Все, что я здесь делаю, – для них, для людей!
– Ты не на трибуне. Не кричи! Какие там люди?! Они для тебя материал. Человеческий материал. Разве это не твои слова? Сначала ты убил моего отца. Убил, убил! Мама рассказала мне об этом перед смертью. И все из-за этого открытия, из-за руды этой проклятой. Кстати, и жил ты с мамой после этого только для того, чтобы тайна смерти отца не стала всеобщим достоянием. Жил, жил… да и отравил!
– Замолчи! – Голос Ильи Борисовича задрожал. – Гадкая девчонка! – Блюм опустился в кресло, держась за сердце.
– Отравил, – продолжала Вероника Николаевна. – Ведь она грозилась все рассказать. Она была виновата перед отцом и очень этим мучилась. Кажется, тогда же приехал на Манское и этот твой фармацевт с уголовными наклонностями. Он подсказал тебе, как незаметно убрать человека.
– Вероника, – твердым голосом начал Илья Борисович, – тебе надо уменьшить дозу и почаще бывать на воздухе. Дурь так и прет из тебя!
– А потом ты принялся за меня, – не обращая внимания на слова Блюма, продолжала она. – Нет-нет, ты не боялся, что я могу что-то рассказать о тебе. Просто ты вдруг заметил меня и… захотел иметь девочку. Я помню, с каким удовольствием ты растлевал меня.
– По-моему, ты была не против! – усмехнулся Блюм. – Или я ошибаюсь?
– Я тогда ничего не понимала, да и ты никого не подпускал ко мне. Сознайся, ты ведь хотел убить Донского тогда, двадцать лет назад? Работяги избили его тогда по твоему приказу. Хорошо еще, что там не было твоего Березы. Этот пес не отпустил бы Глеба.
– Нехорошо так о покойнике, Вероничка! – Блюм с издевкой смотрел на нее.
– Я возненавидела тебя. Мне не повезло: ты успел вынуть меня из петли. Второй раз на это было трудно решиться… Но ведь были таблетки! Можно было принять целый пузырек и уже никогда не проснуться. Вот тогда тебе опять понадобился Аптекарь. Он посадил меня на иглу. Ты прав, когда кричишь, что я несчастная наркоманка и потому никому не нужна…
– Даже ему, слышишь, твоему Донскому! – взвился побледневший Илья Борисович.
– Даже ему, Донскому… – Вероника Николаевна горько усмехнулась. – Я уже давно – человеческий материал… и никуда отсюда не уеду. Отныне я не выйду из этих четырех стен. Не надо мне никакого моря!
32
Уже неделю на Объект падал мокрый снег. Мохнатые хлопья бесшумно ложились на гнилые крыши домов и ангаров, придавая угрюмым строениям сказочный вид. Дважды в сутки жилые кварталы объезжали автобусы, собирая сменных рабочих ТЭЦ и комбината, чтобы везти на работу. Дважды в сутки они проезжали мимо лежащего на обочине трупа, покрывавшегося за ночь толстым снежным одеялом, обдавая его серым месивом из-под колес. Лежащий на обочине был никому не интересен.
Патрульные УАЗы утюжили грязные улочки Промзоны, загоняя в норы бомжей и вдруг объявившихся здесь лаек. Как только косые исчезли из Промзоны, собачки покинули подземные убежища.
Однако не бомжи и не собаки интересовали патрульных. Они получили приказ отловить и вернуть в казарму своего товарища: беглый вбил себе в голову, что он – полярный волк. Сверкая безумными глазами, он в сумерках бродил по Промзоне в поисках одинокого прохожего…
Шахты Промзоны замерли, перестав выдавать на-гора руду. Комбинат встал: плавильные печи не отплевывались раскаленным металлом. Объятые густым паром, они вполнакала тлели в опустевших цехах. Всюду царило запустение. Бригады литейщиков под началом сменных мастеров поддерживали на комбинате режим, позволявший печам не замерзнуть в ожидании сырья.
Рудное тело под Объектом было выбрано целиком, а новое только разведывалось: буровые установки за пределами Промзоны ни на минуту не прекращали бурение. Блюм сообщал металлургам, что как может воздействует на геологов, и те честно не жалеют себя. Но плод должен созреть: сначала необходимо определить границы рудного тела и подсчитать в нем запасы руды.
А пока целый город простаивал, медленно, но неуклонно сползая в бездну пьянства и безделья. Можно было сколько угодно кричать на людей и строго наказывать их, но ничего в принципе не менялось: дисциплина падала, как высота на приборах подбитого бомбардировщика. Город погружался во мрак безвременья и смуты…
После отъезда косых строительные работы прекратились, башенные краны безжизненно свешивали стропы, раскачиваемые ветром. Смолкла отрывистая речь азиатов, куда-то пропали КПП на дорогах, и не слышно стало матерщины охранников, ведущих рабов в столовую или баню…
Среди стынущего железа и вопиющего к небу бетона жили в своих полумертвых квартирах прорабы, бригадиры, мастера, нормировщики… и, конечно, бомжи – черные от угольной пыли и неуловимые, как насекомые. Когда-то списанные администрацией в расход, но ускользнувшие от патрулей, они зацепились за жизнь гнилыми зубами и чудом удержались на самом ее краю…
Оставшиеся без работы специалисты днями валялись на раскладушках, а ближе к ночи собирались в забегаловках и рюмочных Буферной зоны, где просиживали до утра, вдрызг пропивая заработанное и ведя бесконечные разговоры о том, какая теперь сказочная жизнь на Материке. Эти ночные разговоры, как правило, заканчивались поножовщиной или мордобоем. Приезжали сонные патрульные и, колотя налево и направо резиновыми дубинками, раскидывали «кучу малу», забирая наиболее отличившихся в дежурку. Там их ставили под ледяной душ, штрафовали и отпускали на просушку домой.
Многие специалисты привыкли к Объекту и вовсе не собирались уезжать отсюда, справедливо полагая, что на Материке им придется искать себе место под солнцем. А здесь каждый из них хоть немножко, но ощущал себя если не рабовладельцем, то надсмотрщиком с широкими палочными полномочиями…
Однако были и такие, кто не желал оставаться на Объекте ни минуты, поскольку контракт закончился. Их никто не держал: им выплачивали аванс и группами увозили на побережье, где швартовались суда с мазутом для ТЭЦ или ледокол с продуктами.
Улететь на Материк было теперь проблематично. Самолеты в Москву летали всего два раза в месяц, да и то с частыми отменами и задержками. Поэтому те, кто всерьез собирался убраться отсюда, предпочитали морской путь.
Пока одна половина населения Объекта наливалась спиртным, заполняя безвременье, другая убивала время у телевизоров, просматривая огромную коллекцию боевиков и порнушек…
Трудовые будни Объекта отошли в прошлое, и в моду вошли женщины, которых на Объекте было не больше сотни. Их добивались, за ними охотились…
Верхушка администрации проводила время на голубых дорожках бассейна, в саунах и спортзалах. Физкультурники часами просиживали в «райском саду» Блюма – под фикусами и пальмами в кадках, пересказывая свои любовные приключения и запивая это вранье кислым вином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
– Ты не на трибуне. Не кричи! Какие там люди?! Они для тебя материал. Человеческий материал. Разве это не твои слова? Сначала ты убил моего отца. Убил, убил! Мама рассказала мне об этом перед смертью. И все из-за этого открытия, из-за руды этой проклятой. Кстати, и жил ты с мамой после этого только для того, чтобы тайна смерти отца не стала всеобщим достоянием. Жил, жил… да и отравил!
– Замолчи! – Голос Ильи Борисовича задрожал. – Гадкая девчонка! – Блюм опустился в кресло, держась за сердце.
– Отравил, – продолжала Вероника Николаевна. – Ведь она грозилась все рассказать. Она была виновата перед отцом и очень этим мучилась. Кажется, тогда же приехал на Манское и этот твой фармацевт с уголовными наклонностями. Он подсказал тебе, как незаметно убрать человека.
– Вероника, – твердым голосом начал Илья Борисович, – тебе надо уменьшить дозу и почаще бывать на воздухе. Дурь так и прет из тебя!
– А потом ты принялся за меня, – не обращая внимания на слова Блюма, продолжала она. – Нет-нет, ты не боялся, что я могу что-то рассказать о тебе. Просто ты вдруг заметил меня и… захотел иметь девочку. Я помню, с каким удовольствием ты растлевал меня.
– По-моему, ты была не против! – усмехнулся Блюм. – Или я ошибаюсь?
– Я тогда ничего не понимала, да и ты никого не подпускал ко мне. Сознайся, ты ведь хотел убить Донского тогда, двадцать лет назад? Работяги избили его тогда по твоему приказу. Хорошо еще, что там не было твоего Березы. Этот пес не отпустил бы Глеба.
– Нехорошо так о покойнике, Вероничка! – Блюм с издевкой смотрел на нее.
– Я возненавидела тебя. Мне не повезло: ты успел вынуть меня из петли. Второй раз на это было трудно решиться… Но ведь были таблетки! Можно было принять целый пузырек и уже никогда не проснуться. Вот тогда тебе опять понадобился Аптекарь. Он посадил меня на иглу. Ты прав, когда кричишь, что я несчастная наркоманка и потому никому не нужна…
– Даже ему, слышишь, твоему Донскому! – взвился побледневший Илья Борисович.
– Даже ему, Донскому… – Вероника Николаевна горько усмехнулась. – Я уже давно – человеческий материал… и никуда отсюда не уеду. Отныне я не выйду из этих четырех стен. Не надо мне никакого моря!
32
Уже неделю на Объект падал мокрый снег. Мохнатые хлопья бесшумно ложились на гнилые крыши домов и ангаров, придавая угрюмым строениям сказочный вид. Дважды в сутки жилые кварталы объезжали автобусы, собирая сменных рабочих ТЭЦ и комбината, чтобы везти на работу. Дважды в сутки они проезжали мимо лежащего на обочине трупа, покрывавшегося за ночь толстым снежным одеялом, обдавая его серым месивом из-под колес. Лежащий на обочине был никому не интересен.
Патрульные УАЗы утюжили грязные улочки Промзоны, загоняя в норы бомжей и вдруг объявившихся здесь лаек. Как только косые исчезли из Промзоны, собачки покинули подземные убежища.
Однако не бомжи и не собаки интересовали патрульных. Они получили приказ отловить и вернуть в казарму своего товарища: беглый вбил себе в голову, что он – полярный волк. Сверкая безумными глазами, он в сумерках бродил по Промзоне в поисках одинокого прохожего…
Шахты Промзоны замерли, перестав выдавать на-гора руду. Комбинат встал: плавильные печи не отплевывались раскаленным металлом. Объятые густым паром, они вполнакала тлели в опустевших цехах. Всюду царило запустение. Бригады литейщиков под началом сменных мастеров поддерживали на комбинате режим, позволявший печам не замерзнуть в ожидании сырья.
Рудное тело под Объектом было выбрано целиком, а новое только разведывалось: буровые установки за пределами Промзоны ни на минуту не прекращали бурение. Блюм сообщал металлургам, что как может воздействует на геологов, и те честно не жалеют себя. Но плод должен созреть: сначала необходимо определить границы рудного тела и подсчитать в нем запасы руды.
А пока целый город простаивал, медленно, но неуклонно сползая в бездну пьянства и безделья. Можно было сколько угодно кричать на людей и строго наказывать их, но ничего в принципе не менялось: дисциплина падала, как высота на приборах подбитого бомбардировщика. Город погружался во мрак безвременья и смуты…
После отъезда косых строительные работы прекратились, башенные краны безжизненно свешивали стропы, раскачиваемые ветром. Смолкла отрывистая речь азиатов, куда-то пропали КПП на дорогах, и не слышно стало матерщины охранников, ведущих рабов в столовую или баню…
Среди стынущего железа и вопиющего к небу бетона жили в своих полумертвых квартирах прорабы, бригадиры, мастера, нормировщики… и, конечно, бомжи – черные от угольной пыли и неуловимые, как насекомые. Когда-то списанные администрацией в расход, но ускользнувшие от патрулей, они зацепились за жизнь гнилыми зубами и чудом удержались на самом ее краю…
Оставшиеся без работы специалисты днями валялись на раскладушках, а ближе к ночи собирались в забегаловках и рюмочных Буферной зоны, где просиживали до утра, вдрызг пропивая заработанное и ведя бесконечные разговоры о том, какая теперь сказочная жизнь на Материке. Эти ночные разговоры, как правило, заканчивались поножовщиной или мордобоем. Приезжали сонные патрульные и, колотя налево и направо резиновыми дубинками, раскидывали «кучу малу», забирая наиболее отличившихся в дежурку. Там их ставили под ледяной душ, штрафовали и отпускали на просушку домой.
Многие специалисты привыкли к Объекту и вовсе не собирались уезжать отсюда, справедливо полагая, что на Материке им придется искать себе место под солнцем. А здесь каждый из них хоть немножко, но ощущал себя если не рабовладельцем, то надсмотрщиком с широкими палочными полномочиями…
Однако были и такие, кто не желал оставаться на Объекте ни минуты, поскольку контракт закончился. Их никто не держал: им выплачивали аванс и группами увозили на побережье, где швартовались суда с мазутом для ТЭЦ или ледокол с продуктами.
Улететь на Материк было теперь проблематично. Самолеты в Москву летали всего два раза в месяц, да и то с частыми отменами и задержками. Поэтому те, кто всерьез собирался убраться отсюда, предпочитали морской путь.
Пока одна половина населения Объекта наливалась спиртным, заполняя безвременье, другая убивала время у телевизоров, просматривая огромную коллекцию боевиков и порнушек…
Трудовые будни Объекта отошли в прошлое, и в моду вошли женщины, которых на Объекте было не больше сотни. Их добивались, за ними охотились…
Верхушка администрации проводила время на голубых дорожках бассейна, в саунах и спортзалах. Физкультурники часами просиживали в «райском саду» Блюма – под фикусами и пальмами в кадках, пересказывая свои любовные приключения и запивая это вранье кислым вином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136