Ознакомившись с текстом, Барбаросса долго хохотал, потом сказал Рахевину:
— С чего ты взял, гусь эдакий, что я не читал Иосифа Флавия?
Летописец побледнел и задрожал всем телом.
— Не трусь, — похлопал его по плечу Фридрих. — Я, напротив, доволен твоей работой. Сам того не желая, ты показал мне, насколько несравнима моя победа с триумфами Цезаря, Тита, Сципиона, Ганнибала и прочих великих людей. Но клянусь, что когда-нибудь твои сравнения меня с ними окажутся не пустым звуком. А подделку эту все-таки сожги.
Но неудачи продолжали преследовать Фридриха. Он проиграл миланцам сражение при Каркано и с поля боя ему пришлось спасаться позорным бегством. Под влиянием неуспехов добрый нрав Фридриха стал сильно портиться. Когда из Германии Фридрих Швабский, Рейнальд Кельнский и чешский король привели мощное подкрепление и началась новая осада Милана, император издал указ отрубать руку всякому, кто осмелится попробовать подвезти осажденным продовольствие и к безносым местным гетерам прибавились безрукие снабженцы. В один из дней осады были пойманы и подвергнуты ужасному наказанию сразу двадцать пять жителей Пьяченцы. Войдя во вкус жестокости, Барбаросса выпустил еще один указ — выкалывать глаза, отрезать уши и языки всякому жителю Милана, который захочет выбраться из города и будет схвачен. Меры устрашения в конце концов возымели действие, и через год после начала осады миланцы сдались. Фридрих разрушил покоренный город до основания, а оставшихся жителей выселил вон. Папа Александр, прознав об этом, проклял императора и отлучил от церкви.
Когда король Людовик узнал, что изгнанная им Элеонора вышла замуж за юношу Анри, он решил отправиться в Клерво и побеседовать с аббатом Бернаром. Небольшой отряд тамплиеров, возглавляемый магистром Эвераром де Барром, сопровождал его в этой поездке. Стояла жара, но когда спутники въехали в густые леса, в которых утопала знаменитая на весь христианский мир обитель цистерианцев, повеяло приятной прохладой, и разговор, само собой, зашел о чудесах.
— Разве не чудо, — говорил Людовик, — что здесь в этой долине, поросшей дремучими лесами и некогда занимаемой смрадными болотами, стало так хорошо? Стоило нам въехать сюда, как в душе открылось нечто возвышенное и радостное.
— Но ведь это чудо рукотворное, — заметил Эверар. — Ведь не случайно, когда Бернар поселился здесь со своими монахами, он назвал место Горькой Долиной, и только потом, осушив отвратительные болота, братия назвала долину Чистой.note 9 Чудо — это когда Господь благосклонно дает человеку силы совершить то, что казалось невозможным.
— Увы, — вздохнул король, — в Леванте со мной такого чуда не произошло.
— Зато вы обрели множество друзей и избавились от недругов, — возразил магистр. — Тамплиеры возвеличатся под вашим покровительством, и вы возвыситесь под охраной тамплиеров. Говорят, в последние годы жизни Гуго де Пейн любил повторять одну присказку: «Один за всех и все — за одного». Жаль, что она до сих пор не вошла в пословицу.
— Что ж, вы правы, — вздохнул Людовик, — не стоит впадать в бессмысленную и бесплодную меланхолию. По примеру Отто Фрайзингенского. Слыхали о его последних пророчествах? Он говорит о закате великой империи франков и предрекает, что через сто лет Париж, Рим и Кельн будут западными столицами невиданной по размерам империи сарацин.
— Это уж он, конечно, слишком, — покачал головой Эверар де Барр. — Можно понять чувства человека, пережившего крах крестового похода, но впадать в такое уныние — грех. Хотя в опасениях его много верного. Полвека мы с величайшим трудом удерживали Святую землю, и все это время — и с моря, и с севера, и с востока, и с юга — нас непрерывно терзали орды проклятых мусульман. Боюсь, что еще лет двадцать-тридцать, и в Леванте не останется ни одного христианина. Ведь именно поэтому я перевез сюда, во Францию, ту часть сокровищ Тампля, которую удалось отбить у магистра де Трамбле.
— Наивный Бернар, — усмехнулся, вспоминая де Трамбле, король, — он все еще надеется, ; что мощи Годфруа Буйонского и Гуго де Пейна помогут ему сдержать натиск магометан.
— И он все еще надеется отыскать в Иерусалиме всю Скинию Завета, — добавил магистр французских тамплиеров. — А я убежден, что она сгорела во время пожара, ведь Иосиф Флавий писал, что после восстановления храма Святая Святых была пуста.
Меж деревьев показались крепкие стены Клервоского аббатства, несколько монахов-цистерианцев ожидали гостей у ворот обители и первым делом поспешили сообщить, что блаженнейший Бернар сильно занедужил и извиняется, поскольку не в состоянии выйти навстречу королю и его свите. Король пожелал немедленно видеть аббата, и его повели в скромную келью, где на невысокой и узкой постели возлежал прославленный подвижник благочестия. Он тяжело дышал и смотрел на вошедших гостей мутным взором.
— Благодарю вас, ваше величество, за ту честь, которую вы оказываете мне своим посещением, — все же нашел в себе силы промолвить он. — Какая нужда заставила вас явиться? Говорите скорее, а то я боюсь помереть. Задыхаюсь я.
— Отчего же помирать вам, муж светлый? — трепетно произнес Людовик. — Вы ведь еще так молоды. Шестьдесят лет — пора наивысшего цветения для мужчины.
— Что-то треснуло в легких, — проговорил аббат Бернар. — Ночью непременно задохнусь. Не этой, так следующей, или послезавтра. Так, что вы хотели узнать от меня? Хотя, постойте, я и так знаю. — Вы хотели спросить о своей бывшей жене и ее новом замужестве. Так?
— Именно так, монсеньор, — кивнул Людовик.
— Я видел их недавно, — тихо пробормотал аббат.
— Что-что? — не понял Людовик. — Видели их? Они что, приезжали к вам в Клерво? Не может быть! Элеонора шарахается от всего, в чем есть истинная святость. Она уже лет десять не причащалась. Неужели Анри Плантажене так набожен, что и ее приобщил и вернул в лоно Христа? Верится с трудом!
— Нет, их не было здесь, — возразил Бернар. — Но я видел их во время молитвы. Я молился, спрашивая у Господа об их судьбе, и Господь показал их мне среди адского пламени, и светящаяся надпись сияла над ними. Страшная надпись… Страшные слова..
— Какие? — не вытерпев, спросил Людовик.
Аббат Бернар приподнял веки и четко произнес:
— "Рожденная дьяволом к дьяволу возвращается, и муж с нею".
— О Боже! — воскликнул Людовик в ужасе, пронзенный мыслью, что этим мужем мог быть он. Присутствующий при разговоре Эверар де Барр со вздохом покачал головой.
— Это еще не все, — сказал Бернар, чуть приподнимаясь. — Я молился и о судьбе короля Франции, и увидел старого селезня и четырех молодых селезней.
Они вошли в реку и поплыли, как вдруг налетел с неба сокол, и селезни в испуге нырнули, но не смогли вынырнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— С чего ты взял, гусь эдакий, что я не читал Иосифа Флавия?
Летописец побледнел и задрожал всем телом.
— Не трусь, — похлопал его по плечу Фридрих. — Я, напротив, доволен твоей работой. Сам того не желая, ты показал мне, насколько несравнима моя победа с триумфами Цезаря, Тита, Сципиона, Ганнибала и прочих великих людей. Но клянусь, что когда-нибудь твои сравнения меня с ними окажутся не пустым звуком. А подделку эту все-таки сожги.
Но неудачи продолжали преследовать Фридриха. Он проиграл миланцам сражение при Каркано и с поля боя ему пришлось спасаться позорным бегством. Под влиянием неуспехов добрый нрав Фридриха стал сильно портиться. Когда из Германии Фридрих Швабский, Рейнальд Кельнский и чешский король привели мощное подкрепление и началась новая осада Милана, император издал указ отрубать руку всякому, кто осмелится попробовать подвезти осажденным продовольствие и к безносым местным гетерам прибавились безрукие снабженцы. В один из дней осады были пойманы и подвергнуты ужасному наказанию сразу двадцать пять жителей Пьяченцы. Войдя во вкус жестокости, Барбаросса выпустил еще один указ — выкалывать глаза, отрезать уши и языки всякому жителю Милана, который захочет выбраться из города и будет схвачен. Меры устрашения в конце концов возымели действие, и через год после начала осады миланцы сдались. Фридрих разрушил покоренный город до основания, а оставшихся жителей выселил вон. Папа Александр, прознав об этом, проклял императора и отлучил от церкви.
Когда король Людовик узнал, что изгнанная им Элеонора вышла замуж за юношу Анри, он решил отправиться в Клерво и побеседовать с аббатом Бернаром. Небольшой отряд тамплиеров, возглавляемый магистром Эвераром де Барром, сопровождал его в этой поездке. Стояла жара, но когда спутники въехали в густые леса, в которых утопала знаменитая на весь христианский мир обитель цистерианцев, повеяло приятной прохладой, и разговор, само собой, зашел о чудесах.
— Разве не чудо, — говорил Людовик, — что здесь в этой долине, поросшей дремучими лесами и некогда занимаемой смрадными болотами, стало так хорошо? Стоило нам въехать сюда, как в душе открылось нечто возвышенное и радостное.
— Но ведь это чудо рукотворное, — заметил Эверар. — Ведь не случайно, когда Бернар поселился здесь со своими монахами, он назвал место Горькой Долиной, и только потом, осушив отвратительные болота, братия назвала долину Чистой.note 9 Чудо — это когда Господь благосклонно дает человеку силы совершить то, что казалось невозможным.
— Увы, — вздохнул король, — в Леванте со мной такого чуда не произошло.
— Зато вы обрели множество друзей и избавились от недругов, — возразил магистр. — Тамплиеры возвеличатся под вашим покровительством, и вы возвыситесь под охраной тамплиеров. Говорят, в последние годы жизни Гуго де Пейн любил повторять одну присказку: «Один за всех и все — за одного». Жаль, что она до сих пор не вошла в пословицу.
— Что ж, вы правы, — вздохнул Людовик, — не стоит впадать в бессмысленную и бесплодную меланхолию. По примеру Отто Фрайзингенского. Слыхали о его последних пророчествах? Он говорит о закате великой империи франков и предрекает, что через сто лет Париж, Рим и Кельн будут западными столицами невиданной по размерам империи сарацин.
— Это уж он, конечно, слишком, — покачал головой Эверар де Барр. — Можно понять чувства человека, пережившего крах крестового похода, но впадать в такое уныние — грех. Хотя в опасениях его много верного. Полвека мы с величайшим трудом удерживали Святую землю, и все это время — и с моря, и с севера, и с востока, и с юга — нас непрерывно терзали орды проклятых мусульман. Боюсь, что еще лет двадцать-тридцать, и в Леванте не останется ни одного христианина. Ведь именно поэтому я перевез сюда, во Францию, ту часть сокровищ Тампля, которую удалось отбить у магистра де Трамбле.
— Наивный Бернар, — усмехнулся, вспоминая де Трамбле, король, — он все еще надеется, ; что мощи Годфруа Буйонского и Гуго де Пейна помогут ему сдержать натиск магометан.
— И он все еще надеется отыскать в Иерусалиме всю Скинию Завета, — добавил магистр французских тамплиеров. — А я убежден, что она сгорела во время пожара, ведь Иосиф Флавий писал, что после восстановления храма Святая Святых была пуста.
Меж деревьев показались крепкие стены Клервоского аббатства, несколько монахов-цистерианцев ожидали гостей у ворот обители и первым делом поспешили сообщить, что блаженнейший Бернар сильно занедужил и извиняется, поскольку не в состоянии выйти навстречу королю и его свите. Король пожелал немедленно видеть аббата, и его повели в скромную келью, где на невысокой и узкой постели возлежал прославленный подвижник благочестия. Он тяжело дышал и смотрел на вошедших гостей мутным взором.
— Благодарю вас, ваше величество, за ту честь, которую вы оказываете мне своим посещением, — все же нашел в себе силы промолвить он. — Какая нужда заставила вас явиться? Говорите скорее, а то я боюсь помереть. Задыхаюсь я.
— Отчего же помирать вам, муж светлый? — трепетно произнес Людовик. — Вы ведь еще так молоды. Шестьдесят лет — пора наивысшего цветения для мужчины.
— Что-то треснуло в легких, — проговорил аббат Бернар. — Ночью непременно задохнусь. Не этой, так следующей, или послезавтра. Так, что вы хотели узнать от меня? Хотя, постойте, я и так знаю. — Вы хотели спросить о своей бывшей жене и ее новом замужестве. Так?
— Именно так, монсеньор, — кивнул Людовик.
— Я видел их недавно, — тихо пробормотал аббат.
— Что-что? — не понял Людовик. — Видели их? Они что, приезжали к вам в Клерво? Не может быть! Элеонора шарахается от всего, в чем есть истинная святость. Она уже лет десять не причащалась. Неужели Анри Плантажене так набожен, что и ее приобщил и вернул в лоно Христа? Верится с трудом!
— Нет, их не было здесь, — возразил Бернар. — Но я видел их во время молитвы. Я молился, спрашивая у Господа об их судьбе, и Господь показал их мне среди адского пламени, и светящаяся надпись сияла над ними. Страшная надпись… Страшные слова..
— Какие? — не вытерпев, спросил Людовик.
Аббат Бернар приподнял веки и четко произнес:
— "Рожденная дьяволом к дьяволу возвращается, и муж с нею".
— О Боже! — воскликнул Людовик в ужасе, пронзенный мыслью, что этим мужем мог быть он. Присутствующий при разговоре Эверар де Барр со вздохом покачал головой.
— Это еще не все, — сказал Бернар, чуть приподнимаясь. — Я молился и о судьбе короля Франции, и увидел старого селезня и четырех молодых селезней.
Они вошли в реку и поплыли, как вдруг налетел с неба сокол, и селезни в испуге нырнули, но не смогли вынырнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108