— Лучшие? — спросила Инженю.
— То есть самые невинные, — пояснил Ретиф.
— Разве любовь не всегда бывает невинной? — заметила Инженю с очаровательной наивностью, в которой не было ничего притворного.
— Прелестно! Прелестно! — воскликнул Ретиф. — Постой, дочь моя, я запишу эту фразу: она ведь служит соответствием твоей фразы «Я люблю другого» и вносит в нее поправку.
И, подняв с пола обрывок бумаги, он карандашом записал на нем фразу Инженю; эта бумажка прибавилась к сотням подобного рода заметок, хранящихся в его просторном кармане, откуда Ретиф извлекал их по мере надобности.
Инженю тем временем по-прежнему пребывала в задумчивости.
— Ты сказала: «Во-первых, отец», — продолжал Ретиф. — Следовательно, есть и «во-вторых»?
— Я не совсем вас понимаю.
— Я хочу сказать, что ты узнала о существовании любви не только из моих книг.
Инженю улыбалась, но хранила молчание.
— Пусть так! — сказал Ретиф. — Где и каким образом ты убедилась, что любишь?
— Я не знала, люблю ли я, отец, но, встретившись с человеком, который мне не понравился, сразу догадалась, что мое сердце принадлежит другому.
— А ты встретилась с человеком, не понравившимся тебе?
— Да, отец.
— Когда?
— В вечер перестрелки.
— И кто это был?
— Красивый молодой мужчина.
— Каких лет?
— Лет двадцати шести-двадцати семи.
— Ну ты же мне об этом не рассказывала, дитя мое! — воскликнул Ретиф,
— Конечно, рассказывала, отец; по-моему, я говорила вам, что, потеряв вас и заблудившись на перекрестках, я, дрожа от страха, приняла руку незнакомца, проводившего меня до дома.
— Увы! Увы! Как много красивых молодых людей вмешивается в наши домашние дела, бедная моя Инженю!
— Я в этом не виновата, отец, — простодушно возразила девушка.
— Да, конечно, дитя мое, это не твоя вина… Ты говоришь это был красивый мужчина лет двадцати шести-двадцати семи? Щегольски одетый?
— Очень щегольски, отец.
— Это он! У него красивые глаза, он высокий, худой… И у него чуть отвисшая нижняя губа?
— Не могу вам этого сказать.
— Постарайся вспомнить.
— По-моему, да.
— Это принц!
— Ах, возможно! — воскликнула Инженю.
— Почему возможно?
— Потому что он, успокаивая меня, — я боялась человека, который шел за нами, — сказал: «Не пугайтесь, это мой человек!»
— Всюду козни! Ловушки! — вскричал Ретиф. — Горе мне! В моем доме нет больше покоя… О сильные мира сего, о народ, о свобода!.. Ну, хорошо, теперь, когда ты мне сказала о том, кто тебе не нравится, скажи мне о том, кто тебе нравится.
— Но вы прекрасно знаете того, кого я люблю, отец.
— Неважно, назови мне еще раз его имя.
— Это господин Кристиан.
— Я в этом не сомневался, — пробормотал Ретиф и склонил голову на грудь.
Несчастный романист, в самом деле, оказался в большом затруднении, не зная, как сделать так, чтобы едва зародившийся роман дочери пошел по тому пути, на который Ретиф желал его направить.
Он снова попал в то положение, в каком оказался на набережной, когда молодой человек упал на землю, то есть когда никак не мог решить, рассказать или нет Инженю о том несчастье, что случилось с ее возлюбленным.
Дурное чувство взяло верх, как почти всегда бывает у мужчины, когда он задумывается: Ретиф, подобно всем отцам, слегка ревновал дочь; он обходился с ней как с героиней, созданной собственным воображением; он не хотел, чтобы его дочь, которой он дал имя Инженю, перестала быть воплощением простодушия, ибо это разрушило бы его драматические литературные комбинации и испортило бы тот образец, над которым он каждый день работал, создавая своим пером этакие головки Грёза.
Он предпочел ни о чем не говорить. Признаться, что Кристиан ранен, означало усилить интерес, а следовательно, и любовь, что питала к юноше Инженю; наоборот, оставить Инженю в неведении означало заронить в ее сердце сомнения.
— Увы, господин Кристиан… — начал он.
— В чем дело? — спросила девушка с той осторожной сухостью, которая предвещала в будущем, лет через пятнадцать, тридцатилетнюю жену, непоколебимо преданную добродетели. — Что вы имеете против господина Кристиана?
— То, что он лжец, — продолжал Ретиф.
— Он?
— То, что этот мужчина, подобно всем прочим, стремится соблазнить тебя.
— Почему вы так говорите?
— Потому, что господин Кристиан уверял тебя, будто он рабочий, не правда ли?
— Да.
— Никакой он не рабочий.
— Я это знаю.
— Как!? Ты знаешь?
— Да, это легко понять.
— И ты поняла?
— Сразу же… И что из этого следует?
Эти с такой горечью сказанные слова задели Ретифа.
— Как что следует? — спросил он.
— Конечно, что из этого следует? — с той же твердостью повторила Инженю.
— Следует то, — ответил романист, — что мы подумаем, сможет ли мадемуазель Инженю Ретиф де ла Бретон, отказывающая в любви принцу, принять любовь негодяя-пажа.
— Пажа! — воскликнула Инженю с оттенком испуга в голосе, что не ускользнуло от Ретифа.
— Пажа принца, только и всего! — повторил Ретиф, удачно усиливая то впечатление, что ему удалось произвести на дочь; это было заметно по бледности Инженю, ведь о господах пажах на всем пространстве французского королевства шла дурная слава.
Если бы Инженю стояла, она, конечно, упала бы; но девушка сидела и, потупив голову, лишь повторила:
— Паж!
— Паж господина графа д'Артуа, — прибавил Ретиф, — то есть слуга развратника!
Потом, словно испугавшись вырвавшихся у него слов, он понизил голос и произнес:
— Ведь мы можем утверждать это со всей искренностью, с той благородной искренностью, что свойственна неподкупному сердцу и свободному человеку.
Он говорил так тихо, что дочь, к которой он обращался, едва его слышала.
— Ведь мы вправе утверждать, что господин граф д'Артуа — отъявленный развратник, обольститель девушек, повеса, которому было предназначено продолжать подвиги времен Регентства!
— Пусть так, — прервала отца Инженю, несколько пришедшая в себя, — но что общего с ним у господина Кристиана?
— Что у него общего с графом? Но, по-моему, ты знаешь пословицу: «Каков господин, таков и слуга». Надеюсь, мы с тобой не будем представлять себе, будто господин Кристиан — образец добродетели!
— Почему же нет? — еле слышно прошептала Инженю.
— Это невозможно, ибо в таком случае он не служил бы у его королевского высочества.
— Ох, отец, не преувеличиваете ли вы? — воскликнула девушка.
— И кстати, я подумал, — неожиданно вскричал Ретиф с решительностью, которую он черпал в своей победе, — не приходил ли к тебе этот подлец с той же целью, что и другой?
— Кто другой, отец?
— Ну этот Оже… Несомненно, черт возьми, ясно, как день! Господин Кристиан — тайный посланец того же принца; таково развитие этой интриги. Граф д'Артуа посылает к тебе своего пажа; так как пажу помешали, граф подослал Оже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208