Она чувствовала, как её эмоциональная, почти импровизированная речь складывается в один из самых драматических телевизионных репортажей, которые ей когда-либо приходилось вести.
Впрочем, ей мало верилось в то, что телезрители вообще способны понять весь ужас того, что здесь происходит. Огромная территория была охвачена неискоренимым мятежным духом, и многочисленные и подчас противоборствующие друг с другом отряды боевиков, рассредоточенные в недоступных федеральным войскам горах, были готовы сражаться насмерть до последнего человека.
Голос Маши прервался, а на глаза навернулись слезы, когда она начала рассказывать о том, на что способен подствольный гранатомет. Режиссер делал ей знаки, чтобы она продолжала, не желая прерывать съемку, а Маша ему делала отчаянные знаки, что ей необходима передышка. Режиссер сожалел лишь об одном - о том, что не посчастливилось заснять все случившееся с Ромой вживую. Если бы только удалось это сделать, то выдающийся ролик можно было бы тут же толкнуть западным коллегам со всеми вытекающими отсюда последствиями. Со стороны режиссера никаким цинизмом здесь и не пахло. Что случилось то случилось, а работа прежде всего. После эфира режиссер уверял Машу, что материал тем не менее отснят грандиозный, а главное, им удалось сработать эпизод прямо в ходе боевых действий... Что ж, видно, бедный Рома уже превратился в "эпизод"...
* * *
...Александр Вовк по-прежнему находился рядом. Полковник в выгоревшем камуфляже с серыми звездами на погонах. Он был рядом с Машей, когда погиб Рома Иванов. Теперь он поддерживал Машу под локоть, пока она дожидалась погрузки цинкового ящика в самолет, который должен был доставить тело в Москву. Может быть, Маше нужно было попытаться послать родителям Ромы телеграмму в глухую деревню под Торжком, даже если московское начальство уже известило их о гибели сына. Пожалуй, им было бы немного легче, если бы они узнали об этом от Маши, то есть от той, которой эта смерть была не совсем безразлична. От той, которой Рома рассказывал о своем детстве и о том, каково быть сыном деревенского милиционера. В детстве Рома был бойким парнишкой, а его отец жестко карал за драки и пьянку местную шпану, в компании которой шатался его сынок, пока не увлекся радиотехникой. Мать Ромы, простая сельская баба, суеверная и верующая, была бы тронута, если бы Маша поведала ей, как переживал Рома из-за того, что в свой последний приезд, когда мать стала приставать к нему, почему он никак не женится, он прямо заявил ей о своих столичных трансвеститских наклонностях. Рома в лицах рассказывал Маше об этом разговоре и о том, как у матери испуганно распахнулись глаза, а ладошкой она прикрыла отвисшую челюсть. Она была в шоке, не в состоянии поверить, что у сыночка, выросшего в нормальной советской семье, могли укорениться такие паскудные убеждения. Теперь она, должно быть, зачастит в церковь и будет недоуменно вопрошать боженьку, почему тот, при всей своей бесконечной мудрости, вместо того, чтобы вразумить её единственного сыночка, отнял его у нее. Маша могла бы уверить её, что Рома возвел на себя напраслину, что именно такие - чистые и непорочные, как ангелы небесные, - и нужны Боженьке...
Слезы опять потекли у Маши по щекам, когда она вспомнила, что всего неделю назад Рома как раз приглашал её посетить с ним окрестности родного Торжка, русскую Венецию, познакомиться с его родителями. Она могла бы сказать его матери, даже солгав в утешение:
- Он не успел меня с вами познакомить, но я та, которая знала вашего сына с самой лучшей стороны. Я любила вашего сына. И он приглашал вместе погостить у вас, пойти по грибы, по ягоды, поудить рыбку. Потому что на родной сторонке, как он уверял, сам воздух целебен для его души. Потому что родители - это святое, и тому подобное... Понимаете, - сказала бы Маша, - у нас, в столице, ничего этого нет. У нас там перестройка и всякое такое. Вы же знаете. У нас заботятся, как бы сделать выгодное вложение, а духовная пища совершенно исключена из рациона... - Эти слова, по мнению Маши, вполне подходили к случаю.
Ее рыдания раздавались все явственнее, и полковник Александр Вовк молча подал ей мятый, но чистый носовой платок, который извлек из кармана своих камуфляжных штанов. Она взяла платок, даже не взглянув на полковника, и принялась сморкаться и утирать слезы. Потом на неё нашло что-то вроде столбняка. Четверо мужчин подняли серый цинковый гроб, погрузили его на желтый электротранспортер, который медленно пополз в чрево самолета. Рома Иванов отправлялся домой, в русскую Венецию. Как знать, было бы ему отраднее, если бы он знал, что есть на земле люди, которые о нем убиваются и грустят и даже с нетерпением ждут, чтобы получить то немногое, что от него осталось...
Только за последнюю неделю здесь погибли тридцать семь мирных жителей, включая женщин и детей. Один "шальной" снаряд обрушил дом, под сводами которого погибла целая семья из шести человек. Не осталось никого из родных, кто бы мог их оплакать. Во время обстрелов блокпостов, а также при подрывах на минах и от пуль снайперов погибли семь российских военнослужащих. Из них один - в чине майора. Тела четверых будут отправлены на родину, остальных похоронят там, где они сложили головы. И это потери, когда в войне наступило относительное затишье и активных боевых действий не велось.
Сегодня Маше ещё предстояло вести репортаж из штаба федеральных войск в Чечне и пытаться выяснить, каковы на ближайшее время намерения военных, а также, каких ответных действий можно ожидать со стороны вооруженных формирований. Она сунула руку в карман своей выстиранной и высушенной курточки-хаки и нащупала прямоугольный кусочек пластика - пресловутую кредитную карточку Ромы Иванова, которую вкупе с плеером можно было считать единственным оставшимся от звукооператора имуществом, а саму Машу невольной душеприказчицей...
Дело сделано. Створки грузового отсека самолета захлопнулись, и немногочисленная публика начала расходиться. Маша медленно брела прочь, мысленно воспроизводя одну и ту же картину: цинковый ящик с телом исчезает, больше она никогда не увидит Ромку.
Она увидела, что ей навстречу выбежал режиссер, который пытался докричаться до неё сквозь рев самолета, вырулившего на взлетную полосу.
- Машенька! - услышала наконец она, - завтра утром у нас запись беседы в штабе. Это пойдет прямо в вечерний выпуск новостей!
Маша кивнула.
Какая к черту разница, в какой выпуск - вечерний или утренний - пойдет репортаж? Вопрос в том, сможет ли она рассказать, как здесь гробят людей и почему даже тех, кто приехал зафиксировать безумие этой бойни для истории.
"Отстоять свободу и демократию любой ценой". Кто именно это сказал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Впрочем, ей мало верилось в то, что телезрители вообще способны понять весь ужас того, что здесь происходит. Огромная территория была охвачена неискоренимым мятежным духом, и многочисленные и подчас противоборствующие друг с другом отряды боевиков, рассредоточенные в недоступных федеральным войскам горах, были готовы сражаться насмерть до последнего человека.
Голос Маши прервался, а на глаза навернулись слезы, когда она начала рассказывать о том, на что способен подствольный гранатомет. Режиссер делал ей знаки, чтобы она продолжала, не желая прерывать съемку, а Маша ему делала отчаянные знаки, что ей необходима передышка. Режиссер сожалел лишь об одном - о том, что не посчастливилось заснять все случившееся с Ромой вживую. Если бы только удалось это сделать, то выдающийся ролик можно было бы тут же толкнуть западным коллегам со всеми вытекающими отсюда последствиями. Со стороны режиссера никаким цинизмом здесь и не пахло. Что случилось то случилось, а работа прежде всего. После эфира режиссер уверял Машу, что материал тем не менее отснят грандиозный, а главное, им удалось сработать эпизод прямо в ходе боевых действий... Что ж, видно, бедный Рома уже превратился в "эпизод"...
* * *
...Александр Вовк по-прежнему находился рядом. Полковник в выгоревшем камуфляже с серыми звездами на погонах. Он был рядом с Машей, когда погиб Рома Иванов. Теперь он поддерживал Машу под локоть, пока она дожидалась погрузки цинкового ящика в самолет, который должен был доставить тело в Москву. Может быть, Маше нужно было попытаться послать родителям Ромы телеграмму в глухую деревню под Торжком, даже если московское начальство уже известило их о гибели сына. Пожалуй, им было бы немного легче, если бы они узнали об этом от Маши, то есть от той, которой эта смерть была не совсем безразлична. От той, которой Рома рассказывал о своем детстве и о том, каково быть сыном деревенского милиционера. В детстве Рома был бойким парнишкой, а его отец жестко карал за драки и пьянку местную шпану, в компании которой шатался его сынок, пока не увлекся радиотехникой. Мать Ромы, простая сельская баба, суеверная и верующая, была бы тронута, если бы Маша поведала ей, как переживал Рома из-за того, что в свой последний приезд, когда мать стала приставать к нему, почему он никак не женится, он прямо заявил ей о своих столичных трансвеститских наклонностях. Рома в лицах рассказывал Маше об этом разговоре и о том, как у матери испуганно распахнулись глаза, а ладошкой она прикрыла отвисшую челюсть. Она была в шоке, не в состоянии поверить, что у сыночка, выросшего в нормальной советской семье, могли укорениться такие паскудные убеждения. Теперь она, должно быть, зачастит в церковь и будет недоуменно вопрошать боженьку, почему тот, при всей своей бесконечной мудрости, вместо того, чтобы вразумить её единственного сыночка, отнял его у нее. Маша могла бы уверить её, что Рома возвел на себя напраслину, что именно такие - чистые и непорочные, как ангелы небесные, - и нужны Боженьке...
Слезы опять потекли у Маши по щекам, когда она вспомнила, что всего неделю назад Рома как раз приглашал её посетить с ним окрестности родного Торжка, русскую Венецию, познакомиться с его родителями. Она могла бы сказать его матери, даже солгав в утешение:
- Он не успел меня с вами познакомить, но я та, которая знала вашего сына с самой лучшей стороны. Я любила вашего сына. И он приглашал вместе погостить у вас, пойти по грибы, по ягоды, поудить рыбку. Потому что на родной сторонке, как он уверял, сам воздух целебен для его души. Потому что родители - это святое, и тому подобное... Понимаете, - сказала бы Маша, - у нас, в столице, ничего этого нет. У нас там перестройка и всякое такое. Вы же знаете. У нас заботятся, как бы сделать выгодное вложение, а духовная пища совершенно исключена из рациона... - Эти слова, по мнению Маши, вполне подходили к случаю.
Ее рыдания раздавались все явственнее, и полковник Александр Вовк молча подал ей мятый, но чистый носовой платок, который извлек из кармана своих камуфляжных штанов. Она взяла платок, даже не взглянув на полковника, и принялась сморкаться и утирать слезы. Потом на неё нашло что-то вроде столбняка. Четверо мужчин подняли серый цинковый гроб, погрузили его на желтый электротранспортер, который медленно пополз в чрево самолета. Рома Иванов отправлялся домой, в русскую Венецию. Как знать, было бы ему отраднее, если бы он знал, что есть на земле люди, которые о нем убиваются и грустят и даже с нетерпением ждут, чтобы получить то немногое, что от него осталось...
Только за последнюю неделю здесь погибли тридцать семь мирных жителей, включая женщин и детей. Один "шальной" снаряд обрушил дом, под сводами которого погибла целая семья из шести человек. Не осталось никого из родных, кто бы мог их оплакать. Во время обстрелов блокпостов, а также при подрывах на минах и от пуль снайперов погибли семь российских военнослужащих. Из них один - в чине майора. Тела четверых будут отправлены на родину, остальных похоронят там, где они сложили головы. И это потери, когда в войне наступило относительное затишье и активных боевых действий не велось.
Сегодня Маше ещё предстояло вести репортаж из штаба федеральных войск в Чечне и пытаться выяснить, каковы на ближайшее время намерения военных, а также, каких ответных действий можно ожидать со стороны вооруженных формирований. Она сунула руку в карман своей выстиранной и высушенной курточки-хаки и нащупала прямоугольный кусочек пластика - пресловутую кредитную карточку Ромы Иванова, которую вкупе с плеером можно было считать единственным оставшимся от звукооператора имуществом, а саму Машу невольной душеприказчицей...
Дело сделано. Створки грузового отсека самолета захлопнулись, и немногочисленная публика начала расходиться. Маша медленно брела прочь, мысленно воспроизводя одну и ту же картину: цинковый ящик с телом исчезает, больше она никогда не увидит Ромку.
Она увидела, что ей навстречу выбежал режиссер, который пытался докричаться до неё сквозь рев самолета, вырулившего на взлетную полосу.
- Машенька! - услышала наконец она, - завтра утром у нас запись беседы в штабе. Это пойдет прямо в вечерний выпуск новостей!
Маша кивнула.
Какая к черту разница, в какой выпуск - вечерний или утренний - пойдет репортаж? Вопрос в том, сможет ли она рассказать, как здесь гробят людей и почему даже тех, кто приехал зафиксировать безумие этой бойни для истории.
"Отстоять свободу и демократию любой ценой". Кто именно это сказал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110