Зато приоткрытый рот был очень большим, и в нем хищно поблёскивали влажные зубы.
— Твоя собачка? — вкрадчиво спросил он. Его рука погладила Тошку по голове.
Его пятерня напомнила Эллочке кошмарного волосатого паука-птицееда, которого она видела по телевизору в передаче «Мир живой природы». Она вскрикнула, а вот Тошка никак не отреагировал на это прикосновение. Не попытался сбросить чужую ладонь, не издал ни звука. Все так же глядел на хозяйку остекленевшими глазами-пуговками, вывалив язык набок. Он вообще не проявлял ни радости, ни беспокойства, ни возмущения. Он смотрел.
Большое мужское лицо, маячащее за Тошкиной головкой, смутно напоминало Эллочке кого-то, но кого именно, ей никак не удавалось сообразить от страха.
— Вы кто? — спросила она шёпотом, вжимаясь в спинку сиденья. Не дожидаясь ответа, дрогнувшим голосом приказала:
— Тошка, ко мне!
— Он не может, — грустно сказал мужчина. — У него нет ножек. Он теперь только на палочке-скакалочке умеет… Вот так: оп-ля, оп-ля!
Тошкина голова, насаженная на кривой сук, проникла в салон машины и покорно склонилась перед хозяйкой. На Эллочкину ногу упала одна капля крови, другая.
— Ай! — неуверенно сказала Эллочка, не решившись поднять голос до крика или до истошного визга.
— Не кричи, — предупредил мужчина с бритым черепом. — А то я тебе тоже голову отрежу и на ветку насажу. Хочешь?
Девочка прикусила язык и замотала головой так отчаянно, что все перед её взором слилось в сплошную размытую полосу из цветных пятен. Рука, напомнившая ей паука, вытянулась вперёд и придержала её голову за подбородок. Все опять сделалось резким и отчётливым: капли крови, мёртвые Тошкины глаза, большое лицо страшного человека. Где-то Эллочка его видела, точно видела. Совсем недавно. Но где?
И почему он не в седле? Он должен был прискакать на лошади, на маленькой мохнатой лошади. Откуда?
Из ночного кошмара, вспомнила Эллочка. Человек явился прямиком оттуда. Из жуткого сна.
Мужчина выпрямился, весело поглядывая на перепуганную девочку. Несмотря на то что стоял он в проёме автомобильной двери согнувшись, ей показалось, что рост у него несуразно маленький в сравнении с большущей головой.
Так оно и было. Ножки часто подводят сынов степей.
С короткими ножками удобнее на степных приземистых лошадках скакать, распевая победные песни:
«Урус, урус, ты слабый трус, моя налетай, твоя помирай». Текст у каждого кочевого племени варьировался, но смысл песни — никогда.
Потомок кочевников Садык, явившийся завоёвывать мирный дачный посёлок, верхом не ездил, был вооружён не клинком, к орде соплеменников не принадлежал. Он являлся членом интернациональной банды, входящей в состав бригады Эрика, и это его вполне устраивало. Он давным-давно позабыл своё настоящее имя и охотно откликался на кличку Садык. Его брата, оставшегося караулить ворота в посёлок, звали Веком.
Окружающие полагали, что Садык и Бек — киргизы. Они с этим не спорили. Киргизы так киргизы.
Главное, что их предки когда-то скакали по этой огромной чужой земле, предавая её мечу и огню, а теперь Садыкбековы в меру сил и возможностей продолжали их великий поход. В их скудном языке отсутствовали слова «измена», «подлость», «коварство».
Тот, кто умел незаметно подкрадываться и убивать в спину, был батыром, бахадуром, героем. А если батыр резал кого-нибудь из славян, то он почитался героем вдвойне.
Триста лет узкоглазые племена безнаказанно разъезжали по Русской земле, кромсали женщин и стариков, пили кровь младенцев, а чудо-богатыри, кряхтя, слазили с печи, похмелялись брагой и неторопливо отправлялись на куликовские поля. Там, приложив длани к очам, всматривались в даль, выискивая врага. А враг снова и снова подкрадывался сзади, всегда украдкой, всегда незаметно и неожиданно. Подкрадывался и всаживал кинжал в подставленную широкую спину.
Садык и Бек хихикали тайком, когда молоденькая училка-практикантка рассказывала в школе про героев русских былин — про Илью Муромца, Вещего Олега, про всяких святогоров и мстиславичей. У них имелся собственный взгляд на историю. Резали и будем резать! А вы стойте в своих богатырских дозорах — спиной к нам.
Братья были готовы продолжать добрые традиции предков. За какое бы поручение они ни брались, делали на совесть. Избавиться от похищенных детишек? Всегда пожалуйста. Отправить отрезанные уши в бандерольке? Сколько угодно. Мужа удушить на глазах бьющейся в истерике жены? С превеликим удовольствием, особенно если сначала изнасиловать жену в присутствии этого самого мужа. Садыкбековы при выборе жертв не привередничали. Работа у нас такая, работа у нас непростая. Кто следующий? Давайте его сюда.
Маленьких, перепуганных до смерти девочек они не насиловали лишь по той причине, что тяготели к мальчикам или к зрелым женщинам. Однажды, правда, в ход пошла истошно квохчущая курица, но тогда они сбежали из расположения части, долго мыкались по лесам и уж очень желали близости — неважно с кем.
За ними тогда остались первые пять трупов. Это были армейские «деды», которые наиболее изощрённо издевались над азиатскими близнецами, называли их «чурками немытыми» и били чем попало, норовя попасть по дынеобразным головам, отличавшимся не только тупостью и упрямством, но и завидной крепостью.
Но настала тёмная ночка, когда два узкоглазых бойца, бесшумно передвигаясь по тёмной казарме, перегрызли обидчикам глотки. Те хрипели и умирали, не понимая, откуда свалилась на них внезапная боль, что за бульканье звучит в их ушах и отчего подушки под их головами становятся мокрыми и горячими.
Садыкбековы отлично ориентировались в темноте и умели двигаться совершенно бесшумно. Очень может быть, что до рассвета они успели бы загрызть всю роту, но это не входило в их планы.
Увидев их страшные лица с плохо оттертыми от крови губами, дневальный, кемаривший на матах у тумбочки, потерял голос и волю к сопротивлению.
Одновременно и одинаково ухмыльнувшись, братья подступили к нему. Садык придерживал часового и закрывал ему рот. Бек ловко колол его кортиком в живот, приговаривая: «Сам ты чурка!.. Сам!.. Сам!..» Потом братья выбрались из казармы, перебрались через забор и пустились в бессрочную самоволку, вооружённые двумя заряженными «калашами».
Тогда-то и попалась Садыкбековым белая голенастая курица, бродившая у околицы небольшой деревушки. Они оторвали ей лапы, чтобы не царапала голые ляжки, а голову оставили, потому что жертву до поры до времени было приятно ощущать живой и подвижной. Как и веснушчатого паренька, отправившегося в лес по грибы. Как шестидесятилетнюю бабу в домике на железнодорожном разъезде. Как десятки прочих жертв разного пола, которые попались Садыкбековым в большом городе Курганске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
— Твоя собачка? — вкрадчиво спросил он. Его рука погладила Тошку по голове.
Его пятерня напомнила Эллочке кошмарного волосатого паука-птицееда, которого она видела по телевизору в передаче «Мир живой природы». Она вскрикнула, а вот Тошка никак не отреагировал на это прикосновение. Не попытался сбросить чужую ладонь, не издал ни звука. Все так же глядел на хозяйку остекленевшими глазами-пуговками, вывалив язык набок. Он вообще не проявлял ни радости, ни беспокойства, ни возмущения. Он смотрел.
Большое мужское лицо, маячащее за Тошкиной головкой, смутно напоминало Эллочке кого-то, но кого именно, ей никак не удавалось сообразить от страха.
— Вы кто? — спросила она шёпотом, вжимаясь в спинку сиденья. Не дожидаясь ответа, дрогнувшим голосом приказала:
— Тошка, ко мне!
— Он не может, — грустно сказал мужчина. — У него нет ножек. Он теперь только на палочке-скакалочке умеет… Вот так: оп-ля, оп-ля!
Тошкина голова, насаженная на кривой сук, проникла в салон машины и покорно склонилась перед хозяйкой. На Эллочкину ногу упала одна капля крови, другая.
— Ай! — неуверенно сказала Эллочка, не решившись поднять голос до крика или до истошного визга.
— Не кричи, — предупредил мужчина с бритым черепом. — А то я тебе тоже голову отрежу и на ветку насажу. Хочешь?
Девочка прикусила язык и замотала головой так отчаянно, что все перед её взором слилось в сплошную размытую полосу из цветных пятен. Рука, напомнившая ей паука, вытянулась вперёд и придержала её голову за подбородок. Все опять сделалось резким и отчётливым: капли крови, мёртвые Тошкины глаза, большое лицо страшного человека. Где-то Эллочка его видела, точно видела. Совсем недавно. Но где?
И почему он не в седле? Он должен был прискакать на лошади, на маленькой мохнатой лошади. Откуда?
Из ночного кошмара, вспомнила Эллочка. Человек явился прямиком оттуда. Из жуткого сна.
Мужчина выпрямился, весело поглядывая на перепуганную девочку. Несмотря на то что стоял он в проёме автомобильной двери согнувшись, ей показалось, что рост у него несуразно маленький в сравнении с большущей головой.
Так оно и было. Ножки часто подводят сынов степей.
С короткими ножками удобнее на степных приземистых лошадках скакать, распевая победные песни:
«Урус, урус, ты слабый трус, моя налетай, твоя помирай». Текст у каждого кочевого племени варьировался, но смысл песни — никогда.
Потомок кочевников Садык, явившийся завоёвывать мирный дачный посёлок, верхом не ездил, был вооружён не клинком, к орде соплеменников не принадлежал. Он являлся членом интернациональной банды, входящей в состав бригады Эрика, и это его вполне устраивало. Он давным-давно позабыл своё настоящее имя и охотно откликался на кличку Садык. Его брата, оставшегося караулить ворота в посёлок, звали Веком.
Окружающие полагали, что Садык и Бек — киргизы. Они с этим не спорили. Киргизы так киргизы.
Главное, что их предки когда-то скакали по этой огромной чужой земле, предавая её мечу и огню, а теперь Садыкбековы в меру сил и возможностей продолжали их великий поход. В их скудном языке отсутствовали слова «измена», «подлость», «коварство».
Тот, кто умел незаметно подкрадываться и убивать в спину, был батыром, бахадуром, героем. А если батыр резал кого-нибудь из славян, то он почитался героем вдвойне.
Триста лет узкоглазые племена безнаказанно разъезжали по Русской земле, кромсали женщин и стариков, пили кровь младенцев, а чудо-богатыри, кряхтя, слазили с печи, похмелялись брагой и неторопливо отправлялись на куликовские поля. Там, приложив длани к очам, всматривались в даль, выискивая врага. А враг снова и снова подкрадывался сзади, всегда украдкой, всегда незаметно и неожиданно. Подкрадывался и всаживал кинжал в подставленную широкую спину.
Садык и Бек хихикали тайком, когда молоденькая училка-практикантка рассказывала в школе про героев русских былин — про Илью Муромца, Вещего Олега, про всяких святогоров и мстиславичей. У них имелся собственный взгляд на историю. Резали и будем резать! А вы стойте в своих богатырских дозорах — спиной к нам.
Братья были готовы продолжать добрые традиции предков. За какое бы поручение они ни брались, делали на совесть. Избавиться от похищенных детишек? Всегда пожалуйста. Отправить отрезанные уши в бандерольке? Сколько угодно. Мужа удушить на глазах бьющейся в истерике жены? С превеликим удовольствием, особенно если сначала изнасиловать жену в присутствии этого самого мужа. Садыкбековы при выборе жертв не привередничали. Работа у нас такая, работа у нас непростая. Кто следующий? Давайте его сюда.
Маленьких, перепуганных до смерти девочек они не насиловали лишь по той причине, что тяготели к мальчикам или к зрелым женщинам. Однажды, правда, в ход пошла истошно квохчущая курица, но тогда они сбежали из расположения части, долго мыкались по лесам и уж очень желали близости — неважно с кем.
За ними тогда остались первые пять трупов. Это были армейские «деды», которые наиболее изощрённо издевались над азиатскими близнецами, называли их «чурками немытыми» и били чем попало, норовя попасть по дынеобразным головам, отличавшимся не только тупостью и упрямством, но и завидной крепостью.
Но настала тёмная ночка, когда два узкоглазых бойца, бесшумно передвигаясь по тёмной казарме, перегрызли обидчикам глотки. Те хрипели и умирали, не понимая, откуда свалилась на них внезапная боль, что за бульканье звучит в их ушах и отчего подушки под их головами становятся мокрыми и горячими.
Садыкбековы отлично ориентировались в темноте и умели двигаться совершенно бесшумно. Очень может быть, что до рассвета они успели бы загрызть всю роту, но это не входило в их планы.
Увидев их страшные лица с плохо оттертыми от крови губами, дневальный, кемаривший на матах у тумбочки, потерял голос и волю к сопротивлению.
Одновременно и одинаково ухмыльнувшись, братья подступили к нему. Садык придерживал часового и закрывал ему рот. Бек ловко колол его кортиком в живот, приговаривая: «Сам ты чурка!.. Сам!.. Сам!..» Потом братья выбрались из казармы, перебрались через забор и пустились в бессрочную самоволку, вооружённые двумя заряженными «калашами».
Тогда-то и попалась Садыкбековым белая голенастая курица, бродившая у околицы небольшой деревушки. Они оторвали ей лапы, чтобы не царапала голые ляжки, а голову оставили, потому что жертву до поры до времени было приятно ощущать живой и подвижной. Как и веснушчатого паренька, отправившегося в лес по грибы. Как шестидесятилетнюю бабу в домике на железнодорожном разъезде. Как десятки прочих жертв разного пола, которые попались Садыкбековым в большом городе Курганске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100