«Вот ведь, древнее у него меч-то…» — жалея, что закончился обряд, думал о Робере Жан, но то, что произошло дальше вовсе не могло уложиться в его голове. После того, как Робер тоже стал рыцарем, к нему подошли тамплиеры и закончили обряд принятием его в Орден Бедных Рыцарей Храма Соломонова в качестве новициата, то есть новичка-послушника. Но ведь это означало, что Робер не просто становится рыцарем, а рыцарем-тамплиером! «Как же так?! — хотелось закричать Жану. — Почему его, а не меня?! А когда же меня?! Ведь меня надо было сначала, а потом его!»
— Жан, мой мальчик, — обратился к нему Гийом де Шомон. — Ты не должен воспринимать это как обиду, но я уговорил командора Филиппа де Вьенна взять Робера в поход на Восток в составе войска тамплиеров.
— А я?! — не выдержав, выкрикнул Жан.
— Ты — сеньор Жизора. Ты должен по-настоящему заменить свою мать и сделаться истинным хозяином. В Шомоне есть кому распоряжаться, к тому же, Шомон не такая важная территория, как Жизор. Ты должен понять это, ведь отныне ты рыцарь.
— Но рыцари уходят воевать в Святую землю!
— Рыцарь — не только воин. Он должен быть и хорошим феодалом. Чаще это бывает куда важнее, чем идти в далекий поход и воевать с турками и сарацинами.
И Робер де Шомон отправился вместе с тамплиерами в поход, а Жан остался в Жизоре.
В тот же день, когда в Жизоре проходил обряд посвящения в рыцари Робера и Жана, в аббатстве Сен-Дени был произведен в рыцари и Анри д'Анжу. Это случилось в Вербное Воскресенье, за неделю до Пасхи. Там же в Сен-Деии, совершали обряд принятия креста рыцари и паломники, отправляющиеся в Святую землю. Получив благословение папы Евгения, король Франции Людовик принял из рук аббата Сугерия паломнический посох и, торжественно поцеловав его, передал в руки королевы Элеоноры. За несколько недель до этого она пала на колени перед мужем и, прося прощения за все свои прегрешения перед ним, вольные или невольные, умоляла взять ее с собой в поход. Она клялась быть верной спутницей, разделить с мужем, все тяготы и невзгоды, ухаживать за ним, если его ранят в бою, а если он примет смерть, навсегда поселиться подле его могилы. В глазах ее король не прочел ни тени лукавства или кокетства, и сердце его дрогнуло. Он поверил в то, что Элеонора вдруг одумалась, и разрешил ей сопровождать его.
Хоругвь главной церкви аббатства Сен-Дени склонилась над головой короля. Взявшись рукой за древко, Людовик поймал край хоругви и приложил его к своему сердцу, затем поднял свой меч и прикоснулся им к хоругви. Вслед за королем стали подходить и совершать то же самое тамплиеры во главе с великим магистром Бернаром де Трамбле, его сенешалями и коннетаблями. За тамплиерами пошли остальные рыцари и паломники.
Глядя на своего мужа, Элеонора впервые за последние несколько лет любовалась им — так он был хорош в своем торжественном благоговении перед святостью мгновения. Но мечта, ради которой королева стремилась в Левант, не давала ей надолго забыть о себе. За последний год Элеоноре изрядно прескучили ее трубадуры и жонглеры, она устала от бесконечных выслушиваний их новых сочинений, которые день ото дня становились все хуже и хуже. Когда дивное пение Бернара де Вентадорна перестало столь сильно волновать ее, она завела себе сорок седьмого любовника, потом сорок восьмого, а когда сорок девятым стал лучший друг Бернара жонглер Гольфье, и Бернар узнал об этом, он сочинил кансону, в которой слезно жаловался на то, как тягостно делить одну даму со своим другом. Кансона вывела Элеонору из себя, но она все же позволила Бернару сопровождать ее в походе. Левант манил ее, как некогда улыбка Глостера. Ей мерещились смуглые сарацинские полководцы, они похищали ее, увозили в свои сирали, она становилась наложницей сначала одного из них, потом другой, более мужественный, отбивал ее и увозил в свой сираль… Она грезила об их необычайных ласках, об их изощренности в любви, она жаждала получить нечто такое, чего не получишь нигде во Франции, нигде во всей Европе.
Процессия, возглавляемая тамплиерами, папой, аббатом Сугерием, монахами и королем с королевой, двинулась из храма. Огромная толпа, запрудившая площадь перед собором, громко и слаженно твердила:
— Так хочет Господь! Так хочет Господь! Так хочет Господь!
Новоиспеченный рыцарь Анри Анжуйский Плантажене двигался следом за королевой, пользуясь ее благосклонным, хотя и немножечко шутливым вниманием. На голове его колыхался пышный букет дрока, закрепленный на шлеме, кольчуга радовала своей тяжестью и мерным звоном, меч, которым его только что опоясали, весело стукался об икру левой ноги. Тень Годфруа Буйонского витала где-то вверху впереди, и Анри почти видел ее светлое сияние. Счастливые слезы струились по щекам четырнадцатилетнего юноши, и, стараясь успокоить рыдания, Анри твердил громко вместе со всеми:
— Так хочет Господь! Так хочет Господь! Так хочет Господь!
Бернар де Вентадорн, присоединяясь чуть ли не к самому хвосту процессии, где-то вдалеке едва угадывал взглядом корону Людовика и парчовый тюрбан Элеоноры, тоже украшенный короной, только крошечной. Поход еще не начался, а трубадур уже успел натереть себе на пятке мозоль, щеголяя золотыми шпорами, надетыми поверх пигашей. От этого настроение у него было отвратное, и единственная мысль, вертевшаяся в его голове, была: «Какого чорта?!» Ревущая толпа раздражала его, он с недоумением заглядывал в разгоряченные, воодушевленные лица и тоскливо вспоминал уютный королевский замок на острове Сите в Париже, У Бернара закружилась голова, когда он представил себе, какой долгий предстоит путь. Но оставаться в Париже было небезопасно, ибо холуи Эблеса могли нагрянуть туда в отсутствие королевы и исполнить наконец, приказ своего господина. Тягостно простонав, Бернар еле слышно проворчал:
— Так хочет Господь…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Предательство — только так расценивал Жан принятие в тамплиеры и отправку в поход Робера. Предательство со стороны друга, со стороны дяди Гийома, предательство со стороны самой судьбы, если угодно. Стоя в церкви перед иконой Божьей Матери, держащей на руках младенца Христа, Жан мысленно спрашивал у них: «Как вы посмели? Почему Робер, а не я? Зачем вы это сделали?» Он решил, что ему ничего не остается, как только отомстить. И причем, всему миру. Он стал грубо обращаться с матерью и сестрой, издеваясь над любым их словом или поступком, всюду подчеркивая, как они глупы. Оглядываясь на свою жизнь, он видел себя несчастнейшим человеком. Разве был у него достойный отец, как у Робера? Разве получил он от своих родителей счастливое детство, как какой-нибудь Анри Анжуйский, родившийся с ним день в день? Нет, ничего этого не было, а значит, мир не заслуживает того, чтобы его любить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108