"Бомбей тайме", "Карачи тайме", "Багдад таймс".
Бедняга был напуган до смерти. На висках у него выступили капли пота. Нет, это явно был не патан. Или же, с тех пор как они потеряли Англию и Киплинга, они наплевали заодно и на героизм.
- Полагаю, вас генерал Хаким подослал?
- Это г. . . г. . . гораздо серьезнее, - сказал Жан. Джесс нравилось его заикание. Люди, которые заикаются, почти всегда очень мягкие по натуре.
- Мы участвуем в Швейцарском национальном освободительном фронте, первая пуританская дивизия, под к. . . к. . . командованием генерала К. . . Кальвина. Несчастный весь взмок от волнения. Странно, однако, видеть, Гунга Дена, потеющего в центре Женевы.
Джесс пришла в голову гениальная мысль.
- Генерал Кальвин, вы же знаете. Этот знаменитый еврей.
- Еврей? Он сглотнул.
- Я хочу купить у вас эту фотографию.
- Прекрасно. Вы отдаете нам все наличные, которые у вас при себе, и ваши часы. Да, и рубин тоже. Вот вам фотография и негатив, с наилучшими пожеланиями от генерала Кальвина. Так, теперь вы свободны. - Он встал. - А кто это, генерал Кальвин?
- Моисей Кальвин. Наш духовный наставник. Главный муфтий Женевы. Это наш Ганди, вот. Че Гевара, если хотите. Короче, Даян[20]. У вас двадцать четыре часа, чтобы покинуть Женеву, в противном случае вас ждет Тель-Авив. Она вдруг заметила, что Поль уже приложился. Лицо у него было бледное, как у ярого фанатика, нос кверху. В один прекрасный день он точно что-нибудь взорвет: не голова, а пластиковая бомба. Он только об этом и говорил. И все - из-за того, что ненавидел папулю. Однажды он нашел в рисовом пироге, одном из тех fortune cookies[21], которых навалом в китайских ресторанах, один афоризм, который весьма его позабавил, потому что это доказывало, что даже китайские рестораны были теперь не те, что прежде. В нем говорилось следующее: "Ты не должен убивать отца своего, если только это не будет добрым делом". Она передала Полю клочок бумаги. Несчастный багдадец уже ничего не понимал. Она потянула Поля за руку: он сжимал кулаки. Гунга Ден был здесь совершенно ни при чем. Оставалось признать, что старые добрые отношения между причиной и следствием приказали долго жить. Родителям повезло, у них были Гитлер и Сталин, на которых можно было все свалить, но сегодня уже не было ни Гитлера, ни Сталина, и виноватым оказывался практически каждый первый. Если вы были негром в Соединенных Штатах или парией в Индии, вы хотя бы четко представляли, о чем, собственно, речь, но если вы были молодыми белыми, заваленными дипломами и прекрасно информированными, все значительно усложнялось. Поль говорил, что "перманентная революция" представляла собой нечто вроде воздействия живописи Джексона Поллока[22] и "непосредственных", непрерывное творчество. Да, но что они создавали? Сделать что-либо, чтобы потом это переделать, с тем, чтобы создавать и тут же перевоплотить созданное в нечто новое, таково было эстетическое видение мира современного общества. Может быть, как писал Хо Ши Мин, анархия и искусство двигались по направлению к полному слиянию, но это ставило ребром вопрос о смерти.
Они вышли из кафе и даже помогли подуставшему Гунга Дену сесть в такси.
- Приятный человек, - сказала Джесс. - Я видела напечатанные в "Тан" фотографии детей, которые умирают от голода в его стране.
- Осторожно, Джесс. Не трогай святое. Это был всего лишь студенческий розыгрыш, ничего больше. Никакой общественной цели. Просто игра. Во всех сумасшедших домах игра рассматривается как рекомендуемое средство терапии.
- Вспомни, что они там, в Праге, говорили, реабилитировав Сланского[23], после его повешения?
- Они говорили: "Что за идиотские игры!" Если так говорить, фашизм никогда не исчезнет. Они всегда найдут что-нибудь еще более отвратительное. Фашистский романтизм, это как соцреализм: обыкновенная демонстрация самой мощной духовной силы всех времен. Идиотизм. Из кафе выбежал официант и уставился на них, как теленок, которого внезапно осенило, и он вдруг с ужасом осознал, что его мать - корова.
- Извините. . . Вы кое-что забыли. . . Он держал в руках доллары, часы с платиновым браслетом и рубин. Поль поморщился:
- Ну и что? Бросьте это в помойку. Швейцарец был уничтожен. На лице у него появилось странное выражение, как будто он считал падающие на пол блюдца.
- Что с. . . с вами? - забеспокоился Жан. - Давно известно, что в других Солнечных системах есть мыслящие существа. А для мусора - мусорные бачки.
- Вы не можете это сделать, - сказал примерный гражданин с сильным водуазским акцентом. - Здесь же целое состояние.
- Он прав, это отдает атеизмом, - согласилась Джесс.
- Мадемуазель, - сказал официант, - я мог бы быть вашим отцом. . .
- Вот свинья, - возмутилась Джесс. - Вы хотите, чтобы я позвала полицию?
- Вы не можете делать подобные вещи в Швейцарии.
- Отчего же? Это "Моральное перевооружение"[24]. "Моральное перевооружение" в Швейцарии. Они сели в "порше" и медленно тронулись к озеру.
- Зато с. . . сделали что-то п. . . полезное. . . - заметил Жан.
- Ну, хватит, - процедил сквозь зубы Поль. - Забавы богатеньких сынков. Расстреливать таких надо. К сожалению, если, скажем, мне позволено было бы выбирать, я не вижу вокруг ни одного человека, которому хотел бы поручить собственный расстрел. Вы не могли не заметить, что все мои речи звучат напыщенно и вычурно до отвращения. По крайней мере, в одном деле марксизм преуспел: мы все обречены кончать в одиночестве. Это то, что называется "абсурдом". Альбер Камю, пророк абсурда, погиб в абсурдной автомобильной аварии, и это, кажется, доказывает, что он ошибался и что в жизни все-таки есть определенная логика. В конце концов, "Смутное отчаяние" в качестве названия - лучше, чем "Нежность камней". Джесс Донахью, лауреат Нобелевской премии за стремление к чему-то. В общем, все это уже было задолго до нас. Раскольников, например, мучившийся "болезнью века", потом Weltschmerz[25], или "нигилизм", путешествие словаря сквозь века. Даже в сонетах Шекспира не было следа надежды. Правда, они тогда все поголовно болели сифилисом. . . Глубокая грусть сонетов Шекспира и всей лирической поэзии современной ему эпохи связана с тем, что любовь в то время почти всегда сопровождалась сифилисом. Семеро из десяти разносили эту гнилостную заразу. Вот почему стихи о любви звучат так грустно. От этого теряли разум или зрение, и не было никакого средства его вылечить. Поэтому любовь становилась чем-то ужасно важным: вопросом жизни и смерти, буквально. Сегодня любовь бесследно исчезла из современной литературы. Она потеряла свою важность и трагический характер, когда избавилась от сифилиса. Кстати, это могло послужить неплохим сюжетом для статьи в "Швейцарском ветеринарном журнале", где Джесс вела литературную страничку. Над ней посмеивались, потому что она писала для этого журнала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Бедняга был напуган до смерти. На висках у него выступили капли пота. Нет, это явно был не патан. Или же, с тех пор как они потеряли Англию и Киплинга, они наплевали заодно и на героизм.
- Полагаю, вас генерал Хаким подослал?
- Это г. . . г. . . гораздо серьезнее, - сказал Жан. Джесс нравилось его заикание. Люди, которые заикаются, почти всегда очень мягкие по натуре.
- Мы участвуем в Швейцарском национальном освободительном фронте, первая пуританская дивизия, под к. . . к. . . командованием генерала К. . . Кальвина. Несчастный весь взмок от волнения. Странно, однако, видеть, Гунга Дена, потеющего в центре Женевы.
Джесс пришла в голову гениальная мысль.
- Генерал Кальвин, вы же знаете. Этот знаменитый еврей.
- Еврей? Он сглотнул.
- Я хочу купить у вас эту фотографию.
- Прекрасно. Вы отдаете нам все наличные, которые у вас при себе, и ваши часы. Да, и рубин тоже. Вот вам фотография и негатив, с наилучшими пожеланиями от генерала Кальвина. Так, теперь вы свободны. - Он встал. - А кто это, генерал Кальвин?
- Моисей Кальвин. Наш духовный наставник. Главный муфтий Женевы. Это наш Ганди, вот. Че Гевара, если хотите. Короче, Даян[20]. У вас двадцать четыре часа, чтобы покинуть Женеву, в противном случае вас ждет Тель-Авив. Она вдруг заметила, что Поль уже приложился. Лицо у него было бледное, как у ярого фанатика, нос кверху. В один прекрасный день он точно что-нибудь взорвет: не голова, а пластиковая бомба. Он только об этом и говорил. И все - из-за того, что ненавидел папулю. Однажды он нашел в рисовом пироге, одном из тех fortune cookies[21], которых навалом в китайских ресторанах, один афоризм, который весьма его позабавил, потому что это доказывало, что даже китайские рестораны были теперь не те, что прежде. В нем говорилось следующее: "Ты не должен убивать отца своего, если только это не будет добрым делом". Она передала Полю клочок бумаги. Несчастный багдадец уже ничего не понимал. Она потянула Поля за руку: он сжимал кулаки. Гунга Ден был здесь совершенно ни при чем. Оставалось признать, что старые добрые отношения между причиной и следствием приказали долго жить. Родителям повезло, у них были Гитлер и Сталин, на которых можно было все свалить, но сегодня уже не было ни Гитлера, ни Сталина, и виноватым оказывался практически каждый первый. Если вы были негром в Соединенных Штатах или парией в Индии, вы хотя бы четко представляли, о чем, собственно, речь, но если вы были молодыми белыми, заваленными дипломами и прекрасно информированными, все значительно усложнялось. Поль говорил, что "перманентная революция" представляла собой нечто вроде воздействия живописи Джексона Поллока[22] и "непосредственных", непрерывное творчество. Да, но что они создавали? Сделать что-либо, чтобы потом это переделать, с тем, чтобы создавать и тут же перевоплотить созданное в нечто новое, таково было эстетическое видение мира современного общества. Может быть, как писал Хо Ши Мин, анархия и искусство двигались по направлению к полному слиянию, но это ставило ребром вопрос о смерти.
Они вышли из кафе и даже помогли подуставшему Гунга Дену сесть в такси.
- Приятный человек, - сказала Джесс. - Я видела напечатанные в "Тан" фотографии детей, которые умирают от голода в его стране.
- Осторожно, Джесс. Не трогай святое. Это был всего лишь студенческий розыгрыш, ничего больше. Никакой общественной цели. Просто игра. Во всех сумасшедших домах игра рассматривается как рекомендуемое средство терапии.
- Вспомни, что они там, в Праге, говорили, реабилитировав Сланского[23], после его повешения?
- Они говорили: "Что за идиотские игры!" Если так говорить, фашизм никогда не исчезнет. Они всегда найдут что-нибудь еще более отвратительное. Фашистский романтизм, это как соцреализм: обыкновенная демонстрация самой мощной духовной силы всех времен. Идиотизм. Из кафе выбежал официант и уставился на них, как теленок, которого внезапно осенило, и он вдруг с ужасом осознал, что его мать - корова.
- Извините. . . Вы кое-что забыли. . . Он держал в руках доллары, часы с платиновым браслетом и рубин. Поль поморщился:
- Ну и что? Бросьте это в помойку. Швейцарец был уничтожен. На лице у него появилось странное выражение, как будто он считал падающие на пол блюдца.
- Что с. . . с вами? - забеспокоился Жан. - Давно известно, что в других Солнечных системах есть мыслящие существа. А для мусора - мусорные бачки.
- Вы не можете это сделать, - сказал примерный гражданин с сильным водуазским акцентом. - Здесь же целое состояние.
- Он прав, это отдает атеизмом, - согласилась Джесс.
- Мадемуазель, - сказал официант, - я мог бы быть вашим отцом. . .
- Вот свинья, - возмутилась Джесс. - Вы хотите, чтобы я позвала полицию?
- Вы не можете делать подобные вещи в Швейцарии.
- Отчего же? Это "Моральное перевооружение"[24]. "Моральное перевооружение" в Швейцарии. Они сели в "порше" и медленно тронулись к озеру.
- Зато с. . . сделали что-то п. . . полезное. . . - заметил Жан.
- Ну, хватит, - процедил сквозь зубы Поль. - Забавы богатеньких сынков. Расстреливать таких надо. К сожалению, если, скажем, мне позволено было бы выбирать, я не вижу вокруг ни одного человека, которому хотел бы поручить собственный расстрел. Вы не могли не заметить, что все мои речи звучат напыщенно и вычурно до отвращения. По крайней мере, в одном деле марксизм преуспел: мы все обречены кончать в одиночестве. Это то, что называется "абсурдом". Альбер Камю, пророк абсурда, погиб в абсурдной автомобильной аварии, и это, кажется, доказывает, что он ошибался и что в жизни все-таки есть определенная логика. В конце концов, "Смутное отчаяние" в качестве названия - лучше, чем "Нежность камней". Джесс Донахью, лауреат Нобелевской премии за стремление к чему-то. В общем, все это уже было задолго до нас. Раскольников, например, мучившийся "болезнью века", потом Weltschmerz[25], или "нигилизм", путешествие словаря сквозь века. Даже в сонетах Шекспира не было следа надежды. Правда, они тогда все поголовно болели сифилисом. . . Глубокая грусть сонетов Шекспира и всей лирической поэзии современной ему эпохи связана с тем, что любовь в то время почти всегда сопровождалась сифилисом. Семеро из десяти разносили эту гнилостную заразу. Вот почему стихи о любви звучат так грустно. От этого теряли разум или зрение, и не было никакого средства его вылечить. Поэтому любовь становилась чем-то ужасно важным: вопросом жизни и смерти, буквально. Сегодня любовь бесследно исчезла из современной литературы. Она потеряла свою важность и трагический характер, когда избавилась от сифилиса. Кстати, это могло послужить неплохим сюжетом для статьи в "Швейцарском ветеринарном журнале", где Джесс вела литературную страничку. Над ней посмеивались, потому что она писала для этого журнала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58