Он-то ведь ещё был не вдовец.
- Эдуард Михалыч занят на коммерческих переговорах, - с уморительно ледяной любезностью сказала секретарша. - Вы можете подождать?
- К сожалению, Серафима Наумовна, у меня сейчас важное интервью, а затем монтаж материала, - вздохнула Маша. - Будьте так любезны, передайте Эдику, что я постараюсь вернуться к одиннадцати.
- ...интервью, монтаж материала... - как эхо повторила секретарша. - Я записала. Что еще?
- Пусть не скучает.
- Это все?
- Да, Серафима Наумовна. Душевно вам признательна, - улыбнулась Маша и положила трубку.
На душе у нее, однако, было неспокойно, а по телу прокатывалась легкая дрожь. Не то чтобы она чувствовала себя преступницей-рецидивисткой. С точки зрения морали и нравственности, а тем более уголовного права, она была вполне чиста. В конце концов, ведь не развращала неё она малолетних и не совокуплялась с животными! Грех же супружеской неверности, по её твердому убеждению, целиком и полностью искупался тем, что она вообще терпела подобные брачные узы... Источник её волнения не имел никакого отношения к чувству вины и заключался совершенно в другом. Машу смущало, что на этот раз и, кажется, впервые в жизни она сближалась с мужчиной не потому, что тот достаточно настойчиво добивался возможности заняться с ней любовью, а потому что она _сама_ хотела с ним переспать.
В этот момент появился Борис Петров с бутылкой хорошо охлажденной водки и рюмками.
- Дернем, - деликатно предложил он, понимая состояние Маши. - А потом потанцуем.
Маша всегда ненавидела водку, но сейчас с благодарностью опрокинула рюмку одним большим глотком, который показался ей глотком очень горячего чая и мгновенно истребил как дрожь, так и всяческое смущение. Закусывали ещё не остывшей снедью из бумажных пакетов от "Макдональдса".
Борис Петров включил магнитофон и протянул Маше руку. Оказывается, он был большим поклонником тяжелого рока. Тонкие блочные стены завибрировали от низких частот, а стекла зазвенели от верхних.
Несмотря на сумасшедший ритм музыки, Борис и Маша танцевали медленный танец. Маша сразу устроила голову на плече у партнера. Голова у неё кружилась так приятно, словно она пила не водку, а шампанское. По причине приятно нарушенной координации она сбросила свои новые дорогие туфли. При каждом темпераментном барабанном пассаже Борис все крепче прижимал её к себе - так что её носки уже едва доставали до ковра.
Исполнение подобного интимного танца способствовало тому, что очень скоро Маша сделала для себя весьма важное открытие. Бориса Петрова, в отличие, скажем, от Эдика Светлова или господина Зорина, можно было по праву наградить эпитетом "арабский жеребец". Далее более того. Это был просто-таки какой-то наш родной Сивка-бурка "встань-передо-мной-как-лист-перед-травой". Погрузившись в свойственные ей философские размышления, Маша не преминула отметить, что две коннозаводческие характеристики существенно между собой различались. Говоря научным языком, градации фаз распределялись от нулевой точки абсолютного покоя - к промежуточным состояниям - вплоть до функциональной готовности. Однако в данном случае можно было и не быть профессором сексологии. Элементарный эмпирический опыт убеждал в том, что через плотную ткань мужских брюк прощупывался именно Сивка-бурка. Если арабского жеребца можно было идентифицировать, так сказать, постольку поскольку, то легендарный подвид жеребца ощущался просто как таковой и ни с чем не сравнимый - без всяких оговорок. Музыка продолжала греметь.
- Ну как? - спросил Машу Борис Петров.
В вопросе содержалась некоторая неопределенность, и Маша решила, что он касается предмета её размышлений.
- Беру не глядя, - ответила она.
Потом без всякого контрапункта они вдруг начали целоваться и целовались до тех пор, пока Маша не почувствовала, что вся она превратилась в один огромный рот. Только когда губы Бориса опустились ниже и тронули её левый сосок, она обнаружила, что уже раздета по пояс. Безотчетно подавшись вперед, она направила грудь к его приоткрытому горячему рту и в следующий момент почувствовала, что превращается в один зудящий, словно пронизываемый слабым электрическим током сосок.
Логика развития событий привела к тому, что после цепочки превращений, во время которых Маша становилась то ступней, то ягодицей, то пупком, она вдруг осознала, что совершенно обнаженная лежит на софе, покрытой красным пледом и ощущает себя одним бесконечным, вселенским лоном, раскрытым навстречу всем галактикам. Более того, с несказанным изумлением она обнаружила, что уже успела принять в себя все то, чем был Борис. Все нарождающиеся млечные пути сплелись в единый вихрь и достигли заветного центра, где сотворялись новые миры.
Космическая одиссея Маши Семеновой длилась ни много ни мало - часа два с половиной. Почувствовав себя снова на грешной земле, а вернее, на софе, покрытой клетчатым пледом, в объятиях мужчины, с которым она познакомилась на похоронах всего несколько часов назад, Маша не испытала ничего, кроме приятной истомы, и благодарно погладила мускулистое тело, которое, надо думать, изрядно утомилось после непрерывной гонки за космическими наслаждениями. Маша была уверена, что стоит ей только "крикнуть-свистнуть" и скачки возобновятся в том же былинном аспекте, однако решила, что пора, как говорится, и честь знать.
- Что это? - спросила она, услышав какие-то звуки со стороны кухни.
- Брат вернулся с работы, и мама поит его чаем, - ответил Борис Петров.
- Посмотри, что с моей щекой, - попросила она. Он притронулся кончиками пальцев к её подбородку, и она вздрогнула от саднящей боли.
- Я, кажется, поцарапал тебя своей щетиной. Не мажь ничем, пусть само подсохнет, - как ни в чем не бывало сказал он и тут же пообещал: - В следующий раз обязательно побреюсь!
- Я надеюсь, - проворчала Маша. - А теперь проводи меня в ванную.
Он легко перекатился на бок, и она смогла из-под него выбраться и встать с постели. Колени у неё дрожали.
- Хорошенькое дело, - смущенно улыбнулась она, прижимая к груди одежду, - даже колени дрожат.
- Понято, - бодро сказал он и, вскочив следом за ней, легко подхватил на руки.
Она не успела опомниться, как он распахнул пинком ноги дверь и донес её на руках до ванной. У неё перед глазами промелькнула кухня и сидящие за столом мать и младший брат Бориса. Слепенькая мать, держа в руке вилку с котлетой, недовольно шарила невидящим взглядом в пространстве, а олигофренического вида юноша улыбался открытым ртом и, тряся головой, радостно приветствовал голого старшего брата и его голую подругу.
Когда, приведя себя в порядок, Маша осторожно вышла из ванной, то увидела, что Борис Петров, даже не потрудившись надеть трусы, уже сидит за семейным столом и что-то жует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
- Эдуард Михалыч занят на коммерческих переговорах, - с уморительно ледяной любезностью сказала секретарша. - Вы можете подождать?
- К сожалению, Серафима Наумовна, у меня сейчас важное интервью, а затем монтаж материала, - вздохнула Маша. - Будьте так любезны, передайте Эдику, что я постараюсь вернуться к одиннадцати.
- ...интервью, монтаж материала... - как эхо повторила секретарша. - Я записала. Что еще?
- Пусть не скучает.
- Это все?
- Да, Серафима Наумовна. Душевно вам признательна, - улыбнулась Маша и положила трубку.
На душе у нее, однако, было неспокойно, а по телу прокатывалась легкая дрожь. Не то чтобы она чувствовала себя преступницей-рецидивисткой. С точки зрения морали и нравственности, а тем более уголовного права, она была вполне чиста. В конце концов, ведь не развращала неё она малолетних и не совокуплялась с животными! Грех же супружеской неверности, по её твердому убеждению, целиком и полностью искупался тем, что она вообще терпела подобные брачные узы... Источник её волнения не имел никакого отношения к чувству вины и заключался совершенно в другом. Машу смущало, что на этот раз и, кажется, впервые в жизни она сближалась с мужчиной не потому, что тот достаточно настойчиво добивался возможности заняться с ней любовью, а потому что она _сама_ хотела с ним переспать.
В этот момент появился Борис Петров с бутылкой хорошо охлажденной водки и рюмками.
- Дернем, - деликатно предложил он, понимая состояние Маши. - А потом потанцуем.
Маша всегда ненавидела водку, но сейчас с благодарностью опрокинула рюмку одним большим глотком, который показался ей глотком очень горячего чая и мгновенно истребил как дрожь, так и всяческое смущение. Закусывали ещё не остывшей снедью из бумажных пакетов от "Макдональдса".
Борис Петров включил магнитофон и протянул Маше руку. Оказывается, он был большим поклонником тяжелого рока. Тонкие блочные стены завибрировали от низких частот, а стекла зазвенели от верхних.
Несмотря на сумасшедший ритм музыки, Борис и Маша танцевали медленный танец. Маша сразу устроила голову на плече у партнера. Голова у неё кружилась так приятно, словно она пила не водку, а шампанское. По причине приятно нарушенной координации она сбросила свои новые дорогие туфли. При каждом темпераментном барабанном пассаже Борис все крепче прижимал её к себе - так что её носки уже едва доставали до ковра.
Исполнение подобного интимного танца способствовало тому, что очень скоро Маша сделала для себя весьма важное открытие. Бориса Петрова, в отличие, скажем, от Эдика Светлова или господина Зорина, можно было по праву наградить эпитетом "арабский жеребец". Далее более того. Это был просто-таки какой-то наш родной Сивка-бурка "встань-передо-мной-как-лист-перед-травой". Погрузившись в свойственные ей философские размышления, Маша не преминула отметить, что две коннозаводческие характеристики существенно между собой различались. Говоря научным языком, градации фаз распределялись от нулевой точки абсолютного покоя - к промежуточным состояниям - вплоть до функциональной готовности. Однако в данном случае можно было и не быть профессором сексологии. Элементарный эмпирический опыт убеждал в том, что через плотную ткань мужских брюк прощупывался именно Сивка-бурка. Если арабского жеребца можно было идентифицировать, так сказать, постольку поскольку, то легендарный подвид жеребца ощущался просто как таковой и ни с чем не сравнимый - без всяких оговорок. Музыка продолжала греметь.
- Ну как? - спросил Машу Борис Петров.
В вопросе содержалась некоторая неопределенность, и Маша решила, что он касается предмета её размышлений.
- Беру не глядя, - ответила она.
Потом без всякого контрапункта они вдруг начали целоваться и целовались до тех пор, пока Маша не почувствовала, что вся она превратилась в один огромный рот. Только когда губы Бориса опустились ниже и тронули её левый сосок, она обнаружила, что уже раздета по пояс. Безотчетно подавшись вперед, она направила грудь к его приоткрытому горячему рту и в следующий момент почувствовала, что превращается в один зудящий, словно пронизываемый слабым электрическим током сосок.
Логика развития событий привела к тому, что после цепочки превращений, во время которых Маша становилась то ступней, то ягодицей, то пупком, она вдруг осознала, что совершенно обнаженная лежит на софе, покрытой красным пледом и ощущает себя одним бесконечным, вселенским лоном, раскрытым навстречу всем галактикам. Более того, с несказанным изумлением она обнаружила, что уже успела принять в себя все то, чем был Борис. Все нарождающиеся млечные пути сплелись в единый вихрь и достигли заветного центра, где сотворялись новые миры.
Космическая одиссея Маши Семеновой длилась ни много ни мало - часа два с половиной. Почувствовав себя снова на грешной земле, а вернее, на софе, покрытой клетчатым пледом, в объятиях мужчины, с которым она познакомилась на похоронах всего несколько часов назад, Маша не испытала ничего, кроме приятной истомы, и благодарно погладила мускулистое тело, которое, надо думать, изрядно утомилось после непрерывной гонки за космическими наслаждениями. Маша была уверена, что стоит ей только "крикнуть-свистнуть" и скачки возобновятся в том же былинном аспекте, однако решила, что пора, как говорится, и честь знать.
- Что это? - спросила она, услышав какие-то звуки со стороны кухни.
- Брат вернулся с работы, и мама поит его чаем, - ответил Борис Петров.
- Посмотри, что с моей щекой, - попросила она. Он притронулся кончиками пальцев к её подбородку, и она вздрогнула от саднящей боли.
- Я, кажется, поцарапал тебя своей щетиной. Не мажь ничем, пусть само подсохнет, - как ни в чем не бывало сказал он и тут же пообещал: - В следующий раз обязательно побреюсь!
- Я надеюсь, - проворчала Маша. - А теперь проводи меня в ванную.
Он легко перекатился на бок, и она смогла из-под него выбраться и встать с постели. Колени у неё дрожали.
- Хорошенькое дело, - смущенно улыбнулась она, прижимая к груди одежду, - даже колени дрожат.
- Понято, - бодро сказал он и, вскочив следом за ней, легко подхватил на руки.
Она не успела опомниться, как он распахнул пинком ноги дверь и донес её на руках до ванной. У неё перед глазами промелькнула кухня и сидящие за столом мать и младший брат Бориса. Слепенькая мать, держа в руке вилку с котлетой, недовольно шарила невидящим взглядом в пространстве, а олигофренического вида юноша улыбался открытым ртом и, тряся головой, радостно приветствовал голого старшего брата и его голую подругу.
Когда, приведя себя в порядок, Маша осторожно вышла из ванной, то увидела, что Борис Петров, даже не потрудившись надеть трусы, уже сидит за семейным столом и что-то жует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110