"незрелость" или что-то в этом роде. Словом, он сделал такую глупость, за которую только и оставалось, что наградить медалью.
- Девчонка сказала "да". Впрочем, это неважно. Потому что "нет" говорю я. Он тут же понял, что сделал глупость, потому что эти ходячие отбросы, кажется, удивились. Вот чего не стоит делать никогда, так это удивлять таких типов, как Ангел. Когда вы их удивляете, они начинают думать, что вы можете их удивить. А они этого не любят.
- Что ж, ладно. - Ленни взял свои лыжи. - Все, привет.
- Что ж, ладно. Потому что если это ты говоришь "нет", это не так уж важно. Потому что ты скажешь "да". Как, мистер Джонс, он нам скажет "да"? Ленни очнулся. Да, он очнулся, по-другому это не назовешь. Ему приснился сон, ему приснилось, что он был не он, а кто-то другой. Кто-то, кто идет на смерть ради чего-то, против чего-то. Герой, одним словом. Вот и таскай фотокарточку у себя в кармане - получишь интересное кино. Эту фотографию Купера, выбросить ее в первый же мусорный бачок! А девчонку бросить к черту вместе со всем прочим, не станет же он жертвовать своими принципами ради какой-то юбки. Она была опасная, эта тихоня. Она могла стереть в порошок весь ваш стоицизм, и останется вам: "Не спрашивайте, что ваша страна может сделать для вас, спросите, что вы можете сделать для своей страны". Чуть не попался! Он рассмеялся:
- Ты слышал об "американской мечте", Анжи? Честность, хороший всегда в конце выигрывает, ты любишь своего ближнего? Все эти. . . как же их? "Антиконформистские" штучки. Ну, ты знаешь, Анжи, о чем мы говорим! Ты это видел в кино, в цвете.
- Так да или нет, Ленни? Тебя никто не заставляет. Хочешь загнуться - пожалуйста.
- Я же тебе говорю. Я спал, когда вы пришли, замечтался. Я был где-то в другом месте.
- Ну, теперь-то получше стало? Проснулся?
- Я проснулся, Анжи. Даже странно, как трудно избавиться от всех этих фокусов, которые ты видел в кино, когда был ребенком.
Глава IX
"Красная шапочка" считалась лучшим рестораном в городе, здесь бывали завсегдатаи еще 1928 года - вот такие дела. Стоит войти, как сразу погружаешься в атмосферу уверенности, что "мушкетеры" сохранят Кубок Дэвиса для Франции, а картины Ван Донгена дышали со стен спокойствием тех добрых времен, когда далеко еще было до всяких инфляции, девальваций и войн. Непередаваемая атмосфера защищенности, слегка потревоженная волнениями в Германии и на Балканах, - немного раздражения, чтобы не забывать, что мы все-таки живые. Солнце никогда не заходило над Британской империей, а самым читаемым автором был Питтигрилльи[40], который в своем "Кокаине" живописал историю безутешной, но ветреной вдовы, хранившей у себя на секретере урну с прахом любовника и сушившей чернила посланий к новой любви своей жизни, посыпая их пеплом прежней. Сегодня эту историю рассказывали иначе: женщина приносила прах своего любовника и ссыпала его в песочницу, приговаривая: "А теперь поработай, голубчик". История успела зарасти паутиной. Мадемуазель Эльза у Шницлера[41] покончила с собой, потому что ей пришлось предстать в одеянии Евы перед банкирами, чтобы спасти отца от разорения. Сегодня она просто-напросто переспала бы с ними, не раздеваясь. Туберкулез не был еще болезнью недоедания, но признаком душевного томления. Уже лечили сифилис, но еще не вылечивали; сегодня его вылечивали в два счета, но никто его не лечил, статистика шибала ужасающими цифрами. Демографии тогда не существовало, американские негры были просто хорошими джазовыми музыкантами, они были веселы, счастливы и беззаботны и отвечали вам: "Yeah, boss"[42]. В Берлине декадентство цвело столь пышным цветом, что мужчина и женщина могли заниматься любовью, даже не разбираясь, кто у них в партнерах, мужчина или женщина. Социум плавал где-то между "Кабинетом доктора Калигари"[43] и "Завещанием доктора Мабузе"[44], но всем казалось, что это всего лишь кино. В Аушвице в "Бристоле" подавали отменные закуски. Детей еще пугали тем, что от мастурбации сходят с ума или умирают, они все равно мастурбировали, но удовольствие было испорчено. Де Голль читал Морраса[45] и готовил "блицкриг" немецких генералов против Франции. Грузинские князья брали в приданое самые большие состояния Соединенных Штатов. Пикассо еще наводил на всех ужас. Путеводитель "Мишлен" рекомендовал уютное кафе, две звездочки, в Орадуре[46], рядом с церковью. Война в Испании не зажгла еще воображение своими чудесными пейзажами и атмосферой трагической фиесты, пока еще мир не знал расстрелянного поэта, Гарсиа Лорки, который еще здравствовал. О золотой английской молодежи, героях будущей "Битвы за Англию"[47], говорили, что она совершенно испорчена. Народ не был еще чем-то стоящим с точки зрения буржуазной интеллигенции. Морис Декобра приходил первым на своей "Мадонне спальных вагонов", подгоняемый Пьером Фронде на его "испано-сюизе". Да, здесь все жило прошлым, в этой "Красной шапочке", и каждый раз, когда Джесс приходила сюда, готовя свой доклад по истории о довоенном времени, у нее складывалось впечатление, что она встречает здесь призраков, которые не собирались уступать реальности ни пяди своих владений и стойко держались, сменив за эти годы разве что портного. Норковые манто говорили об удалении матки и о калориях, пугая наштукатуренными лицами без морщин и подведенными дугой бровями - маски, хранящие след былой роскоши от лучших косметологов: Елены Рубинштейн или Элизабет Арден. Кого тут только не было: и представители Общего рынка, и швейцарские банкиры, и американские дипломаты, и даже несколько девиц по вызову, лучшие из Женевы и Милана. Меню были размером с большой ватманский лист, не меньше, чтобы дамам, рассматривая их без очков, не пришлось ненароком разоблачить себя. Цены были заоблачные, но в меню не фигурировали, оставляя место для названий блюд, каллиграфически выведенных знаменитым Ансельмом, обладателем красивейшего почерка в Европе. Дипломаты народных демократий никогда сюда не заглядывали: должно быть, картина того, чего им еще предстояло достичь, грозила им полной деморализацией. Джесс, которая сгорала от ненависти к своему костюму от Шанель двухлетней давности, поздоровалась с некоторыми из присутствующих, которые неизбежно попадались везде и всюду, и быстрым шагом, чтобы избежать этих обычных пустых разговоров, элегантно придерживая сумочку у запястья, направилась следом за метрдотелем-итальянцем, о котором рассказывали, что он служил у Муссолини, или Муссолини у него, сейчас это не имело уже никакого исторического значения.
- Как поживаете, мадемуазель Донахью? Что-то мы вас теперь редко видим.
- Мы совершенно на мели, Альберто. Вы должны были бы это знать. Это было большим шиком - сказать нечто подобное в таком месте: нужно было заслужить возможность позволить себе это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
- Девчонка сказала "да". Впрочем, это неважно. Потому что "нет" говорю я. Он тут же понял, что сделал глупость, потому что эти ходячие отбросы, кажется, удивились. Вот чего не стоит делать никогда, так это удивлять таких типов, как Ангел. Когда вы их удивляете, они начинают думать, что вы можете их удивить. А они этого не любят.
- Что ж, ладно. - Ленни взял свои лыжи. - Все, привет.
- Что ж, ладно. Потому что если это ты говоришь "нет", это не так уж важно. Потому что ты скажешь "да". Как, мистер Джонс, он нам скажет "да"? Ленни очнулся. Да, он очнулся, по-другому это не назовешь. Ему приснился сон, ему приснилось, что он был не он, а кто-то другой. Кто-то, кто идет на смерть ради чего-то, против чего-то. Герой, одним словом. Вот и таскай фотокарточку у себя в кармане - получишь интересное кино. Эту фотографию Купера, выбросить ее в первый же мусорный бачок! А девчонку бросить к черту вместе со всем прочим, не станет же он жертвовать своими принципами ради какой-то юбки. Она была опасная, эта тихоня. Она могла стереть в порошок весь ваш стоицизм, и останется вам: "Не спрашивайте, что ваша страна может сделать для вас, спросите, что вы можете сделать для своей страны". Чуть не попался! Он рассмеялся:
- Ты слышал об "американской мечте", Анжи? Честность, хороший всегда в конце выигрывает, ты любишь своего ближнего? Все эти. . . как же их? "Антиконформистские" штучки. Ну, ты знаешь, Анжи, о чем мы говорим! Ты это видел в кино, в цвете.
- Так да или нет, Ленни? Тебя никто не заставляет. Хочешь загнуться - пожалуйста.
- Я же тебе говорю. Я спал, когда вы пришли, замечтался. Я был где-то в другом месте.
- Ну, теперь-то получше стало? Проснулся?
- Я проснулся, Анжи. Даже странно, как трудно избавиться от всех этих фокусов, которые ты видел в кино, когда был ребенком.
Глава IX
"Красная шапочка" считалась лучшим рестораном в городе, здесь бывали завсегдатаи еще 1928 года - вот такие дела. Стоит войти, как сразу погружаешься в атмосферу уверенности, что "мушкетеры" сохранят Кубок Дэвиса для Франции, а картины Ван Донгена дышали со стен спокойствием тех добрых времен, когда далеко еще было до всяких инфляции, девальваций и войн. Непередаваемая атмосфера защищенности, слегка потревоженная волнениями в Германии и на Балканах, - немного раздражения, чтобы не забывать, что мы все-таки живые. Солнце никогда не заходило над Британской империей, а самым читаемым автором был Питтигрилльи[40], который в своем "Кокаине" живописал историю безутешной, но ветреной вдовы, хранившей у себя на секретере урну с прахом любовника и сушившей чернила посланий к новой любви своей жизни, посыпая их пеплом прежней. Сегодня эту историю рассказывали иначе: женщина приносила прах своего любовника и ссыпала его в песочницу, приговаривая: "А теперь поработай, голубчик". История успела зарасти паутиной. Мадемуазель Эльза у Шницлера[41] покончила с собой, потому что ей пришлось предстать в одеянии Евы перед банкирами, чтобы спасти отца от разорения. Сегодня она просто-напросто переспала бы с ними, не раздеваясь. Туберкулез не был еще болезнью недоедания, но признаком душевного томления. Уже лечили сифилис, но еще не вылечивали; сегодня его вылечивали в два счета, но никто его не лечил, статистика шибала ужасающими цифрами. Демографии тогда не существовало, американские негры были просто хорошими джазовыми музыкантами, они были веселы, счастливы и беззаботны и отвечали вам: "Yeah, boss"[42]. В Берлине декадентство цвело столь пышным цветом, что мужчина и женщина могли заниматься любовью, даже не разбираясь, кто у них в партнерах, мужчина или женщина. Социум плавал где-то между "Кабинетом доктора Калигари"[43] и "Завещанием доктора Мабузе"[44], но всем казалось, что это всего лишь кино. В Аушвице в "Бристоле" подавали отменные закуски. Детей еще пугали тем, что от мастурбации сходят с ума или умирают, они все равно мастурбировали, но удовольствие было испорчено. Де Голль читал Морраса[45] и готовил "блицкриг" немецких генералов против Франции. Грузинские князья брали в приданое самые большие состояния Соединенных Штатов. Пикассо еще наводил на всех ужас. Путеводитель "Мишлен" рекомендовал уютное кафе, две звездочки, в Орадуре[46], рядом с церковью. Война в Испании не зажгла еще воображение своими чудесными пейзажами и атмосферой трагической фиесты, пока еще мир не знал расстрелянного поэта, Гарсиа Лорки, который еще здравствовал. О золотой английской молодежи, героях будущей "Битвы за Англию"[47], говорили, что она совершенно испорчена. Народ не был еще чем-то стоящим с точки зрения буржуазной интеллигенции. Морис Декобра приходил первым на своей "Мадонне спальных вагонов", подгоняемый Пьером Фронде на его "испано-сюизе". Да, здесь все жило прошлым, в этой "Красной шапочке", и каждый раз, когда Джесс приходила сюда, готовя свой доклад по истории о довоенном времени, у нее складывалось впечатление, что она встречает здесь призраков, которые не собирались уступать реальности ни пяди своих владений и стойко держались, сменив за эти годы разве что портного. Норковые манто говорили об удалении матки и о калориях, пугая наштукатуренными лицами без морщин и подведенными дугой бровями - маски, хранящие след былой роскоши от лучших косметологов: Елены Рубинштейн или Элизабет Арден. Кого тут только не было: и представители Общего рынка, и швейцарские банкиры, и американские дипломаты, и даже несколько девиц по вызову, лучшие из Женевы и Милана. Меню были размером с большой ватманский лист, не меньше, чтобы дамам, рассматривая их без очков, не пришлось ненароком разоблачить себя. Цены были заоблачные, но в меню не фигурировали, оставляя место для названий блюд, каллиграфически выведенных знаменитым Ансельмом, обладателем красивейшего почерка в Европе. Дипломаты народных демократий никогда сюда не заглядывали: должно быть, картина того, чего им еще предстояло достичь, грозила им полной деморализацией. Джесс, которая сгорала от ненависти к своему костюму от Шанель двухлетней давности, поздоровалась с некоторыми из присутствующих, которые неизбежно попадались везде и всюду, и быстрым шагом, чтобы избежать этих обычных пустых разговоров, элегантно придерживая сумочку у запястья, направилась следом за метрдотелем-итальянцем, о котором рассказывали, что он служил у Муссолини, или Муссолини у него, сейчас это не имело уже никакого исторического значения.
- Как поживаете, мадемуазель Донахью? Что-то мы вас теперь редко видим.
- Мы совершенно на мели, Альберто. Вы должны были бы это знать. Это было большим шиком - сказать нечто подобное в таком месте: нужно было заслужить возможность позволить себе это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58