Я вспомнил, как Ленка с Линдой возились на песочке, потом припомнил, что Ленка работала домашней учительницей у детей «голубого» Джека Табберта… А у того, как сама Хрюшка рассказывала, была «розовая» супруга, находившая в Хавронье «мужское начало». Правда, Ленка клялась и божилась, что у миссис Табберт с ней вышел облом, из-за которого тогдашнюю госпожу Баринову вроде бы и уволили, но поди, проверь это! Может, еще тогда чего-то в ней раскрутилось, а потом на Линде продолжилось. И теперь, вполне возможно, не отпускает смешанное «я».
— О чем задумался? — прервал мои размышления голос Элен. Оказалось, что я сижу с наколотым на вилку куском отбивной и смотрю куда-то в мировое пространство.
— Да так, о жизни… — пробормотал я, поскольку пересказывать свои животноводческие наблюдения не собирался.
— Небось Вику вспомнил? — вкрадчиво поинтересовалась Элен. — Тоскуешь?
Теперь мне показалось, будто ей очень хочется, чтоб я сказал: «Да, очень тоскую!» Потому что Танечке Кармелюк, сидевшей в Ленкиной упаковке, должно быть, было приятно услышать, что я привязался к ее телу, пусть даже с доминирующим Ленкиным «я». Когда-то Чудо-юдо вычислил, что в Вике осталось 36 процентов Танечки, то есть больше трети, почти 2/5. Да еще 4 процента осталось от Кармелы О'Брайен и Вик Мэллори. Интересно, а сколько в Элен от Хрюшки?
— Как тебе сказать… — неопределенно произнес я, отвечая на вопрос, и наконец-то скусил с вилки мясо. Это позволило мне выдержать паузу, необходимую на тщательное пережевывание пищи. Потому что отвечать прямо мне не хотелось. Если как на духу, то я точно не знал, тоскую я или нет. И по
чему именно тоскую, тоже не знал. Может, по Ленкиному телу, которое вот тут,рядышком сидело и ухмылялось, а может, по ее доброй и нежной душе, которая вынуждена была страдать от разных нюансов, связанных с перегрузкой на носитель, который она терпеть не могла…
— Не то чтобы очень, — решился сказать после того, как прожевал, — понимаешь, к новой жене надо привыкнуть.
— Вы уж скоро год, как живете, — хмыкнула Элен, — пора бы притереться.
— Не так-то это просто, — неожиданно высказалась Люба и помрачнела. — Всегда будешь что-то вспоминать и маяться.
— Любашка, не надо… — Эти слова, как мне показалось, не могла произнести ни Таня, ни Лена. Потому что они сопровождались каким-то особо нежным поглаживанием Любы по локотку.
Но та уже встала и сказала:
— Спасибо за хлеб-соль. Пойду отдохну…
— Ну чего ты? Останься… — почти умоляющим тоном попросила Элен, и мне стало на сто процентов ясно, что, определяя их отношения, я ни шиша не ошибся.
— Нет, пойду, — упрямо произнесла Люба, — вам есть о чем потолковать, а я…
Она недоговорила и быстрым шагом вышла в коридор. Элен осталась, но настроение у нее явно испортилось. Она потупилась, нервно побарабанила пальцами по столу.
— Иди, — посоветовал я, поскольку мне сейчас не хватало только влипнуть в какую-нибудь межбабскую разборку и заполучить в лице Любы врага. Если она Куракина прирезала, то и меня не пожалеет. Фиг его знает, может, и там она не Клыка пожалела, а Ленку приревновала? То есть Элен, конечно…
— Гонишь? — неожиданно сердито сверкнула глазами мамзель Шевалье, — Ты меня гонишь?
Вот это была, несомненно, Хрюшка. Только она могла так взъяриться из-за единственного коротенького слова.
— Нет, не гоню, — произнес я с легким испугом, — но эта твоя Люба, по-моему, на что-то обиделась… Вам, как бабам, легче свои проблемы уладить. А то перессоритесь из-за ерунды.
— Это для тебя ерунда! — сердито буркнула Элен. — Знаешь, сколько тут всего на этой Любе завязано?
— Нет, только догадываюсь.
— Хочешь, я тебе расскажу о ней, чтоб ты был в курсе?
— Ежели это не будет лишним, то пожалуйста.
— Во-первых, чтоб тебе было известно: Люба и Клык — земляки, из одной деревни. В детстве дружили, потом это перешло в первую любовь. Чистую такую, не плотскую. Но так получилось, что они разлучились: Клык остался десятилетку кончать в селе, а Люба в город уехала, в техникум. И там с ней произошло несчастье. Какие-то гады ее, девчушку совсем, изнасиловали вшестером. К тому же она от кого-то из них забеременела. Родня ей какого-то жениха срочно подыскала, чтоб «грех прикрыть», выдали замуж. А муж оказался то ли дурак, то ли подлец, чего больше, не скажешь. Люба к тому же вообще после того, что с ней произошло, мужчин не переносила. Ложилась с ним, как на плаху. Ему, конечно, какие-то добрые люди «глаза открыли», он ее бить стал, пил, как свинья. А потом, не знаю, правда ли, нет, но Люба так считает
— ребенка уморил. А Люба его убила и в тюрьму села. Там познакомилась с одной крутой девушкой, Соней ее звали… И пошла у них любовь.
— Понятно…
— Да что ты вообще понимаешь? Они не просто лизались, а по-настоящему любили.
— Давай этот вопрос в стороне оставим? — предложил я примирительно. — Я действительно в такой лирике мало что соображаю.
— Ладно… В общем, когда они из тюрьмы вышли, то стали жить вместе. Покрутились-повертелись и, в конце концов, приплыли в киллерши. Не знаю, сколько заказов выполнили, но прокололись только тогда, когда их послали на Клыка и Веру.
— Ни фига себе… — вырвалось у меня.
— Да. И Люба говорит, что вообще-то могла его тогда убить. Потому что не могла Верку видеть. Но Клык ее сумел разоружить, а Соню застрелил. Наверно, мог бы и Любу, но пожалел и отпустил. Потом она уже одна, без Сони работала. Дальше — за кордон отправили, на Воронцова. Он должен был на Лазурном берегу отдыхать. А она случайно увидела Клыка с Верой, которая последний месяц дохаживала. Потом увидела их с Куракиным, а позже — Куракина с Воронцовым. Не знаю толком, что в ней надломилось, но она пошла к Куракину и встретилась с твоей Ленкой. Она-то и помогла ей остаться у Валерия Васильевича. Куракин берег ее на всякий случай, как свидетельницу против Чуда-юда. Ведь он параллельно пытался навести мосты и к Сарториусу, и к Баринову, и к Воронцову. Стало быть, надо было подстраховываться со всех сторон.
— Резонно.
— А поскольку держать Любу во Франции было опасно, он припрятал ее на Антильских островах. Вместе с Клыком, Верой и их новорожденным Юриком. В качестве служанки. Остальное, по-моему, я тебе рассказывала…
— Да, только, правда, ты почему-то утверждала, что память о том, как Люба перешла к Куракину, осталась у Ленки, — припомнил я.
— Не может быть, — решительно сказала Элен, — я это всегда помнила.
— Знаешь, у меня бывают заскоки, но на танкере, несколько часов назад, ты говорила именно так. Может, тебе кто-нибудь эту информацию загрузил позже?
— Не пудри мне мозги, а? Какая, в конце концов, разница?!
— Ты знаешь, мадемуазель Шевалье, я лично очень волнуюсь, когда у меня в голове или в чьей-либо еще появляется информация, которой раньше не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
— О чем задумался? — прервал мои размышления голос Элен. Оказалось, что я сижу с наколотым на вилку куском отбивной и смотрю куда-то в мировое пространство.
— Да так, о жизни… — пробормотал я, поскольку пересказывать свои животноводческие наблюдения не собирался.
— Небось Вику вспомнил? — вкрадчиво поинтересовалась Элен. — Тоскуешь?
Теперь мне показалось, будто ей очень хочется, чтоб я сказал: «Да, очень тоскую!» Потому что Танечке Кармелюк, сидевшей в Ленкиной упаковке, должно быть, было приятно услышать, что я привязался к ее телу, пусть даже с доминирующим Ленкиным «я». Когда-то Чудо-юдо вычислил, что в Вике осталось 36 процентов Танечки, то есть больше трети, почти 2/5. Да еще 4 процента осталось от Кармелы О'Брайен и Вик Мэллори. Интересно, а сколько в Элен от Хрюшки?
— Как тебе сказать… — неопределенно произнес я, отвечая на вопрос, и наконец-то скусил с вилки мясо. Это позволило мне выдержать паузу, необходимую на тщательное пережевывание пищи. Потому что отвечать прямо мне не хотелось. Если как на духу, то я точно не знал, тоскую я или нет. И по
чему именно тоскую, тоже не знал. Может, по Ленкиному телу, которое вот тут,рядышком сидело и ухмылялось, а может, по ее доброй и нежной душе, которая вынуждена была страдать от разных нюансов, связанных с перегрузкой на носитель, который она терпеть не могла…
— Не то чтобы очень, — решился сказать после того, как прожевал, — понимаешь, к новой жене надо привыкнуть.
— Вы уж скоро год, как живете, — хмыкнула Элен, — пора бы притереться.
— Не так-то это просто, — неожиданно высказалась Люба и помрачнела. — Всегда будешь что-то вспоминать и маяться.
— Любашка, не надо… — Эти слова, как мне показалось, не могла произнести ни Таня, ни Лена. Потому что они сопровождались каким-то особо нежным поглаживанием Любы по локотку.
Но та уже встала и сказала:
— Спасибо за хлеб-соль. Пойду отдохну…
— Ну чего ты? Останься… — почти умоляющим тоном попросила Элен, и мне стало на сто процентов ясно, что, определяя их отношения, я ни шиша не ошибся.
— Нет, пойду, — упрямо произнесла Люба, — вам есть о чем потолковать, а я…
Она недоговорила и быстрым шагом вышла в коридор. Элен осталась, но настроение у нее явно испортилось. Она потупилась, нервно побарабанила пальцами по столу.
— Иди, — посоветовал я, поскольку мне сейчас не хватало только влипнуть в какую-нибудь межбабскую разборку и заполучить в лице Любы врага. Если она Куракина прирезала, то и меня не пожалеет. Фиг его знает, может, и там она не Клыка пожалела, а Ленку приревновала? То есть Элен, конечно…
— Гонишь? — неожиданно сердито сверкнула глазами мамзель Шевалье, — Ты меня гонишь?
Вот это была, несомненно, Хрюшка. Только она могла так взъяриться из-за единственного коротенького слова.
— Нет, не гоню, — произнес я с легким испугом, — но эта твоя Люба, по-моему, на что-то обиделась… Вам, как бабам, легче свои проблемы уладить. А то перессоритесь из-за ерунды.
— Это для тебя ерунда! — сердито буркнула Элен. — Знаешь, сколько тут всего на этой Любе завязано?
— Нет, только догадываюсь.
— Хочешь, я тебе расскажу о ней, чтоб ты был в курсе?
— Ежели это не будет лишним, то пожалуйста.
— Во-первых, чтоб тебе было известно: Люба и Клык — земляки, из одной деревни. В детстве дружили, потом это перешло в первую любовь. Чистую такую, не плотскую. Но так получилось, что они разлучились: Клык остался десятилетку кончать в селе, а Люба в город уехала, в техникум. И там с ней произошло несчастье. Какие-то гады ее, девчушку совсем, изнасиловали вшестером. К тому же она от кого-то из них забеременела. Родня ей какого-то жениха срочно подыскала, чтоб «грех прикрыть», выдали замуж. А муж оказался то ли дурак, то ли подлец, чего больше, не скажешь. Люба к тому же вообще после того, что с ней произошло, мужчин не переносила. Ложилась с ним, как на плаху. Ему, конечно, какие-то добрые люди «глаза открыли», он ее бить стал, пил, как свинья. А потом, не знаю, правда ли, нет, но Люба так считает
— ребенка уморил. А Люба его убила и в тюрьму села. Там познакомилась с одной крутой девушкой, Соней ее звали… И пошла у них любовь.
— Понятно…
— Да что ты вообще понимаешь? Они не просто лизались, а по-настоящему любили.
— Давай этот вопрос в стороне оставим? — предложил я примирительно. — Я действительно в такой лирике мало что соображаю.
— Ладно… В общем, когда они из тюрьмы вышли, то стали жить вместе. Покрутились-повертелись и, в конце концов, приплыли в киллерши. Не знаю, сколько заказов выполнили, но прокололись только тогда, когда их послали на Клыка и Веру.
— Ни фига себе… — вырвалось у меня.
— Да. И Люба говорит, что вообще-то могла его тогда убить. Потому что не могла Верку видеть. Но Клык ее сумел разоружить, а Соню застрелил. Наверно, мог бы и Любу, но пожалел и отпустил. Потом она уже одна, без Сони работала. Дальше — за кордон отправили, на Воронцова. Он должен был на Лазурном берегу отдыхать. А она случайно увидела Клыка с Верой, которая последний месяц дохаживала. Потом увидела их с Куракиным, а позже — Куракина с Воронцовым. Не знаю толком, что в ней надломилось, но она пошла к Куракину и встретилась с твоей Ленкой. Она-то и помогла ей остаться у Валерия Васильевича. Куракин берег ее на всякий случай, как свидетельницу против Чуда-юда. Ведь он параллельно пытался навести мосты и к Сарториусу, и к Баринову, и к Воронцову. Стало быть, надо было подстраховываться со всех сторон.
— Резонно.
— А поскольку держать Любу во Франции было опасно, он припрятал ее на Антильских островах. Вместе с Клыком, Верой и их новорожденным Юриком. В качестве служанки. Остальное, по-моему, я тебе рассказывала…
— Да, только, правда, ты почему-то утверждала, что память о том, как Люба перешла к Куракину, осталась у Ленки, — припомнил я.
— Не может быть, — решительно сказала Элен, — я это всегда помнила.
— Знаешь, у меня бывают заскоки, но на танкере, несколько часов назад, ты говорила именно так. Может, тебе кто-нибудь эту информацию загрузил позже?
— Не пудри мне мозги, а? Какая, в конце концов, разница?!
— Ты знаешь, мадемуазель Шевалье, я лично очень волнуюсь, когда у меня в голове или в чьей-либо еще появляется информация, которой раньше не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162