.
— Военная тюрьма, госпитальное отделение.
— Спасибо. Я — капитан Глеб Асмоловский, ВДВ.
— Глеб, мы знакомы.
— Сережа? Виктор? Карл Августович?… — секунды удивленной немоты. — Врешь! Это не ты. Включи свет.
Верещагин зажег встроенный — как в автобусе — светильник в своем углу.
— Мать твою… — Глеб не верил своим глазам. — Да что ж я… и на том свете… от тебя не отделаюсь?
— Да мы пока что еще на этом.
Глеб прошелся по его повязкам оценивающим взглядом.
— Ты что… Под танк попал?
— Нет, — с долей злорадства ответил Артем. — Под колотуху твоих солдат… Так что можешь считать себя отомщенным.
— Тебя хорошо отделали…
— Я хорошо отделался — можно и так сказать. Кое с кем поступили значительно хуже…
— А бинты?
— Это фиксирующий бинт. Ребра мне попортили.
— А кровь?
— Где?
— На груди справа.
Бурое пятно проступало неправильным косым крестом, повторяя рисунок раны и наложенного на нее шва.
Артем тщательно застегнулся.
— У тебя и на спине заплатка. И руки — сплошной синяк… Я знаю… от чего бывают такие синяки.
— Тебе не вредно говорить?
— Не вредно… Ты мне очень аккуратную дырку сделал. Чистую.
— Старался.
— Я… хочу разозлиться на тебя… И не могу. Это ведь ваша работа… Условный сигнал… Резервисты… Я думаю… Если бы удалось тогда… Остановить тебя…
— Не волнуйся так, Глеб. Ты все равно ничего бы не сделал. Живой, мертвый, пленный — я всяко выполнял задание. На то и был расчет. Поэтому не трави себе душу. Если ты от волнения сыграешь в ящик, меня окончательно совесть замучит.
— Совесть? — Асмоловский оскалился не то от боли, не то от ярости. — А за других… тебя совесть не мучит? Других… тебе не жалко?
— Жалко. Особенно того парнишку, подпоручика из Партенита, того, кто тебя перевязывал. Его застрелили у меня на глазах. Лейтенант Палишко. Просто так, от злости. И еще у меня был друг… Когда я выстрелил в тебя, я шел к нему… Он был ранен. Оказалось — смертельно. И еще один друг, ты его даже не видел, он был убит еще утром, в перестрелке с настоящим спецназом. И один спецназовец, которого Георгий хотел оставить в живых, а я убил… Так что злись на меня, Глеб. Я это честно заработал.
— Тебя пытали.
Вопросительной интонации не было. Глеб высказал не догадку — утверждение. Верещагин не нашел сил возражать.
— И что с того? — устало спросил он. — На войне как на войне. В каждой егерской роте состоит на вооружении огнемет, и все знают, зачем он нужен. Не вижу, почему сжечь противника заживо вроде как честней и гуманней, чем рвать его… подручным инструментом. В конечном счете, со мной обошлись лучше, чем я с тобой. Я сейчас способен стоять на своих ногах, а ты прикован к постели.
— Все равно… это другое. Я ведь тоже… стрелял в тебя. Но я не смог бы…
— Если бы пошла речь о спасении батальона, и для этого нужно было развязать мне язык, ты быстро сообразил бы, как это сделать.
— При чем тут… Подожди… Я думал — это в разведке…
— Да нет… Это работа любителя. Большого, надо сказать, любителя…
— Палишко, — Глеб скривился. — Не повезло тебе.
— Нет, товарищ капитан. Мне фантастически повезло. Потому что если бы за дело взялся кто-то умней и хладнокровней, к примеру, ты или тот же товарищ майор, меня бы раскололи в два счета, доставили в Симфи часом раньше, и не в бессознательном виде, там быстренько бы допросили и тут же отправили в Москву. А оттуда мне была уже одна дорога: показательный процесс и — в петле ногами дрыгать.
— У нас не вешают, Штирлиц… хренов.
Асмоловский закрыл глаза и отвернулся к стене. Вернее, повернул голову. Но ненадолго.
— Эй!
— Да?
— Мне нужно встать. Поможешь?
Десяток возражений пришел в голову моментально. Почему я? Тебе нельзя. Позвать санитара?
— Запросто, — сказал он.
Это оказалось далеко не запросто. Но осуществимо. Боевое братство. Уссаться можно от смеха.
О да, Флэннеган, поистине то была светлая мысль — поместить нас в одну камеру-палату.
— Спасибо, — сказал Глеб, когда снова оказался в постели. — А можно воды?
— Запросто.
…Глеб выдернул у него из рук пластиковый стакан и напился сам.
— Ф-фу, — он еле совладал с дыханием. — Можно сказать… На две трети счастлив…
Они молчали десять минут. За окном стемнело. Опустились автоматические ставни.
— К-2 в прошлом году… вы?
— Да.
— Ты… и твой татарин. Пулеметчик.
— Шэм Сандыбеков.
— Знать бы, что там делается, — Асмоловский показал глазами на зашоренное окно.
Верещагин полностью разделял его желание. Знать бы, что происходит за этой решеткой. До чего договорились вчера господа командующие. Что им готовит СССР…
— Как ты здесь оказался? — вдруг спросил Глеб.
— Как и ты. На носилках.
— Не крути. Я думаю… Здесь — ты сам сказал — военная тюрьма… По всем раскладам — самое неподходящее… для тебя место… Ты же должен быть герой… За что ж тебя сюда…
Арт не собирался отвечать. По правде говоря, он не знал, что отвечать.
— И меня тоже… — продолжил Глеб, отдышавшись. — Я не верю, что случайно. Меня допрашивал кто-то из ГРУ. Еще тогда… Насчет тебя… А потом — из общей палаты госпиталя… перевезли сюда. Зачем?
Свет погас. Раздался отдаленный скулеж сирены. Прогрохотали по коридору башмаки.
— Воздушная тревога, — сказал Арт.
— Значит, вас уже бомбят. С чем и поздравляю…
— Это не бомбардировка… Думаю, что это — ракетный обстрел.
— Да ну?
— Элементарно, Ватсон… Если бы им было чем нас бомбить, мы бы проснулись от взрывов еще днем.
— Так вы что… Вы что, бомбили нас?
— Скорее всего. Тихо!
О-очень далекий взрыв…
— Гады, — сказал Глеб в потолок.
— Кто? — Артем вцепился пальцами в спинку кровати.
— Да вы, кто ж еще…
— Неужто? Глеб, на минутку: кто из нас к кому вперся? Вы к нам или мы к вам?
— Вы нас позвали…
— А вы так торопились откликнуться, сердечные, что не стали дожидаться подписания Союзного Договора…
— Скотина… Как подумаю, что мог… одним выстрелом…
— Мог… Но уже поздно было… — Арт вернулся к постели, сел. — Не пили себя.
— А все-таки… — Глеб делал осторожные вдохи и говорил короткие фразы. — Зачем… тебя ко мне?
— Это тебя ко мне. Чтоб я не вздумал тут в ящик играть.
— А ты собирался?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199