Дескать, все! Позарастали, стежки-дорожки, где мы гуляли после бомбежки… Нет, у Эухении там огоньки мерцали, искорки прыгали, чертики играли. Она явно не хотела признавать то, что биологические законы неумолимы. Тем более что денег у нее было полно, и, чтобы поддержать себя в нужной форме, она даже в Москве небось заставляла находить себе нужные снадобья, массажистов, бижутерию и всяческие парапсихологические инструменты.
Братишка Дик Браун сказал бы о ней: «Still sexy granny!» — «Все еще сексуальная бабулька!», хотя, если честно, ему она годилась не больше, чем в старшие сестры.
Конечно, Эухении понравилось и то, что я ее рассматривал, и то, с каким выражением лица я это делал. Естественно, что, как выглядело мое лицо в этот момент, мне было трудно судить — зеркала передо мной не имелось. Но, в принципе, наверняка какое-то легкое вожделение у меня на морде должно было читаться. Хотя я все еще сомневался, нужно ли развивать ситуацию в этом направлении?
Конечно, я, поскольку считал, что дорога в рай мне давно перекрыта, не очень терзался соображениями морали. В конце концов, тут, в недрах виллы, было четыре бабы, с которыми у меня в разное время что-то было, — Зинка, Вика, Элен и примкнувшая к ним Люба. За исключением последней, у каждой была своя и довольно длинная история отношений со мной. Причем далеко не однозначная. Конечно, если б сейчас сюда влетел кто-то из них, размахивая пистолетом или наставив на меня автомат, то, наверно, я отказался бы от какого бы то ни было продолжения переглядок с Эухенией. Но дамы, видимо, спали — и кто их знает, одни ли? — а может быть, не смыкая глаз, исследовали Валерку и Ваню, выполняя ответственное поручение товарища Чуда-юда. Поэтому я считал себя человеком, свободным от обязательств. На эту ночь по крайней мере.
Однако все же сомнения у меня были. Эухения всегда была очень хитрой бабой и вообще-то не самой безопасной. И своими прелестями, если на то пошло, она распоряжалась не по сердцу, а по уму. Иначе бы ни за что не раскрутила свой псевдонаучный, лечебно-экстрасенсорно-прогностический центр до таких могучих масштабов. Ясно, что и нынешние манипуляции с сынишкой старого друга (надо полагать, лучшего после Гитлера или Хорхе дель Браво) тоже могли носить какие-то утилитарно-прагматические цели. Вместе с тем я не очень четко себе представлял, что будет, если я, скажем, предложу сеньоре Дорадо не суетиться и не тратить зря время. Последствия могли быть неожиданные и непредсказуемые. Например, если намечавшееся Эухенией постельное мероприятие должно было послужить зацепкой для развертывания какой-то интриги, то срыв его мог заставить ее применить какой-нибудь резервный вариант, могущий привести к тому, что я, допустим, вместо здешнего уюта окажусь в подземных этажах бывшей асиенды «Лопес-28», как прежде именовалось «Горное Шале». Или, скажем, перееду на островок, где располагается штаб-квартира «морских койотов», к доброму дядюшке Доминго Косому. И еще дай Бог, чтоб меня пристроили на псарне у Игнасио, как в прошлом году, а не отвели квартиру в какой-нибудь милой пещере, на две трети уходящей под воду во время прилива. И даже в самом безобидном лично для меня случае, когда этот «запасной вариант» вообще меня не коснется, это будет неприятно. Уж лучше поиграть, на предмет, кто кого передурит, чем заведомо остаться вне игры и не догадываться даже о том, что она начата.
Поэтому я решил, что надо пойти навстречу плотоядной бабульке. Тем более что не далее как в прошлом году, сидючи в наручниках перед оглоедами Косого, я довольно нагло заявил дону Доминго, что Эухения Дорадо — темпераментная женщина и выцарапала бы ему последний глаз, если бы услышала, как он обозвал ее «престарелой».
— Вы так внимательно изучаете мое лицо, Деметрио, — кокетливо повела глазками Эухения, — что мне становится неловко…
— Простите, — повинился я, — но я давно вас не видел. По-моему, около трех лет, не так ли? Кстати, мне кажется, будто вы заметно похорошели с тех пор.
— Спасибо, вы умеете делать комплименты, — улыбнулась сеньора Дорадо. — Но я-то знаю, как все обстоит на самом деле… К сожалению, я не двадцатилетняя девушка, которой можно сказать, не покривив душой, что она похорошела за прошедшие три года. Увы, увы, увы… Тем более что ваш русский климат и жизнь взаперти не очень способствовали улучшению моего самочувствия. Конечно, интересно было увидеть снег и лед, настоящую рождественскую елку, пахнущую смолой, покататься на тройке с колокольчиком вокруг поселка ЦТМО, но это было единственное яркое и приятное воспоминание. Помимо работы в Центре, естественно. Ваш отец даже в Москву нас не отвез.
— Вы на него сердитесь? — спросил я.
— Что вы! Он же гении! Я говорю это с полным сознанием ответственности за свои слова. То, что мне было позволено прикоснуться к его трудам и внести в них свой мизерный вклад, — величайшая удача. Просто он, по-моему, совершенно не умеет отдыхать. Точнее, он отдыхает, но при этом все время что-то делает. Вы видели когда-нибудь, как человек разговаривает по сотовому телефону и одновременно поднимает гирю весом в 32 килограмма? Или подписывает какие-то бумаги, едва выбравшись из воды после заплыва на 100 метров? Или во время партии в шахматы делает какие-то подсчеты на калькуляторе? Вот это ваш отец. Его голова может решать сразу несколько задач, поверьте! При этом он требует того же рвения от всех, кто с ним работает…
— А вам это было непривычно?
— В таком виде — да. Я тоже требую от своих служащих работы с полной отдачей, но только в течение оплаченного рабочего времени. А ваш отец может любого поднять в два часа ночи и сказать: «Знаешь, я тут поразмышлял и придумал кое-что любопытное. По-моему, надо проверить это на модели, через полчаса жду в лаборатории». И сказать: «Нет, я устала, я уже сплю» — нельзя. Он просто подавляет своей энергией и напором. Если в первый год меня это удивляло и раздражало, то потом я привыкла. У меня даже нередко были случаи, когда я звонила ему ночью и говорила. «Серхио, у Лусии есть идея, а у меня — ее развитие». Он тут же говорил: «Иду!» И ни разу я не слышала что-нибудь вроде: «Нельзя ли отложить это до завтра?», — не говоря уже о какой-либо ругани, которая была бы вполне естественной реакцией.
— Интересно, а как к этому относилась его жена?
— То есть ваша мама? — Эухения, по-моему, была не очень удивлена той отстраненностью, с которой я говорил о женщине, произведшей меня на свет, из чего следовало, что она неплохо разобралась в нюансах наших семейных отношений. — Нормально, по-видимому, ведь речь шла только о работе…
Контрольный вопрос с не очень тонким намеком на очень толстые обстоятельства я задал не из праздного любопытства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
Братишка Дик Браун сказал бы о ней: «Still sexy granny!» — «Все еще сексуальная бабулька!», хотя, если честно, ему она годилась не больше, чем в старшие сестры.
Конечно, Эухении понравилось и то, что я ее рассматривал, и то, с каким выражением лица я это делал. Естественно, что, как выглядело мое лицо в этот момент, мне было трудно судить — зеркала передо мной не имелось. Но, в принципе, наверняка какое-то легкое вожделение у меня на морде должно было читаться. Хотя я все еще сомневался, нужно ли развивать ситуацию в этом направлении?
Конечно, я, поскольку считал, что дорога в рай мне давно перекрыта, не очень терзался соображениями морали. В конце концов, тут, в недрах виллы, было четыре бабы, с которыми у меня в разное время что-то было, — Зинка, Вика, Элен и примкнувшая к ним Люба. За исключением последней, у каждой была своя и довольно длинная история отношений со мной. Причем далеко не однозначная. Конечно, если б сейчас сюда влетел кто-то из них, размахивая пистолетом или наставив на меня автомат, то, наверно, я отказался бы от какого бы то ни было продолжения переглядок с Эухенией. Но дамы, видимо, спали — и кто их знает, одни ли? — а может быть, не смыкая глаз, исследовали Валерку и Ваню, выполняя ответственное поручение товарища Чуда-юда. Поэтому я считал себя человеком, свободным от обязательств. На эту ночь по крайней мере.
Однако все же сомнения у меня были. Эухения всегда была очень хитрой бабой и вообще-то не самой безопасной. И своими прелестями, если на то пошло, она распоряжалась не по сердцу, а по уму. Иначе бы ни за что не раскрутила свой псевдонаучный, лечебно-экстрасенсорно-прогностический центр до таких могучих масштабов. Ясно, что и нынешние манипуляции с сынишкой старого друга (надо полагать, лучшего после Гитлера или Хорхе дель Браво) тоже могли носить какие-то утилитарно-прагматические цели. Вместе с тем я не очень четко себе представлял, что будет, если я, скажем, предложу сеньоре Дорадо не суетиться и не тратить зря время. Последствия могли быть неожиданные и непредсказуемые. Например, если намечавшееся Эухенией постельное мероприятие должно было послужить зацепкой для развертывания какой-то интриги, то срыв его мог заставить ее применить какой-нибудь резервный вариант, могущий привести к тому, что я, допустим, вместо здешнего уюта окажусь в подземных этажах бывшей асиенды «Лопес-28», как прежде именовалось «Горное Шале». Или, скажем, перееду на островок, где располагается штаб-квартира «морских койотов», к доброму дядюшке Доминго Косому. И еще дай Бог, чтоб меня пристроили на псарне у Игнасио, как в прошлом году, а не отвели квартиру в какой-нибудь милой пещере, на две трети уходящей под воду во время прилива. И даже в самом безобидном лично для меня случае, когда этот «запасной вариант» вообще меня не коснется, это будет неприятно. Уж лучше поиграть, на предмет, кто кого передурит, чем заведомо остаться вне игры и не догадываться даже о том, что она начата.
Поэтому я решил, что надо пойти навстречу плотоядной бабульке. Тем более что не далее как в прошлом году, сидючи в наручниках перед оглоедами Косого, я довольно нагло заявил дону Доминго, что Эухения Дорадо — темпераментная женщина и выцарапала бы ему последний глаз, если бы услышала, как он обозвал ее «престарелой».
— Вы так внимательно изучаете мое лицо, Деметрио, — кокетливо повела глазками Эухения, — что мне становится неловко…
— Простите, — повинился я, — но я давно вас не видел. По-моему, около трех лет, не так ли? Кстати, мне кажется, будто вы заметно похорошели с тех пор.
— Спасибо, вы умеете делать комплименты, — улыбнулась сеньора Дорадо. — Но я-то знаю, как все обстоит на самом деле… К сожалению, я не двадцатилетняя девушка, которой можно сказать, не покривив душой, что она похорошела за прошедшие три года. Увы, увы, увы… Тем более что ваш русский климат и жизнь взаперти не очень способствовали улучшению моего самочувствия. Конечно, интересно было увидеть снег и лед, настоящую рождественскую елку, пахнущую смолой, покататься на тройке с колокольчиком вокруг поселка ЦТМО, но это было единственное яркое и приятное воспоминание. Помимо работы в Центре, естественно. Ваш отец даже в Москву нас не отвез.
— Вы на него сердитесь? — спросил я.
— Что вы! Он же гении! Я говорю это с полным сознанием ответственности за свои слова. То, что мне было позволено прикоснуться к его трудам и внести в них свой мизерный вклад, — величайшая удача. Просто он, по-моему, совершенно не умеет отдыхать. Точнее, он отдыхает, но при этом все время что-то делает. Вы видели когда-нибудь, как человек разговаривает по сотовому телефону и одновременно поднимает гирю весом в 32 килограмма? Или подписывает какие-то бумаги, едва выбравшись из воды после заплыва на 100 метров? Или во время партии в шахматы делает какие-то подсчеты на калькуляторе? Вот это ваш отец. Его голова может решать сразу несколько задач, поверьте! При этом он требует того же рвения от всех, кто с ним работает…
— А вам это было непривычно?
— В таком виде — да. Я тоже требую от своих служащих работы с полной отдачей, но только в течение оплаченного рабочего времени. А ваш отец может любого поднять в два часа ночи и сказать: «Знаешь, я тут поразмышлял и придумал кое-что любопытное. По-моему, надо проверить это на модели, через полчаса жду в лаборатории». И сказать: «Нет, я устала, я уже сплю» — нельзя. Он просто подавляет своей энергией и напором. Если в первый год меня это удивляло и раздражало, то потом я привыкла. У меня даже нередко были случаи, когда я звонила ему ночью и говорила. «Серхио, у Лусии есть идея, а у меня — ее развитие». Он тут же говорил: «Иду!» И ни разу я не слышала что-нибудь вроде: «Нельзя ли отложить это до завтра?», — не говоря уже о какой-либо ругани, которая была бы вполне естественной реакцией.
— Интересно, а как к этому относилась его жена?
— То есть ваша мама? — Эухения, по-моему, была не очень удивлена той отстраненностью, с которой я говорил о женщине, произведшей меня на свет, из чего следовало, что она неплохо разобралась в нюансах наших семейных отношений. — Нормально, по-видимому, ведь речь шла только о работе…
Контрольный вопрос с не очень тонким намеком на очень толстые обстоятельства я задал не из праздного любопытства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162