Я бы вышел. Малец хотел поехать в Америку, потому что он слышал, что там бурно развивается новое направление религиозной живописи, под покровительством Папы. "Поп-арт" называется. Ему было шестнадцать. Ленни почувствовал себя старым.
- Тебе сейчас лучше вернуться домой. Пережди года два-три. Потом тебе будет легче свалить.
- А ты? Почему ты приехал в Швейцарию, Ленни?
- Мне сказали, что у них здесь лучший снег и лучший нейтралитет. Вот почему. Ладно. Спокойной ночи. Он прибыл в Женеву уже днем и сразу направился в ОЗЖ, но ее там не было, и ветеринар, тискавший какого-то нервного пуделя, сказал ему что-то по-французски, кажется, послав его подальше. Настоящий грубиян, короче. Невзлюбил за что-то американцев.
- Скажите Джесс, что я заходил.
- Вы что же, не видите, что это животное мучается? - спросил ветеринар по-английски. А я что? Он посмотрел на пуделя с неприязнью. Ни сука, ни кобель, черт знает что, и сбоку бантик.
- Передайте, что я приехал. Мне-то все равно, но, должно быть, это важно, кажется, она меня повсюду разыскивает.
Ветеринар повернулся к нему спиной. Он откровенно давал понять, что вы - не собака, хам.
Ночь он провел на яхте, а весь следующий день шатался вокруг клиники ОЗЖ, но девчонка так и не появлялась. Ему было не по себе. Он не знал, что это такое. Похоже на грипп или на несварение, только больно ему не было. От этого становилось еще мерзостнее. Китайский вирус или что-то в этом роде. Они промывают вам мозги, эти сволочи. Заставляют вас признавать неизвестно что. Да, я это сделал, я ее люблю. Я признаю все, что хотите. Я не могу жить без нее? Хорошо, я не могу жить без нее. Они это называют "азиатский грипп". Потом бросают вас в тюрьму. Промывка мозгов - это страшная вещь. Он не мог больше выносить крик чаек, и негритянка пустила его спать к себе; заходил Ангел и пристально посмотрел на него, будто догадывался, в чем дело.
- Шевели копытами. Все давно готово. На миллион долларов уже накопилось.
- Ты не видишь, что я болен?
- Тогда мы возьмем кого-нибудь другого. Вас таких много здесь шляется. На нем было все то же черное пальто верблюжьей шерсти и шляпа, в июле-то месяце, наверное, все это нужно было ему для имиджа. Вид у него и впрямь был какой-то дикий, у этого отвязанного. При взгляде на него перед глазами вставали караваны верблюдов и стаи шакалов. Все было острое, режущее. У арабов лицо - это нос. Нож.
- Может, она тебя отшила, Ленни?
- Что за шутки? Я заразился. Какая-то китайская дрянь.
- Да-да, конечно. Вы, американцы, наверное, не такие крепкие, как мы, арабы?
- Спроси у своей шоколадной подружки. Она тебе скажет, кто ей больше понравился, ты или я.
Но Анжи нужны были эти номера с буквами "КК". Он продлил ему его американский паспорт. Фальшивый, конечно. Они вам здесь могут достать что угодно. Все схвачено. Все настолько вывернуто, что однажды вы попадаете на что-то настоящее, не фальшивое, и это вас совершенно убивает.
Он не смел даже посмотреть в глаза своим лыжам. Негритянка танцевала стриптиз в ночном клубе, располагавшемся в том же доме на первом этаже, и время от времени поднималась к нему в халатике, принося горячего бульона. Но он к ней не притрагивался. Выпивал бульон, и все.
- Что, совсем плохо, да?
- Это всё китайцы, сволочи. Азиатский грипп. Может, это и к лучшему. По крайней мере, спокойно. Помнишь, та девчонка, о которой я тебе рассказывал?
- Ну.
- Она с ума по мне сходит. Ни на шаг не отпускает. Ни минуты покоя.
- Ну. Но она бросила на него такой взгляд, вы знаете. Тот взгляд Мафусаила, который нет-нет да и проскочит у этих хитрецов негров, будто их обо всем предупредили за пять тысяч лет до Рождества Христова, и все-то они давным-давно знали, задолго до того, как появились на свет. Они ему нравились, эти негры, потому что их не проведешь. Они знали, в чем дело. Они это знали по-настоящему. Их отлично просветили. Потом он вернулся к ОЗЖ и крутился там целый день, но там его даже не спросили, как он, ничего. Что ему, лаять, что ли, черт!
К концу дня он все же дождался "триумфа", и у него чуть ноги не подкосились, так его измотали эти китайцы. Сердце бешено стучало, но он все-таки не кинулся к ней, видя, как она входит в клинику, с собаками он тягаться не собирался. Или не осмеливался? Уже прошло четыре дня с их последней встречи; четыре дня, это же целая вечность, самолеты за час пролетают две тысячи. Может, она уже и не вспоминала о нем. Потом она вышла. Он был здесь, стоял, прислонившись спиной к стене. Он попытался улыбнуться, но вышло как-то криво. Улыбка прихрамывала, он быстренько ее спрятал. Она вся побледнела. Они так и стояли там, два года, три, молча, неподвижно,
- Ленни.
- Да, Джесс.
- Ленни. Он не мог вымолвить ни слова. Ему хотелось разрыдаться. Сердце его было разбито вдребезги. Всё. Конец. Ему конец. И Мадагаскар не нужен. Он больше не мог без нее. Теперь, когда она была рядом, он знал, что это безнадежно, он пропал. Никогда ему от нее не избавиться. Похороны по первому разряду, все оплачено, нечего было и брыкаться. А потом, что уж там, все равно когда-нибудь придется умирать. Так не лучше ли из-за нее?
- Джесс. Джесс.
- Боже мой, Ленни, мне уже жить не хотелось. Я думала, что больше тебя не увижу. Где ты был?
Он вдруг вспомнил пуделя.
- У меня было двустороннее воспаление печени, с осложнением. Все распухло.
- Ленни!
- Да. Они даже мерили мне температуру, так это было серьезно. Она улыбалась сквозь слезы. Но она знала, что это была правда, В каком-то смысле, это была правда. Просто у него была своя особая манера выражаться. Без всяких там. . . "Они все собрались здесь и врут, кто во что горазд".
- Там со мной был какой-то пудель. Ну, они его и накрутили, скажу я тебе. Когда-то я хотел быть ветеринаром. Если ты ветеринар, тебе уже никто не нужен.
- Сейчас тебе лучше, Ленни?
- Да, лучше. Гораздо лучше, Джесс. "Они нашли этому название, - думала она. - Горькое и циничное. Они называют это "первая любовь". Это значит, что будут и другие". "Первая любовь". Так и видишь их улыбки, мудрые, знающие. Но они ошибаются. Никто никогда не любил дважды в жизни. Вторая любовь, третья любовь, все это значит лишь то, что это уже больше ничего не значит. Встречи. Люди встречаются. У некоторых вся жизнь - одни сплошные свидания. Когда она оказалась наконец там, где она хотела остаться, построить свой дом, разместить библиотеку, собрать свою коллекцию любимых пластинок, отделать все самой и купить новую мебель из пластика, словом, когда она оказалась в его объятьях, все будто перевернулось, и все эти знающие, снисходительные улыбки: "О, молодость, молодость!", весь этот "жизненный" опыт, который к природе вещей примешивает гнусную похабщину, этот "прах", пепел, поднятый ветром, все это унесло к царю Соломону, к нему в могилу, туда, где гниет их мудрость вместе с другими мумиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58