«Если он все знает, то относится ко всему не так уж плохо, — размышлял негодяй. — Кстати, это возможно: эти памфлетисты, что беспрерывно проповедуют мораль, по сути, самые испорченные люди на земле!»
И Оже подошел к тестю, готовый расплыться в той подлой и гнусной улыбочке, которую он усвоил среди самой жалкой челяди графа д'Артуа.
— Итак, зять мой, вы уже пережили семейную ссору? — спросил Ретиф, задавая более откровенный вопрос.
— Как вам сказать…
— Не смущайтесь… Наверное, вы, несчастный, вспугнули граций!
«Ага! Он ничего не знает!» — подумал Оже.
Он радовался этому, но вместе с тем и огорчался. Подлец был вполне доволен, поняв, что его гнусности остались нераскрыты; но ему по-прежнему грозило разоблачение, и он хотел, чтобы эта чаша уже была бы испита им до дна. «Может, мне самому во всем признаться! — размышлял он. — Рассказать эту историю на свой лад!» Однако он задумался. «Нет, — решил Оже. — Раз уж Инженю промолчала, то она и будет молчать. Инженю не выдаст моего графа д'Артуа, чтобы я не выдал ее пажа: тем самым мы пойдем на взаимные уступки. Ну, что ж, отлично, попробуем заключить мир с девицей на этих условиях». И Оже, позволив отцу Инженю побранить его за неистовые порывы в любви, вспугнувшие граций, покорно выслушав все те цветы риторики и синонимики, все аллегории и аллюзии, которыми Ретиф соизволил разукрасить эту злосчастную брачную ночь, потупил голову и прошел к жене.
Инженю его ждала: она видела, как Оже входил в дом.
Оже сразу взял правильный тон; Инженю ответила ему гордым молчанием.
— Простите меня, — упав на колени, взмолился он. — Я не виноват. Неужели вы можете ненавидеть меня за то, что я уступил угрозам? Воспитанный в страхе перед сильными мира сего, я решил, что мы все пропадем, если один из самых могущественных вельмож королевства обратит на нас свой гнев; господин граф д'Артуа приказал мне действовать так, как я поступил; он грозил мне великим множеством наказаний, намеревался упрятать меня в Бастилию, казнить и заточить в тюрьму вас и вашего отца! Он оставил мне выбор между нашей нищенской жизнью или богатством на свободе.
Инженю поджала губы в гримасе глубочайшего презрения.
Это было ее единственным ответом.
— Не держите на меня зла, — продолжал Оже, — ведь вас спас Бог! Я думал прийти сюда и убить подлеца-принца в ваших объятиях; но я не спас бы вашу честь и погубил бы вашу жизнь, мою, погубил бы всех, кто вам дорог. За это убийство меня приговорили бы к смертной казни, позор и эшафот погубили бы всех нас. Поймите меня, Инженю: по моим расчетам, подсказанным страхом, я признаю это, вы не должны были бы знать о преступлении, которое бы вас обесчестило; принц исчез бы, не узнанный вами; на другой день вы стали бы принадлежать мне, так что прошлое больше не огорчало бы вашу память…
— Замолчите! — вскричала она, трепеща от гнева. — Довольно! Вы мне противны! Вы думаете, что смягчите ваше преступление, ссылаясь в свое оправдание на страх?
— Но, по-моему…
— О, повторяю, молчите!
— Инженю!
— Значит, я вышла замуж за подлеца! Значит, перед Богом я взяла мужа, который, вместо того чтобы защищать меня, рискуя жизнью, как заповедует поступать мужьям Священное Писание, предает и бесчестит меня, спасая собственную шкуру! Вы подлец, и вы еще просите меня простить вас? Да, я выгоняю вас потому, что вы подлец! Именно потому, что вы подлец, я не прощаю вас и не прощу никогда!
Оже продолжал стоять на коленях.
Он, правда, поднял голову и молитвенно сложил на груди руки.
Но презрение Инженю к этому человеку, казалось, стало еще сильнее, если такое вообще было возможно.
— Встаньте, если хотите, — сказала она, — или упивайтесь вашим бесчестием, если вам так нравится: меня это не волнует.
— Но дайте мне хотя бы надежду!
— Надежду на что?
— На прощение.
— Никогда!
— В конце концов, как мы будем жить?
— Так, как жили до свадьбы.
— Отдельно?
— Абсолютно.
— Но что скажут люди?
— Мне это совершенно безразлично!
— Они станут подозревать…
— Я расскажу все.
— Инженю, вы хотите меня погубить?
— Да, если только вы приблизитесь ко мне.
— Короче, чего вы хотите?
— Жить раздельно!
— А ваш отец?
— Я добиваюсь от моего отца всего, чего хочу; я объясню отцу, что вы внушаете мне непреодолимое отвращение и не солгу, ибо это чистая правда.
— А я скажу ему, что вы завели любовника!
— Вполне может быть, что вы не ошибетесь.
— Я ваш муж и убью вашего любовника!
— А я постараюсь устроить так, чтобы он убил вас. Оже вздрогнул и испуганно отпрянул, видя глаза Инженю, в которых пылал огонь гнева и добродетели.
«Она на это способна», — подумал он.
— Значит, вы мне угрожаете убить или заказать убийство господина Кристиана?
— Он ваш любовник, так ведь?
— Не ваше дело… Вы угрожали, да или нет? Будьте мужественным хоть раз в жизни!
— Я не угрожаю — я прошу пощады!
— Встаньте; вы не стоите даже того, чтобы я на вас сердилась.
— Что я буду здесь делать?
— Все, что захотите.
— Где питаться?
— Будете столоваться вместе с нами.
— Где жить?
— Наверху, в мансардах прислуги, есть свободная комната; ее и займете.
— Но это невозможно!
— Если она вам не подходит, отправляйтесь в другое место.
— Я останусь здесь, у вас, ибо это мое право!
— Попробуйте! Я постучу в стену и позову отца. Оже заскрежетал зубами. Но Инженю, совершенно невозмутимая, продолжала:
— Вы расстались со мной навсегда. Не пытайтесь застать меня врасплох, чем-то опоить, не пытайтесь прибегнуть к какому-либо из ваших гнусных средств, ведь после любого сна бывает пробуждение, и я, очнувшись, прикончу вас как собаку.
— Как вы простодушны! — заметил Оже, злобно ухмыляясь.
— Не правда ли? Да, я простодушна и правдива, и вы сами в этом убедитесь.
— Значит, вы меня выгоняете?
— Вовсе нет; по закону на вашей стороне все права; жить здесь, под моей крышей, тоже ваше право.
— Я не согласен.
— Как вам угодно.
— Позднее я подумаю.
— Я тоже, но решения своего не изменю.
— Прощайте, сударыня.
— Прощайте, сударь.
Вот почему Оже вышел из дома, когда Кристиан увидел его из угла, где прятался; вот как обстояли дела, когда Кристиан отправился в Королевский сад, где Инженю назначила ему свидание.
LI. КОРОЛЕВСКИЙ САД
Королевский сад, переименованный в эпоху Революции в Ботанический, люди тогда посещали гораздо реже, чем теперь.
Ведь Париж тогда насчитывал на треть меньше жителей, и по одной этой причине в сад приходило на треть меньше гуляющих.
И животных в нем было не слишком много, а следовательно, они не привлекали такого внимания, какое вызывают в наши дни.
Наверное, там, как и сегодня, пребывал медведь по кличке Мартен, который забирался на дерево, пожирал пирожные и все, что ему давали; испокон веков медведей зовут Мартенами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208