Тогда великий магистр понял, что это конец. Через несколько дней после Рождества Христова он позвал к своей постели иерусалимского прецептора, приказал оставить его с ним наедине, и между тестем и зятем состоялся такой разговор:
— Жан, — сказал великий магистр слабым голосом, — пока боль снова не затмила мой мозг, я хочу поговорить с тобой, возможно в последний раз перед смертью.
— Я слушаю вас, мессир, — придвигаясь поближе, ответил Жан де Жизор. Резкий гнилой запах шибанул ему в ноздри.
— Сейчас мне уже стало казаться, что не так уж все просто, как нам с тобой виделось все это время, — промолвил Бертран.
— Что именно? — недоуменно спросил Жан.
— Все, мой мальчик. Я все время полагал, что это какая-то игра, которая будет продолжаться еще долго, очень и очень долго, а потом некие силы, к которым мы взывали при жизни, позаботятся о нас и вырвут из рук высшего правосудия. Но теперь мне стало страшно о том, что ждет меня после смерти. Мне кажется, нас здорово обманули с самого начала, и впереди нечто во сто крат более страшное, чем эта нестерпимая мука, которую дарит болезнь.
— Быть может… вы еще выздоровеете?..
— Не говори ерунды! Ниже грудной клетки я уже труп. Боль поднимается выше и выше, подбираясь к самому сердцу. И я хочу попросить тебя об одном одолжении. Помнишь ли ты, как задушил подушкой английского короля Стефана?
— Стефана?.. Подушкой?.. — Жан замялся. Да, теперь он уже все помнил. За эти пятнадцать лет, что прошли с того дня, память почти полностью возвратила ему подробности того, как, находясь в состоянии гипноза, он пробрался во дворец английского короля и совершил злодейское убийство Стефана де Блуа. — Помню, мессир.
— Задуши меня точно так же.
— Что вы мессир!
— Это мой последний приказ. Ведь я пока еще великий магистр, а ты пока еще только прецептор. Да, кстати, не спеши становиться главой ордена, но и не слишком затягивай. Побудь несколько лет сенешалем. Хотя, что я тебе советую, ты и так прекрасно плывешь по своему течению и станешь великим магистром именно тогда, когда это принесет тебе максимальную пользу. Я должен дать тебе последние наставления о том, что нужно делать в этой жизни, чтобы достичь огромной власти над миром, как надо ссорить между собой неразлучных друзей и сводить друг с другом врагов во вред им самим и в мутной водице смут и междоусобиц ловить жирную рыбку, но ты и без меня это знаешь. Даже лучше, чем я. Но, только смотри, не упусти момент, когда тебя скрутит так же, как меня сейчас, задумайся о смерти до того, как ты не сможешь думать ни о чем другом кроме как о боли… О дьявол, она опять приближается!.. Едва увидишь, что я уже ничего не соображаю, сделай то, о чем я тебя попросил. И пусть твоя рука не дрогнет. Если у тебя есть о чем спросить, спрашивай, не мешкая.
Глядя на то, как великого магистра вновь начинает корчить от боли, Жан задумался. О чем он мог спросить Бертрана? Все, что можно он уже и так знал от него. За долгие годы знакомства, Жан успел привыкнуть и даже привязаться к де Бланшфору, но мысль о том, что сейчас своею рукою он убьет великого магистра тамплиеров, занимала и даже веселила иерусалимского прецептора.
Он взял в руки одну из подушек. Бертран застонал пуще прежнего, и тут Жан вспомнил, о чем еще не успел спросить.
— Мессир, всего один вопрос. Вы слышите меня?
— Да.
— Скажите, вы помните тот день, когда убили моего отца?
— Помню, — прокряхтел умирающий.
— Вы помните, как осматривали комнату и заглядывали за шпалеру? Скажите, вы видели тогда меня? Я стоял за шпалерой и мысленно просил вас не увидеть меня. Видели Вы видели меня за шпалерой?
Бертран Де Бланшфор, превозмогая накатившуюся волну боли выпучил глаза и всмотрелся в склонившееся над ни лицо Жана.
— Нет, — сказал он. — Я не видел тебя там.
Жан горделиво усмехнулся, и тут великому магистру четко представилось, что он отодвинул шпалеру, висящую в дальней комнате Жизорского замка и увидел там перепуганного мальчика. И этот мальчик смотрел сейчас на него страшным взглядом убийцы.
— Но сейчас, — промолвил он, — мне кажется, что я видел…
— Мессир, — гробовым голосом произнес Жан де Жизор, — это я убил вашу дочь.
И сразу после этих слов он накрыл подушкой лицо великого магистра ордена тамплиеров.
Когда все было кончено, и по Тамплю разнеслась весть о смерти Бертрана де Бланшфора, Жан вернулся в свой дом, заперся в комнате, где стоял заветный сундук, сел за стол, долго сидел в некотором оцепенении, затем улыбнулся и, взяв небольшой кусок пергамента, начертал на нем небольшой список, состоящий из девяти имен:
Алуэтта Португэ,
шевалье ордена тамплиеров Дени Фурми,
Бернардетта де Бланшфор,
командор ордена тамплиеров Жак д'Арбр,
король Англии Стефан де Блуа,
Элизабет Сури,
Жак Сури,
мастер Николя Вервер,
великий магистр ордена тамплиеров Бертран де Бланшфор.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Двор молодого Раймона Тулузского сделался одним из самых блестящих дворов Европы, и не столько из-за роскоши, которой Тулузе было не занимать, сколько из-за неповторимых обычаев, развившихся здесь благодаря деятельности ордена странствующих трубадуров. Во многом эти обычаи напоминали ту куртуазность, которую некогда учредила при своем дворе Элеонора Аквитанская, будучи еще королевой Франции. Но это была уже гораздо более изощренная куртуазность, густо удобренная провансальским остроумием, и гасконадой. Прежде всего, живущие при Раймонде люди, будь то постоянные или временные гости, должны были находиться в состоянии страстной влюбленности, причем, чаще всего, один человек имел сразу несколько предметов воздыханий, и если бы кто-то задумал начертить схему, кто в кого влюблен, это получилось бы наизапутаннейшее хитросплетение. Случалось так, что в одну и ту же даму одновременно были влюблены трое, четверо, пятеро, а то и семеро мужчин, и все они добивались ее расположения, соперничая между собой в поэтическом искусстве, и изредка устраивая рукопашные и фехтовальные поединки, зачастую — шутливые. А дама, в свою очередь, была влюблена совершенно в другого кавалера, к которому не были равнодушны еще пять-шесть дам. Сей кавалер же мог входить в тройку или пятерку других кавалеров, влюбленных в еще какую-нибудь красотку. Так что, права была мамушка Шарлотта. Ришар однажды навестил ее, и она сказала:
— В Тулузе-то, говорят, какая-то особая поветренная болезнь открылась, что там все перебесились и перевлюблялись друг в друга, как лягушки в весенней луже.
Когда Ришар приехал ко двору Раймона Тулузского, каких только замечательных кавалеров и дам там не было! Он сразу же напрочь забыл, как еще недавно вместе с мамушкой Шарлоттой потешался над нравами тулузцев. В первый же день он попал на грандиозное состязание трубадуров в честь прекрасных дам и поразился изяществу манер, блеску бесед и изысканности одежд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Жан, — сказал великий магистр слабым голосом, — пока боль снова не затмила мой мозг, я хочу поговорить с тобой, возможно в последний раз перед смертью.
— Я слушаю вас, мессир, — придвигаясь поближе, ответил Жан де Жизор. Резкий гнилой запах шибанул ему в ноздри.
— Сейчас мне уже стало казаться, что не так уж все просто, как нам с тобой виделось все это время, — промолвил Бертран.
— Что именно? — недоуменно спросил Жан.
— Все, мой мальчик. Я все время полагал, что это какая-то игра, которая будет продолжаться еще долго, очень и очень долго, а потом некие силы, к которым мы взывали при жизни, позаботятся о нас и вырвут из рук высшего правосудия. Но теперь мне стало страшно о том, что ждет меня после смерти. Мне кажется, нас здорово обманули с самого начала, и впереди нечто во сто крат более страшное, чем эта нестерпимая мука, которую дарит болезнь.
— Быть может… вы еще выздоровеете?..
— Не говори ерунды! Ниже грудной клетки я уже труп. Боль поднимается выше и выше, подбираясь к самому сердцу. И я хочу попросить тебя об одном одолжении. Помнишь ли ты, как задушил подушкой английского короля Стефана?
— Стефана?.. Подушкой?.. — Жан замялся. Да, теперь он уже все помнил. За эти пятнадцать лет, что прошли с того дня, память почти полностью возвратила ему подробности того, как, находясь в состоянии гипноза, он пробрался во дворец английского короля и совершил злодейское убийство Стефана де Блуа. — Помню, мессир.
— Задуши меня точно так же.
— Что вы мессир!
— Это мой последний приказ. Ведь я пока еще великий магистр, а ты пока еще только прецептор. Да, кстати, не спеши становиться главой ордена, но и не слишком затягивай. Побудь несколько лет сенешалем. Хотя, что я тебе советую, ты и так прекрасно плывешь по своему течению и станешь великим магистром именно тогда, когда это принесет тебе максимальную пользу. Я должен дать тебе последние наставления о том, что нужно делать в этой жизни, чтобы достичь огромной власти над миром, как надо ссорить между собой неразлучных друзей и сводить друг с другом врагов во вред им самим и в мутной водице смут и междоусобиц ловить жирную рыбку, но ты и без меня это знаешь. Даже лучше, чем я. Но, только смотри, не упусти момент, когда тебя скрутит так же, как меня сейчас, задумайся о смерти до того, как ты не сможешь думать ни о чем другом кроме как о боли… О дьявол, она опять приближается!.. Едва увидишь, что я уже ничего не соображаю, сделай то, о чем я тебя попросил. И пусть твоя рука не дрогнет. Если у тебя есть о чем спросить, спрашивай, не мешкая.
Глядя на то, как великого магистра вновь начинает корчить от боли, Жан задумался. О чем он мог спросить Бертрана? Все, что можно он уже и так знал от него. За долгие годы знакомства, Жан успел привыкнуть и даже привязаться к де Бланшфору, но мысль о том, что сейчас своею рукою он убьет великого магистра тамплиеров, занимала и даже веселила иерусалимского прецептора.
Он взял в руки одну из подушек. Бертран застонал пуще прежнего, и тут Жан вспомнил, о чем еще не успел спросить.
— Мессир, всего один вопрос. Вы слышите меня?
— Да.
— Скажите, вы помните тот день, когда убили моего отца?
— Помню, — прокряхтел умирающий.
— Вы помните, как осматривали комнату и заглядывали за шпалеру? Скажите, вы видели тогда меня? Я стоял за шпалерой и мысленно просил вас не увидеть меня. Видели Вы видели меня за шпалерой?
Бертран Де Бланшфор, превозмогая накатившуюся волну боли выпучил глаза и всмотрелся в склонившееся над ни лицо Жана.
— Нет, — сказал он. — Я не видел тебя там.
Жан горделиво усмехнулся, и тут великому магистру четко представилось, что он отодвинул шпалеру, висящую в дальней комнате Жизорского замка и увидел там перепуганного мальчика. И этот мальчик смотрел сейчас на него страшным взглядом убийцы.
— Но сейчас, — промолвил он, — мне кажется, что я видел…
— Мессир, — гробовым голосом произнес Жан де Жизор, — это я убил вашу дочь.
И сразу после этих слов он накрыл подушкой лицо великого магистра ордена тамплиеров.
Когда все было кончено, и по Тамплю разнеслась весть о смерти Бертрана де Бланшфора, Жан вернулся в свой дом, заперся в комнате, где стоял заветный сундук, сел за стол, долго сидел в некотором оцепенении, затем улыбнулся и, взяв небольшой кусок пергамента, начертал на нем небольшой список, состоящий из девяти имен:
Алуэтта Португэ,
шевалье ордена тамплиеров Дени Фурми,
Бернардетта де Бланшфор,
командор ордена тамплиеров Жак д'Арбр,
король Англии Стефан де Блуа,
Элизабет Сури,
Жак Сури,
мастер Николя Вервер,
великий магистр ордена тамплиеров Бертран де Бланшфор.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Двор молодого Раймона Тулузского сделался одним из самых блестящих дворов Европы, и не столько из-за роскоши, которой Тулузе было не занимать, сколько из-за неповторимых обычаев, развившихся здесь благодаря деятельности ордена странствующих трубадуров. Во многом эти обычаи напоминали ту куртуазность, которую некогда учредила при своем дворе Элеонора Аквитанская, будучи еще королевой Франции. Но это была уже гораздо более изощренная куртуазность, густо удобренная провансальским остроумием, и гасконадой. Прежде всего, живущие при Раймонде люди, будь то постоянные или временные гости, должны были находиться в состоянии страстной влюбленности, причем, чаще всего, один человек имел сразу несколько предметов воздыханий, и если бы кто-то задумал начертить схему, кто в кого влюблен, это получилось бы наизапутаннейшее хитросплетение. Случалось так, что в одну и ту же даму одновременно были влюблены трое, четверо, пятеро, а то и семеро мужчин, и все они добивались ее расположения, соперничая между собой в поэтическом искусстве, и изредка устраивая рукопашные и фехтовальные поединки, зачастую — шутливые. А дама, в свою очередь, была влюблена совершенно в другого кавалера, к которому не были равнодушны еще пять-шесть дам. Сей кавалер же мог входить в тройку или пятерку других кавалеров, влюбленных в еще какую-нибудь красотку. Так что, права была мамушка Шарлотта. Ришар однажды навестил ее, и она сказала:
— В Тулузе-то, говорят, какая-то особая поветренная болезнь открылась, что там все перебесились и перевлюблялись друг в друга, как лягушки в весенней луже.
Когда Ришар приехал ко двору Раймона Тулузского, каких только замечательных кавалеров и дам там не было! Он сразу же напрочь забыл, как еще недавно вместе с мамушкой Шарлоттой потешался над нравами тулузцев. В первый же день он попал на грандиозное состязание трубадуров в честь прекрасных дам и поразился изяществу манер, блеску бесед и изысканности одежд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108