Мало того, все они отрицали, что принимали участие в нападении на Жизор. Здесь я вынужден признать — такой стойкости, как у этих безумцев, нет ни у кого из моих нынешних тамплиеров.
— Я найду его, — сказал Жан, слегка прищурившись, так что взор его стал еще более пронзительным и страшным. — У меня есть чутье на такие вещи. Как только мы приедем в Иерусалим, я сам начну поиски реликвии.
Солнечным летним утром Римский папа Александр III приехал в Париж, чтобы участвовать в закладке нового собора. Вид города, открывшийся ему с одного из окрестных холмов, приятно удивил папу, привыкшего считать, что эта столица франков всегда будет бедной и неказистой, и никогда ей не блистать, подобно Вероне, Милану, Кельну или Тулузе. Правда, в последнее время он был наслышан о бурной деятельности короля Людовика, но никак не ожидал увидеть столь восхитительную картину новизны, радующей глаз. Особенно его поразило то, как сильно разросся пригород, с тех пор, как папа приезжал сюда в последний раз. Новые строения отличались простотой, но вместе с тем изяществом и очевидной прочностью, добротностью. Но еще больше папу восхитило зрелище острова Сите, на котором величественно возвышался заново отстроенный, расширенный и блестяще украшенный резными башенками и узорной лепниной королевский дворец, Людовик встречал главу католической церкви возле моста через Сену. Как положено, приблизившись к папе, он склонился пред ним и поцеловал крест, вышитый у Александра на туфле. Затем подвел в своей новой жене Адалаиде и двум ее братьям — Анри Шампанскому и Тибо де Блуа. День обещал быть жарким, но королева была разнаряжена по последней моде — поверх легкого шенса фисташкового цвета, был надет сложно гофрированный жинп, темно-зеленый и украшенный изощренной золотой вышивкой, парчовый плащ накрывал плечи, густые волосы, заплетенные в косы, украшала тонкая золотая корона, усеянная мелкими бриллиантами и изумрудами. Столь же роскошно была одета и Мари, дочь Людовика и Элеоноры Аквитанской — красивая девушка, если бы густо покрывающие лоб прыщики не портили впечатления от ее хорошенького личика.
— А вот, Ваше Святейшество, позвольте представить Вам моего любимого стихотворца, — сказал Людовик, подводя к папе бойкого молодого человека в шапке с каким-то непомерно длинным пером. — Это высокоталантливый Ги де Базош. Сегодня он закончил новое сочинение, посвященное обновленному Парижу. Прочтите несколько строк, дорогой Ги.
Стихотворец напыщенным жестом показал на королевский дворец и продекламировал:
Вот оно, здание, гордость франков, которому до самого Судного дня гимны будут слагать. Вот он, дворец, твердыне своей подчинивший Галлов: воинственных и премного богатых фламандцев, Вот , он, сей, дом, чей скиптр внушает бургундцам Страх; чьи указы приводят строптивых норманнов В трепет; чьи копья, мечи, арбалеты и пращи в дрожь повергают бретонцев извечно ретивых.
— Прелестно! — похвалил папа старания стихотворца. — Вижу, у ваших трубадуров в моде старинные размеры стихосложения? Это что, в пику провансальской школе? Мне нравится.
— Ваше Святейшество, — ласково сказала Аделаида, позвольте вам заметить, что нам тут нет ровным счетом никакого дела до провансальских трубадуров, коих почему-то принято почитать как лучших в мире. При том, что они все пьяницы, развратники и служат еретикам. Погостив в Париже, вы увидите, что наша прекрасная столица стала прибежищем истинной мудрости, изящных искусств, поэзии, музыки. Обратите внимание на этих ученых спорщиков, стоящих на мосту, который нарочно отведен для них, чтобы они могли устраивать на нем свои диспуты. Вы увидите, как расцвел наш университет, как обновляются храмы. Пойдемте, Ваше Святейшество.
В дальнейшем, Александр не мог нарадоваться тому приему, который ему оказывали. На показ ему выставлялось самое лучшее, что было в Париже, и действительно, королю и королеве было чем похвастаться, но папу не покидала лукавая мыслишка об Элеоноре и о том, что все удивительные новшества свершаются во французской столице назло ей. Стоило ему лишь заикнуться о созданном королем Генри Оксфордском университете, как расхваливание достоинств Парижского храма наук втрое усилилось. А когда началось освящение закладного камня нового собора, Людовик принялся доказывать, что это будет самый великолепный храм во всем католическом мире. Его проектировалось возвести на месте старой, развалившейся церкви Богородицы Девы, построенной давным-давно, еще первыми меровингами. Ги де Базош уже придумал особенное наименование для будущего собора — Нотр-Дам де Пари.
Сразу после церемонии закладки храма папе был представлен великий магистр ордена тамплиеров Эверар де Барр, который очень скоро завел беседу о Бертране де Бланшфоре. Он осторожно подвел папу к теме катаров, с которыми де Бланшфор был связан, оказывал им поддержку, а они — ему.
— Весь юг Франции, как это ни прискорбно, охвачен этой ересью, — говорил Эверар де Барр. — Давно пора объявить крестовый поход против нечестивцев.
Мы, истинные тамплиеры, готовы его возглавить, если бы только Ваше Святейшество соизволило его объявить.
— Да, — вздохнул папа Александр, — катары, безусловно, вносят много беспорядка в умы христиан. Но что делать, если им так покровительствуют могущественные аквитанские, лангедокские и бургундские властители? Что делать, если они ссылаются на слова самого Бернара Клервоского, который приехал к катарам, чтобы обличить их в ереси, а уехал от них, сказав, что нравы катаров действительно чисты, а учение их полностью соответствует подлинному христианству?
— К сожалению, — вмешался в разговор Людовик, — святой Бернар был введен в заблуждение. Хитрые катары так овладели искусством красноречия, что могли обмануть даже этого светоча христианства. Он не увидел и сотой доли тех кощунств, которые они себе позволяют. К тому же, за годы, прошедшие с момента поездки Клервоского аббата к катарам, они в сто крат сильнее укрепились в своей ереси. Вам должно быть известно, что они отвергают всяческую церковную иерархию, не признают вашу власть, гнушаются причастия и прочих святых таинств, не крестят младенцев…
— Каких младенцев! — фыркнула Аделаида. — Да ведь они и детей отказываются рожать!
— Г-хмм! — кашлянул папа.
— Да-да, — продолжала королева. — Они применяют колдовские средства для избежания зачатия и даже — страшно сказать! — вытравляют плоды. Якобы, сам род человеческий происходит от дьявольского наущения и настоящая чистота заключается в том, чтобы больше не плодиться вовсе. Какой кошмар!
— Адам и Ева действительно согрешили… — пробормотал папа. — Но деяния катаров, разумеется, кощунственны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Я найду его, — сказал Жан, слегка прищурившись, так что взор его стал еще более пронзительным и страшным. — У меня есть чутье на такие вещи. Как только мы приедем в Иерусалим, я сам начну поиски реликвии.
Солнечным летним утром Римский папа Александр III приехал в Париж, чтобы участвовать в закладке нового собора. Вид города, открывшийся ему с одного из окрестных холмов, приятно удивил папу, привыкшего считать, что эта столица франков всегда будет бедной и неказистой, и никогда ей не блистать, подобно Вероне, Милану, Кельну или Тулузе. Правда, в последнее время он был наслышан о бурной деятельности короля Людовика, но никак не ожидал увидеть столь восхитительную картину новизны, радующей глаз. Особенно его поразило то, как сильно разросся пригород, с тех пор, как папа приезжал сюда в последний раз. Новые строения отличались простотой, но вместе с тем изяществом и очевидной прочностью, добротностью. Но еще больше папу восхитило зрелище острова Сите, на котором величественно возвышался заново отстроенный, расширенный и блестяще украшенный резными башенками и узорной лепниной королевский дворец, Людовик встречал главу католической церкви возле моста через Сену. Как положено, приблизившись к папе, он склонился пред ним и поцеловал крест, вышитый у Александра на туфле. Затем подвел в своей новой жене Адалаиде и двум ее братьям — Анри Шампанскому и Тибо де Блуа. День обещал быть жарким, но королева была разнаряжена по последней моде — поверх легкого шенса фисташкового цвета, был надет сложно гофрированный жинп, темно-зеленый и украшенный изощренной золотой вышивкой, парчовый плащ накрывал плечи, густые волосы, заплетенные в косы, украшала тонкая золотая корона, усеянная мелкими бриллиантами и изумрудами. Столь же роскошно была одета и Мари, дочь Людовика и Элеоноры Аквитанской — красивая девушка, если бы густо покрывающие лоб прыщики не портили впечатления от ее хорошенького личика.
— А вот, Ваше Святейшество, позвольте представить Вам моего любимого стихотворца, — сказал Людовик, подводя к папе бойкого молодого человека в шапке с каким-то непомерно длинным пером. — Это высокоталантливый Ги де Базош. Сегодня он закончил новое сочинение, посвященное обновленному Парижу. Прочтите несколько строк, дорогой Ги.
Стихотворец напыщенным жестом показал на королевский дворец и продекламировал:
Вот оно, здание, гордость франков, которому до самого Судного дня гимны будут слагать. Вот он, дворец, твердыне своей подчинивший Галлов: воинственных и премного богатых фламандцев, Вот , он, сей, дом, чей скиптр внушает бургундцам Страх; чьи указы приводят строптивых норманнов В трепет; чьи копья, мечи, арбалеты и пращи в дрожь повергают бретонцев извечно ретивых.
— Прелестно! — похвалил папа старания стихотворца. — Вижу, у ваших трубадуров в моде старинные размеры стихосложения? Это что, в пику провансальской школе? Мне нравится.
— Ваше Святейшество, — ласково сказала Аделаида, позвольте вам заметить, что нам тут нет ровным счетом никакого дела до провансальских трубадуров, коих почему-то принято почитать как лучших в мире. При том, что они все пьяницы, развратники и служат еретикам. Погостив в Париже, вы увидите, что наша прекрасная столица стала прибежищем истинной мудрости, изящных искусств, поэзии, музыки. Обратите внимание на этих ученых спорщиков, стоящих на мосту, который нарочно отведен для них, чтобы они могли устраивать на нем свои диспуты. Вы увидите, как расцвел наш университет, как обновляются храмы. Пойдемте, Ваше Святейшество.
В дальнейшем, Александр не мог нарадоваться тому приему, который ему оказывали. На показ ему выставлялось самое лучшее, что было в Париже, и действительно, королю и королеве было чем похвастаться, но папу не покидала лукавая мыслишка об Элеоноре и о том, что все удивительные новшества свершаются во французской столице назло ей. Стоило ему лишь заикнуться о созданном королем Генри Оксфордском университете, как расхваливание достоинств Парижского храма наук втрое усилилось. А когда началось освящение закладного камня нового собора, Людовик принялся доказывать, что это будет самый великолепный храм во всем католическом мире. Его проектировалось возвести на месте старой, развалившейся церкви Богородицы Девы, построенной давным-давно, еще первыми меровингами. Ги де Базош уже придумал особенное наименование для будущего собора — Нотр-Дам де Пари.
Сразу после церемонии закладки храма папе был представлен великий магистр ордена тамплиеров Эверар де Барр, который очень скоро завел беседу о Бертране де Бланшфоре. Он осторожно подвел папу к теме катаров, с которыми де Бланшфор был связан, оказывал им поддержку, а они — ему.
— Весь юг Франции, как это ни прискорбно, охвачен этой ересью, — говорил Эверар де Барр. — Давно пора объявить крестовый поход против нечестивцев.
Мы, истинные тамплиеры, готовы его возглавить, если бы только Ваше Святейшество соизволило его объявить.
— Да, — вздохнул папа Александр, — катары, безусловно, вносят много беспорядка в умы христиан. Но что делать, если им так покровительствуют могущественные аквитанские, лангедокские и бургундские властители? Что делать, если они ссылаются на слова самого Бернара Клервоского, который приехал к катарам, чтобы обличить их в ереси, а уехал от них, сказав, что нравы катаров действительно чисты, а учение их полностью соответствует подлинному христианству?
— К сожалению, — вмешался в разговор Людовик, — святой Бернар был введен в заблуждение. Хитрые катары так овладели искусством красноречия, что могли обмануть даже этого светоча христианства. Он не увидел и сотой доли тех кощунств, которые они себе позволяют. К тому же, за годы, прошедшие с момента поездки Клервоского аббата к катарам, они в сто крат сильнее укрепились в своей ереси. Вам должно быть известно, что они отвергают всяческую церковную иерархию, не признают вашу власть, гнушаются причастия и прочих святых таинств, не крестят младенцев…
— Каких младенцев! — фыркнула Аделаида. — Да ведь они и детей отказываются рожать!
— Г-хмм! — кашлянул папа.
— Да-да, — продолжала королева. — Они применяют колдовские средства для избежания зачатия и даже — страшно сказать! — вытравляют плоды. Якобы, сам род человеческий происходит от дьявольского наущения и настоящая чистота заключается в том, чтобы больше не плодиться вовсе. Какой кошмар!
— Адам и Ева действительно согрешили… — пробормотал папа. — Но деяния катаров, разумеется, кощунственны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108