! Что и говорить, идти одному до зимовья, да еще ночевать где-то в чистом поле, зарывшись в снег, было безумием.
«Я все же артист, а не Амундсен!» – резонно думал он.
Когда Борман был с ним, о дороге можно было не беспокоиться. Но теперь Бормана не было. Собака исчезла.
Когда они с «утопленником» отправились к Объекту, пес некоторое время бежал с ними, иногда забегая далеко в сторону и возвращаясь. Эдик не сомневался в преданности Бормана и не обращал на него внимания, но тот однажды не вернулся. Всю дорогу Эдик ждал, что собака вот-вот их догонит. Но и у низины, где они столкнулись с охотниками, собака не объявилась. Даже на выстрелы!
С зажженными фонариками в руках они топтались в дощатом сарае, том самом, где Немой поставил Бармина и Эдика на край пропасти.
Все, кроме артиста и Андрея Андреевича, только что вынутого из пасти одноглазого людоеда, молча припали к щелям в стене и что-то сосредоточенно рассматривали. На стенах сарая плавали красные полоски света. В воздухе пахло гарью.
Эдик зевнул и направил фонарик на трясущегося Андрея Андреевича, который жалобной скороговоркой что-то бормотал себе под нос. Он всеми фибрами души презирал этого типа.
Видите ли, эта морда спятила от страха! От одного вида упыря! Скажите, какие мы нежные! Они с водилой тоже были нежные, даже сахарные, когда этот вурдалак целился им в пах и булькал от злости, как украинский борщ! Еще какие нежные! Да только не спятили, поскольку человеческое достоинство имеют!
«Лучше б он его съел!» – думал Эдик, с презрением глядя на толстяка.
– Объект на месте! – произнес подполковник, отрываясь от щели. – Правда, горит синим пламенем! Как бы нам, господа, не достались одни головешки!
– Лучше б он сгорел! – процедил Бармин.
– Ну, тогда пропал мой отпуск! – усмехнулся Борис Алексеевич.
37
Несколько зданий Промышленной и Буферной зон были охвачены пламенем.
С пожаром никто не боролся. На Объекте имелись пожарные машины, однако пожарников не наблюдалось. Как только местное радио подняло население по тревоге, какие-то добровольцы, горя после двух стаканов нешуточным энтузиазмом, бросились к пожарным машинам… Теперь они сидели у агрегатов и для начала пытались определить, откуда в пожарной машине берется вода…
Бойцы Службы безопасности, покачиваясь после ночной пьянки, лениво отгоняли зевак от пылающих зданий. Мертвецов было немного. До тех, кто горел внутри строений, утробно воя и зовя на помощь, никому не было дела.
В окнах соседних домов торчали обыватели, безучастно взирая на языки пламени. Не слишком пьяные справедливо полагали, что пожар может перекинуться и на них. Тогда многим придется куковать до следующего лета в общежитии. А если учесть, что сюда вот-вот должны нагрянуть обещанные Блюмом косые, для которых эти общежития предназначены, становилось совсем не смешно. Жить с косыми под одной крышей значило каждый день ждать для себя неприятностей…
Однако помимо пожара у администрации появилась другая забота. В Промзоне гудели стихийные митинги. Небольшие группы людей что-то возбужденно обсуждали. Причем не все митингующие были пьяны, и это настораживало. В тундре созревала революционная ситуация. На корабле Блюма всерьез запахло бунтом.
А началось с того, что на пустыре обнаружили трупы. Мертвецы были раздеты. Собравшийся народ признал в них… бригаду «консерваторов».
Но администрация Объекта не сообщала ни о каких происшествиях, и это было странно. Странно хотя бы потому, что косых на Объекте давно не было, а ни от кого другого подобного здесь не ожидали.
Кто-то предложил вызвать Службу безопасности, но большинство собравшихся на пустыре решило провести следствие без участия охранников.
Часть добровольцев отправилась к дому, где проживали консерваторы и те, кто их охранял. Охранники-то наверняка знали ответ на вопрос, что случилось с бригадой. Но двери дома оказались опечатанными. Опять возникли сомнения; кто-то рвался позвонить в Службу безопасности, но его держали за руки. Люди хотели знать правду. Они всерьез начали опасаться за собственную жизнь.
На свой страх и риск добровольцы вскрыли дверь. В доме они обнаружили котел с замерзшим борщом и девять трупов под брезентом.
Стараясь не смотреть друг другу в глаза, правдоискатели стали расходиться. Одни пошли домой, где, заперевшись, в мрачном молчании откупорили бутылку…
Но нашлись и такие, кто решил узнать все. Не сговариваясь, эти люди направились к законсервированным строениям, сорвали с дверей печати и стали возиться с замками.
Взрывы огромной силы прозвучали почти одновременно в разных районах Объекта. Те, кто пытался проникнуть в запретные здания, превратились в пыль. Пострадали также несколько случайных прохожих и пара забулдыг, отдыхавших на холодке.
Но главное, о чем пока не знали на Объекте, что рвануло и на ТЭЦ.
Как туда проник посторонний, было непонятно. Взрыв не вызвал большого пожара и катастрофических разрушений. Погибло лишь трое рабочих, двое из которых заживо сварились.
Итак, больших разрушений на ТЭЦ не было. Это не была дыра с кулак от удара картечи, скорее едва заметное отверстие, но сделанное… в сердце. В сердце ТЭЦ.
Никто, кроме сменных рабочих ТЭЦ и служащих, в панике носившихся вокруг аварийного здания, пока не знал, что теперь жителям Объекта грозит долгая полярная ночь в холодильнике семидесятых широт.
ТЭЦ должна была неминуемо встать.
Пока комиссия из состава администрации выясняла причины и последствия аварии, свидетели взрыва разбегались по своим норам. Им было и страшно, и весело: ведь у них вдруг появилась надежда на то, что в скором времени все они смогут вернуться на Материк.
Весть об аварии на ТЭЦ быстро распространилась среди обывателей.
Люди, толпившиеся на улицах, понимали, что, если они не переберутся на Материк, бесконечно длинную зиму придется топить печи. На Объекте было достаточно угля. Так утверждала администрация. А как было на самом деле – никто не знал.
Кто-то подбросил идею закупать в магазинчиках жидкотопливные печи и срочно запасаться соляркой. Владельцы магазинов вмиг сбыли этот залежалый товар, шалея от финансового успеха.
Но тут поползли слухи, что солярки может на всех не хватить. Обыватели ринулись к цистернам на окраину Промзоны. Рядом с цистернами собрались огромные толпы, требовавшие от администрации по двухсотлитровой бочке на нос.
Блюм выступил по радио и успокоил: солярку будут выдавать всем бесплатно.
Толпа повеселела. Блюма называли настоящим хозяином, который заботится о людях… Скоро в подвале почти каждого жилого дома стояло несколько двухсотлитровых бочек с горючим. При этом люди напрочь забыли о пылающих совсем рядом пожарах, словно их дом не мог сгореть ни за что и никогда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
«Я все же артист, а не Амундсен!» – резонно думал он.
Когда Борман был с ним, о дороге можно было не беспокоиться. Но теперь Бормана не было. Собака исчезла.
Когда они с «утопленником» отправились к Объекту, пес некоторое время бежал с ними, иногда забегая далеко в сторону и возвращаясь. Эдик не сомневался в преданности Бормана и не обращал на него внимания, но тот однажды не вернулся. Всю дорогу Эдик ждал, что собака вот-вот их догонит. Но и у низины, где они столкнулись с охотниками, собака не объявилась. Даже на выстрелы!
С зажженными фонариками в руках они топтались в дощатом сарае, том самом, где Немой поставил Бармина и Эдика на край пропасти.
Все, кроме артиста и Андрея Андреевича, только что вынутого из пасти одноглазого людоеда, молча припали к щелям в стене и что-то сосредоточенно рассматривали. На стенах сарая плавали красные полоски света. В воздухе пахло гарью.
Эдик зевнул и направил фонарик на трясущегося Андрея Андреевича, который жалобной скороговоркой что-то бормотал себе под нос. Он всеми фибрами души презирал этого типа.
Видите ли, эта морда спятила от страха! От одного вида упыря! Скажите, какие мы нежные! Они с водилой тоже были нежные, даже сахарные, когда этот вурдалак целился им в пах и булькал от злости, как украинский борщ! Еще какие нежные! Да только не спятили, поскольку человеческое достоинство имеют!
«Лучше б он его съел!» – думал Эдик, с презрением глядя на толстяка.
– Объект на месте! – произнес подполковник, отрываясь от щели. – Правда, горит синим пламенем! Как бы нам, господа, не достались одни головешки!
– Лучше б он сгорел! – процедил Бармин.
– Ну, тогда пропал мой отпуск! – усмехнулся Борис Алексеевич.
37
Несколько зданий Промышленной и Буферной зон были охвачены пламенем.
С пожаром никто не боролся. На Объекте имелись пожарные машины, однако пожарников не наблюдалось. Как только местное радио подняло население по тревоге, какие-то добровольцы, горя после двух стаканов нешуточным энтузиазмом, бросились к пожарным машинам… Теперь они сидели у агрегатов и для начала пытались определить, откуда в пожарной машине берется вода…
Бойцы Службы безопасности, покачиваясь после ночной пьянки, лениво отгоняли зевак от пылающих зданий. Мертвецов было немного. До тех, кто горел внутри строений, утробно воя и зовя на помощь, никому не было дела.
В окнах соседних домов торчали обыватели, безучастно взирая на языки пламени. Не слишком пьяные справедливо полагали, что пожар может перекинуться и на них. Тогда многим придется куковать до следующего лета в общежитии. А если учесть, что сюда вот-вот должны нагрянуть обещанные Блюмом косые, для которых эти общежития предназначены, становилось совсем не смешно. Жить с косыми под одной крышей значило каждый день ждать для себя неприятностей…
Однако помимо пожара у администрации появилась другая забота. В Промзоне гудели стихийные митинги. Небольшие группы людей что-то возбужденно обсуждали. Причем не все митингующие были пьяны, и это настораживало. В тундре созревала революционная ситуация. На корабле Блюма всерьез запахло бунтом.
А началось с того, что на пустыре обнаружили трупы. Мертвецы были раздеты. Собравшийся народ признал в них… бригаду «консерваторов».
Но администрация Объекта не сообщала ни о каких происшествиях, и это было странно. Странно хотя бы потому, что косых на Объекте давно не было, а ни от кого другого подобного здесь не ожидали.
Кто-то предложил вызвать Службу безопасности, но большинство собравшихся на пустыре решило провести следствие без участия охранников.
Часть добровольцев отправилась к дому, где проживали консерваторы и те, кто их охранял. Охранники-то наверняка знали ответ на вопрос, что случилось с бригадой. Но двери дома оказались опечатанными. Опять возникли сомнения; кто-то рвался позвонить в Службу безопасности, но его держали за руки. Люди хотели знать правду. Они всерьез начали опасаться за собственную жизнь.
На свой страх и риск добровольцы вскрыли дверь. В доме они обнаружили котел с замерзшим борщом и девять трупов под брезентом.
Стараясь не смотреть друг другу в глаза, правдоискатели стали расходиться. Одни пошли домой, где, заперевшись, в мрачном молчании откупорили бутылку…
Но нашлись и такие, кто решил узнать все. Не сговариваясь, эти люди направились к законсервированным строениям, сорвали с дверей печати и стали возиться с замками.
Взрывы огромной силы прозвучали почти одновременно в разных районах Объекта. Те, кто пытался проникнуть в запретные здания, превратились в пыль. Пострадали также несколько случайных прохожих и пара забулдыг, отдыхавших на холодке.
Но главное, о чем пока не знали на Объекте, что рвануло и на ТЭЦ.
Как туда проник посторонний, было непонятно. Взрыв не вызвал большого пожара и катастрофических разрушений. Погибло лишь трое рабочих, двое из которых заживо сварились.
Итак, больших разрушений на ТЭЦ не было. Это не была дыра с кулак от удара картечи, скорее едва заметное отверстие, но сделанное… в сердце. В сердце ТЭЦ.
Никто, кроме сменных рабочих ТЭЦ и служащих, в панике носившихся вокруг аварийного здания, пока не знал, что теперь жителям Объекта грозит долгая полярная ночь в холодильнике семидесятых широт.
ТЭЦ должна была неминуемо встать.
Пока комиссия из состава администрации выясняла причины и последствия аварии, свидетели взрыва разбегались по своим норам. Им было и страшно, и весело: ведь у них вдруг появилась надежда на то, что в скором времени все они смогут вернуться на Материк.
Весть об аварии на ТЭЦ быстро распространилась среди обывателей.
Люди, толпившиеся на улицах, понимали, что, если они не переберутся на Материк, бесконечно длинную зиму придется топить печи. На Объекте было достаточно угля. Так утверждала администрация. А как было на самом деле – никто не знал.
Кто-то подбросил идею закупать в магазинчиках жидкотопливные печи и срочно запасаться соляркой. Владельцы магазинов вмиг сбыли этот залежалый товар, шалея от финансового успеха.
Но тут поползли слухи, что солярки может на всех не хватить. Обыватели ринулись к цистернам на окраину Промзоны. Рядом с цистернами собрались огромные толпы, требовавшие от администрации по двухсотлитровой бочке на нос.
Блюм выступил по радио и успокоил: солярку будут выдавать всем бесплатно.
Толпа повеселела. Блюма называли настоящим хозяином, который заботится о людях… Скоро в подвале почти каждого жилого дома стояло несколько двухсотлитровых бочек с горючим. При этом люди напрочь забыли о пылающих совсем рядом пожарах, словно их дом не мог сгореть ни за что и никогда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136