Было бы время, они позабавились бы и с председателем кооператива Пафнутьевым, старым пропойцей в заскорузлых трусах. Убивать его приказа не было — Садыкбековы действовали на свой страх и риск, понимая, что, прикарманив чужие 75 тысяч, они рискуют получить предъяву за крысятничество. Поэтому старому пердуну наспех отчекрыжили голову его же ножовкой и оставили в покое. Садык утверждал, что подобный способ убийства наведёт следствие на пафнутьевских дружков-алкашей, и Бек с ним согласился. Но шею жертвы братья перепиливали по очереди — никто не пожелал уступить другому его долю кайфа.
Звериный инстинкт помог им скрыться с места преступления незамеченными. Так было всегда, с той поры, когда приметные братья, вооружённые автоматами, сумели раствориться среди жителей Курганска.
Вместо того чтобы бродить по городским джунглям безродными хищниками-одиночками, они прибились сначала к одной банде, потом к другой. Так было надёжнее. В группировках они чувствовали себя неуязвимыми и недосягаемыми, как волки в стае.
Им нравилась эта бесконечная криминальная война, позволявшая заниматься всем тем, что они умели и любили делать. Грабить, насиловать, пытать, убивать. Вкусно есть. Много спать. Если бы Садыкбековы много веков назад скакали по этим просторам на лохматых степных лошадках, они бы не придумали для себя никаких других развлечений. Просто они пересели в машины, обзавелись огнестрельным оружием и числились не в какой-нибудь сотне кочевого воинства, а в бригаде знаменитой итальянской группировки.
Все то время; что они ходили под Эриком, их побаивались и уважали даже свои. Впрочем, своими были только Садык и Бек. Все остальные — врагами, с некоторыми из которых заключались временные союзы.
Врагом была и маленькая девочка с круглыми от ужаса глазами. Не таким уж злейшим врагом, чтобы расправиться с ним немедленно. Но Садык никогда не упускал возможности немного позабавиться даже с самым маленьким, самым жалким отродьем чужого племени.
Эллочка не знала, что умереть ей пока не суждено.
Белая как мел, она заворожённо смотрела на улыбчивого убийцу Тошки и не знала, что делать. Далеко убежать от него она не надеялась, потому что вдруг разучилась не то что бегать — двигаться, просто двигаться. Ей очень хотелось поднять руку и отодвинуть подальше Тошкину голову, чтобы кровь перестала пачкать колено, однако она не могла сделать даже такое простое движение. Вжавшись в угол машины, она ждала, что будет дальше, не надеясь ни на что хорошее.
— Боишься? — догадался бритоголовый мужчина, улыбаясь все шире и шире.
Ухватившись за хохолок на Тошкиной голове-, он снял её с палки, подбросил на ладони, как бы взвешивая, и небрежно зашвырнул в кусты. А сук продолжал держать в руке, острый, окровавленный. Сук раскачивался перед лицом девочки, требуя ответа на заданный вопрос.
— Никого я не боюсь. — Она произнесла это без малейшей уверенности, вызвав насмешливое хихиканье бритоголового.
— Врёшь, боишься, — сказал он. — И правильно делаешь. Я ведь не только собак кушаю. Деток тоже.
Они не-е-ежненькие… Косточки мя-я-ягонькие…
Все страшные сказки, которые ещё недавно читала Эллочке мама, разом вспомнились ей и показались непридуманными историями из жизни. Она испытала весь тот ужас, который охватывал всех малышей, заблудившихся в тёмном лесу. От острого чувства полного одиночества и обречённости у неё пропал голос.
— И куда только твои родители смотрят? — с притворным негодованием спросил мужчина. Его улыбка — пшик! — и погасла. Только глаза продолжали улыбаться, узкие, непроницаемые в своей черноте. — Где они, твои родители, а?
Ему хотелось поговорить с маленькой беззащитной девочкой, брошенной на произвол судьбы. Эллочка, к своему изумлению, сумела пошевелить губами и даже рукой:
— Там…
— Где там? На дереве? Они на деревьях живут, как обезьяны, да? — Мужчина с трудом сохранял серьёзность.
— За деревьями дом, — тихо объяснила Эллочка. — Там моя мама…
— А ты здесь, — констатировал мужчина.
— А я здесь. — Она прерывисто вздохнула и почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.
— Она тебя не любит, твоя мама. — Бритая голова укоризненно покачалась на массивной шее, перехваченной золотым жгутом. — Ей все равно, что с тобой будет. Бросила тебя одну. А сама трахается, наверное.
Ты своим родителям не нужна совсем. Они будут даже рады, если ты пропадёшь.
«Не правда!» — хотела сказать Эллочка, но не сумела и тихонько заплакала, глядя на помутневший мужской силуэт в проёме двери. До неё доносился его голос, фальшиво-ласковый, притворно-озабоченный. Мол, только нехорошие родители способны оставлять маленьких деток в безлюдных местах. Это опасно, очень опасно, да? Ведь одинокой девочке могут запросто оторвать голову и насадить её на палку.
Разве девочка сможет себя защитить? А?
Эллочка машинально мотала или кивала не оторванной пока головой, давая понять, что слова узкоглазого мужчины услышаны, поняты и усвоены. Он закончил свой нравоучительный монолог и внимательно посмотрел на неё:
— Ты меня хорошо слышишь?
— Да, — сказала Эллочка одними губами, помертвевшими и непослушными.
— Молодец. — Бритая голова наклонилась вперёд. — А теперь слушай ещё внимательней. Слушай и запоминай. Передашь своим родителям, чтобы они здесь больше не появлялись. Пусть убираются из посёлка. Навсегда. Вместе с тобой. Иначе…
Хрясь! Мужчина внезапно переломил палку о своё колено. Эллочке показалось, что именно так должны хрустеть человеческие кости. Её кости. Обмирая, она слушала, что нашёптывает ей узкоглазый мужчина, не веря в то, что самое страшное, кажется, позади. Её оставили в живых. Временно. Если она ничего не перепутает и передаст услышанное родителям, слово в слово.
— Передашь?
— Передам. — Эллочка опять не услышала своего голоса, но мужчина понял и, протянув руку, благосклонно потрепал её за подбородок.
Она зажмурила глаза, выдавив из них целые потоки слез. А когда вновь решилась посмотреть, что происходит вокруг, мужчина уже неспешно уходил восвояси, унося обезглавленный трупик Тошки. Дождавшись, когда он скроется за воротами, девочка выбралась из машины и, глядя расширенными зрачками на окровавленную траву под ногами, закричала изо всех сил:
— Ма-а-ама!
Что ей ещё оставалось? Она не могла побежать в дачный посёлок, потому что именно в том направлении удалилась приземистая коротконогая фигура страшного человека. Эллочка стояла посреди дороги и плакала, не решаясь закричать ещё раз.
Она ждала не помощи свыше, не чуда. Она ждала маму, единственного человека, на которого могла положиться.
* * *
Громов проснулся от того, что Людмила настойчиво тормошила его за плечо и спрашивала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Звериный инстинкт помог им скрыться с места преступления незамеченными. Так было всегда, с той поры, когда приметные братья, вооружённые автоматами, сумели раствориться среди жителей Курганска.
Вместо того чтобы бродить по городским джунглям безродными хищниками-одиночками, они прибились сначала к одной банде, потом к другой. Так было надёжнее. В группировках они чувствовали себя неуязвимыми и недосягаемыми, как волки в стае.
Им нравилась эта бесконечная криминальная война, позволявшая заниматься всем тем, что они умели и любили делать. Грабить, насиловать, пытать, убивать. Вкусно есть. Много спать. Если бы Садыкбековы много веков назад скакали по этим просторам на лохматых степных лошадках, они бы не придумали для себя никаких других развлечений. Просто они пересели в машины, обзавелись огнестрельным оружием и числились не в какой-нибудь сотне кочевого воинства, а в бригаде знаменитой итальянской группировки.
Все то время; что они ходили под Эриком, их побаивались и уважали даже свои. Впрочем, своими были только Садык и Бек. Все остальные — врагами, с некоторыми из которых заключались временные союзы.
Врагом была и маленькая девочка с круглыми от ужаса глазами. Не таким уж злейшим врагом, чтобы расправиться с ним немедленно. Но Садык никогда не упускал возможности немного позабавиться даже с самым маленьким, самым жалким отродьем чужого племени.
Эллочка не знала, что умереть ей пока не суждено.
Белая как мел, она заворожённо смотрела на улыбчивого убийцу Тошки и не знала, что делать. Далеко убежать от него она не надеялась, потому что вдруг разучилась не то что бегать — двигаться, просто двигаться. Ей очень хотелось поднять руку и отодвинуть подальше Тошкину голову, чтобы кровь перестала пачкать колено, однако она не могла сделать даже такое простое движение. Вжавшись в угол машины, она ждала, что будет дальше, не надеясь ни на что хорошее.
— Боишься? — догадался бритоголовый мужчина, улыбаясь все шире и шире.
Ухватившись за хохолок на Тошкиной голове-, он снял её с палки, подбросил на ладони, как бы взвешивая, и небрежно зашвырнул в кусты. А сук продолжал держать в руке, острый, окровавленный. Сук раскачивался перед лицом девочки, требуя ответа на заданный вопрос.
— Никого я не боюсь. — Она произнесла это без малейшей уверенности, вызвав насмешливое хихиканье бритоголового.
— Врёшь, боишься, — сказал он. — И правильно делаешь. Я ведь не только собак кушаю. Деток тоже.
Они не-е-ежненькие… Косточки мя-я-ягонькие…
Все страшные сказки, которые ещё недавно читала Эллочке мама, разом вспомнились ей и показались непридуманными историями из жизни. Она испытала весь тот ужас, который охватывал всех малышей, заблудившихся в тёмном лесу. От острого чувства полного одиночества и обречённости у неё пропал голос.
— И куда только твои родители смотрят? — с притворным негодованием спросил мужчина. Его улыбка — пшик! — и погасла. Только глаза продолжали улыбаться, узкие, непроницаемые в своей черноте. — Где они, твои родители, а?
Ему хотелось поговорить с маленькой беззащитной девочкой, брошенной на произвол судьбы. Эллочка, к своему изумлению, сумела пошевелить губами и даже рукой:
— Там…
— Где там? На дереве? Они на деревьях живут, как обезьяны, да? — Мужчина с трудом сохранял серьёзность.
— За деревьями дом, — тихо объяснила Эллочка. — Там моя мама…
— А ты здесь, — констатировал мужчина.
— А я здесь. — Она прерывисто вздохнула и почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.
— Она тебя не любит, твоя мама. — Бритая голова укоризненно покачалась на массивной шее, перехваченной золотым жгутом. — Ей все равно, что с тобой будет. Бросила тебя одну. А сама трахается, наверное.
Ты своим родителям не нужна совсем. Они будут даже рады, если ты пропадёшь.
«Не правда!» — хотела сказать Эллочка, но не сумела и тихонько заплакала, глядя на помутневший мужской силуэт в проёме двери. До неё доносился его голос, фальшиво-ласковый, притворно-озабоченный. Мол, только нехорошие родители способны оставлять маленьких деток в безлюдных местах. Это опасно, очень опасно, да? Ведь одинокой девочке могут запросто оторвать голову и насадить её на палку.
Разве девочка сможет себя защитить? А?
Эллочка машинально мотала или кивала не оторванной пока головой, давая понять, что слова узкоглазого мужчины услышаны, поняты и усвоены. Он закончил свой нравоучительный монолог и внимательно посмотрел на неё:
— Ты меня хорошо слышишь?
— Да, — сказала Эллочка одними губами, помертвевшими и непослушными.
— Молодец. — Бритая голова наклонилась вперёд. — А теперь слушай ещё внимательней. Слушай и запоминай. Передашь своим родителям, чтобы они здесь больше не появлялись. Пусть убираются из посёлка. Навсегда. Вместе с тобой. Иначе…
Хрясь! Мужчина внезапно переломил палку о своё колено. Эллочке показалось, что именно так должны хрустеть человеческие кости. Её кости. Обмирая, она слушала, что нашёптывает ей узкоглазый мужчина, не веря в то, что самое страшное, кажется, позади. Её оставили в живых. Временно. Если она ничего не перепутает и передаст услышанное родителям, слово в слово.
— Передашь?
— Передам. — Эллочка опять не услышала своего голоса, но мужчина понял и, протянув руку, благосклонно потрепал её за подбородок.
Она зажмурила глаза, выдавив из них целые потоки слез. А когда вновь решилась посмотреть, что происходит вокруг, мужчина уже неспешно уходил восвояси, унося обезглавленный трупик Тошки. Дождавшись, когда он скроется за воротами, девочка выбралась из машины и, глядя расширенными зрачками на окровавленную траву под ногами, закричала изо всех сил:
— Ма-а-ама!
Что ей ещё оставалось? Она не могла побежать в дачный посёлок, потому что именно в том направлении удалилась приземистая коротконогая фигура страшного человека. Эллочка стояла посреди дороги и плакала, не решаясь закричать ещё раз.
Она ждала не помощи свыше, не чуда. Она ждала маму, единственного человека, на которого могла положиться.
* * *
Громов проснулся от того, что Людмила настойчиво тормошила его за плечо и спрашивала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100